Чтобы привести этот рычаг в действие, южане решили наложить эмбарго на экспорт хлопка. «Козыри на руках у нас, — торжествовала Charleston Mercury, — и мы собираемся выкладывать их, пока не обанкротятся последние хлопчатобумажные фабрики Англии и Франции или пока те не признают нашу независимость». Memphis Argus советовала плантаторам: «Оставляйте весь хлопок на плантациях. Не посылайте ни единого волокна в Новый Орлеан или Мемфис, пока Англия и Франция не признают Конфедерацию. Ни единого волокна!»[734] Хотя правительство в Ричмонде никогда официально не объявляло об эмбарго, общественное мнение в его поддержку было настолько мощным, что буквально ввело его самостоятельно. Большая часть урожая 1860 года была уже отправлена в Европу до войны. Погрузка хлопка, собранного в 1861 году, должна была начаться в сентябре, но, несмотря на слабость блокады, хлопок почти не вывозили. Весной 1862 года южане засадили хлопком лишь около половины сельскохозяйственных площадей, а остальную часть пустили под продовольственные культуры. Импорт хлопка в Британию в 1862 году составил всего 3% от объемов 1860 года.

Такая «хлопковая дипломатия» поначалу казалась многообещающей. Английские и французские официальные лица обменивались встревоженными мнениями о перспективах хлопкового голода. Текстильные магнаты Ланкашира и Лиона поговаривали о банкротстве. «Англия должна прорвать блокаду, или миллионы ее граждан умрут от голода», — заявила в сентябре 1861 года одна из газет от имени рабочих ткацких фабрик. В октябре премьер-министр виконт Пальмерстон и министр иностранных дел лорд Расселл согласились с тем, что «хлопковый вопрос может иметь очень серьезные последствия к концу года»: «Мы не можем позволить нескольким миллионам наших граждан погибнуть только для того, чтобы Соединенные Штаты испытали чувство удовлетворения». Британские и французские дипломаты обсуждали возможность совместных действий, направленных на отмену блокады[735].

Но в конце концов этому помешал ряд факторов. Главным из них было желание Расселла и Пальмерстона избежать втягивания в войну. «Ради всего святого, давайте будем по возможности держаться в стороне от этих событий», — говорил Расселл в мае 1861 года, а Пальмерстон высказался в духе «двое дерутся — третий не мешай». Даже абстрагируясь от агрессивных предостережений госсекретаря Сьюарда не ввязываться в конфликт (к которым британцы отнеслись как к невежественному пустозвонству), Лондон понимал, что любое действие против блокады может привести к конфликту с Соединенными Штатами, который будет иметь для интересов Англии более пагубные последствия, чем временная потеря южного хлопка. «Наша истинная стратегия, — сказал Пальмерстон Расселлу 18 октября, — следовать избранной нами линии и держаться от этого конфликта подальше»[736]. Французский император Наполеон III склонялся к вмешательству, но не желал предпринимать никаких шагов без сотрудничества с Англией.

Если правящие круги Великобритании были возмущены «запугиванием» Сьюарда, то многие простые англичане гораздо больше негодовали из-за попытки Конфедерации прибегнуть к экономическому шантажу. «[Если южане] полагают, что смогут при помощи хлопка вынудить нас выступить на их стороне, — заявила Times, — то им следовало лучше подумать». «[Вмешаться в войну на стороне Юга] только потому, что он перестал посылать нам хлопок, было бы шагом недостойным… Британский парламент никогда не пойдет на столь позорную сделку», — заявил лорд Расселл в сентябре 1861 года[737].

Вследствие щепетильности британцев (и французов) по вопросу блокады дипломаты южан не могли допустить продолжения хлопкового эмбарго. Создавалась парадоксальная ситуация: коль скоро Европа не получала хлопок, блокаду нельзя было объявить неэффективной. В феврале 1862 года в ответ на вопрос французского министра иностранных дел эмиссар Конфедерации в Париже признал, что «несмотря на весьма значительное количество судов… успешно прорвавших блокаду, риск быть захваченными слишком велик, чтобы более осторожные судовладельцы отважились на подобные попытки». Это было фатальным признанием! Восемь дней спустя министр иностранных дел Великобритании Расселл представил позицию Империи по этому вопросу: «Тот факт, что отдельные суда успешно прорывают блокаду… сам по себе еще не означает признания ее неэффективной согласно международному законодательству», поскольку она была усилена дополнительными соединениями, «достаточными для того, чтобы воспрепятствовать входу [в порт], или для того, чтобы создать очевидную опасность для входа и выхода из порта». К февралю блокада вполне удовлетворяла этому определению. Вторым веским доводом против принятия Британией аргументов южан являлось стремление не создавать прецедент, который мог бы обернуться против безопасности Англии в будущей войне. Генеральный стряпчий полагал, что Великобритания должна противиться «новомодным трактовкам международного права, которые могут сделать невозможным в будущем эффективное использование блокады, лишив [Британию], таким образом, морского могущества»[738].

Ожидания южан на ликвидацию блокады с помощью вмешательства извне не оправдались по двум парадоксальным причинам: из-за «успешного» хлопкового эмбарго, лишь доказывавшего состоятельность блокады, и колоссального объема экспорта хлопка в 1857–1860 годах, который вместо утверждения могущества «Короля Хлопка» лишил его престола. Даже работая сверхурочно, британские фабрики не были способны переработать весь этот хлопок в ткани. Излишки хлопка-сырца, а также готовых тканей, заполняли склады Ланкашира. Таким образом, эмбарго южан в 1861 году обернулось нежданным благом для текстильных фабрикантов. Хотя фабрики зимой 1861–1862 годов работали неполный рабочий день, это было вызвано не нехваткой хлопка, а перенасыщением рынка текстильной продукции. Запасы сырца в Англии и Франции в декабре 1861 года были больше, чем в декабре любого другого года. Хлопковый голод, на который так надеялись южане, заявил о себе лишь летом 1862 года, а к тому времени Конфедерация отказалась от идеи эмбарго и отчаянно пыталась провезти хлопок через ужесточающуюся блокаду, чтобы платить за импорт. В это же время рост цен на хлопок в Европе привел к расширению его плантаций в Египте и Индии, ставших на ближайшие три года основными мировыми поставщиками.

Худшие дни простаивающей текстильной промышленности Великобритании пришлись на период с лета 1862 по весну 1863 года, но масштабы бедствия не оправдали надежды южан и мрачные прогнозы англичан. Уже до войны текстильная промышленность начала утрачивать свою господствующую роль в британской экономике. Война же все больше стимулировала металлургическую, оружейную, судостроительную промышленность, которые обгоняли текстильную отрасль. Производство суконной униформы и одеял для американских армий несколько компенсировало отставание хлопкового производства. Процветающая торговля обмундированием с северянами, равно как и прорывы блокады южанами, убеждали британских негоциантов в преимуществах нейтралитета. Неурожаи в Западной Европе в 1860–1862 годах усилили зависимость Британии от американского зерна и муки. За два первых года Гражданской войны штаты Союза импортировали в Великобританию почти половину необходимого ей зерна, тогда как до войны доля импорта этих штатов составляла менее четверти. Янки могли торжествовать по поводу того, что «Король Зерно» оказался сильнее «Короля Хлопка»[739]. А так как рейдеры Конфедерации нападали на корабли торгового флота Соединенных Штатов, большая часть этой растущей торговли перешла в руки британских судов — еще один экономический фактор, препятствовавший вовлечению Британии в войну.