21 октября тишина на Потомаке была на время нарушена, но не так, как того хотели северяне. Мятежники удерживали городок Лисберг (Виргиния) в сорока милях от Вашингтона вверх по течению реки. Рассчитывая выбить их оттуда, Макклеллан приказал генералу Чарльзу Стоуну провести «легкую демонстрацию» на мэрилендском берегу реки, пока другие полки армии Союза пройдут вверх по виргинскому берегу реки, создав угрозу флангу конфедератов. Стоун поручил эту операцию полковнику Эдварду Бейкеру, бывшему политику из Иллинойса и старому другу Линкольна, назвавшему своего второго сына в честь президента. Бейкер переправил через реку большую часть своей бригады, и там она неожиданно столкнулась с бригадой конфедератов, дислоцированной в лесу над стофутовым обрывом Боллс-Блафф. Бейкер и его солдаты, не имевшие никакого боевого опыта, заняли крайне неудачные позиции. После оживленной перестрелки, в которой Бейкер погиб, конфедераты сбросили беспорядочно отступавших янки с обрыва в реку, где утонули те, кому удалось избежать пуль. Свыше половины из 1700 солдат Бейкера были убиты, ранены или захвачены в плен.

Это позорное поражение заставило Линкольна скорбеть о гибели друга, а раздраженных республиканцев — искать козла отпущения. Собравшись в декабре, Конгресс учредил объединенный комитет по ведению войны для расследования причин поражений при Боллс-Блаффе и Булл-Ране. Комитет возглавил Бенджамин Уэйд, а преобладали в нем радикальные республиканцы. Недовольные проклинали комитет за «якобинство» и шельмование генералов из числа демократов, а защитники восхваляли за нетерпимость к бездействию и коррупции в армии. Правы были и те и другие[703]. В начале своей деятельности комитет и в самом деле выступил неким аналогом «Звездной палаты»[704]. Первой жертвой комитета стал генерал Стоун. Этот офицер приобрел репутацию сторонника рабства после полемики с губернатором Массачусетса Эндрю по поводу выдачи хозяевам беглых рабов, которые укрывались в расположении массачусетских полков, находившихся под командованием Стоуна. Несколько свидетелей, вызванных в комитет, сбивчиво рассказали о якобы имевших место контактах Стоуна с офицерами южан. Эти свидетельства позволяли обвинить Стоуна в измене, и комитет подозревал его в том, что он намеренно послал своих людей на верную гибель; генералу не дали возможности опровергнуть обвинения или хотя бы ознакомиться с показаниями свидетелей. Макклеллан, какое-то время пытавшийся защитить своего подчиненного, вскоре понял, что основной мишенью комитета был не Стоун, а он сам. Когда Макклеллану поступило очередное сомнительное свидетельство переговоров Стоуна с южанами, он направил его военному министру Стэнтону, который приказал арестовать Стоуна. В течение шести месяцев неудачливый (и, вероятно, невиновный) генерал томился в стенах форта Лафайет. Против него так и не было выдвинуто никаких официальных обвинений. В конце концов его выпустили и определили на незначительный командный пост; с карьерой было покончено[705].

Отправил ли Макклеллан Стоуна на заклание ради самозащиты или нет[706], но к концу 1861 года его с головой накрыла политическая волна. Макклеллан был демократом. Некоторые из его ближайших довоенных друзей-сослуживцев были южанами, включая Джозефа Джонстона, чью армию при Манассасе Макклеллан, как поговаривали, вовсе не стремился атаковать. Хотя Макклеллан и не был приверженцем рабства, аболиционисты ему нравились и того меньше. У него были связи с нью-йоркскими демократами, которые начали говорить о нем как о будущем кандидате в президенты. Одному из этих демократов Макклеллан писал в ноябре: «Помогите мне защититься от ниггеров — я не хочу иметь ничего общего с ними. Лично я сражаюсь за сохранение целостности Союза… Для достижения этой цели не обязательно приплетать проблемы негров»[707].

В то время Линкольн соглашался с этими представлениями о целях войны. Президент употребил все свое влияние, чтобы оградить Макклеллана от нарастающей критики. «Я намерен быть последовательным и делать свою работу наилучшим образом, — говорил Линкольну главнокомандующий. — Единственное, о чем я прошу вас, — не позволяйте им торопить меня». «Поступайте, как считаете нужным», — отвечал Линкольн. Президент стал брать книги по военному делу в библиотеке Конгресса и засиживался над ними допоздна, пытаясь постичь основы стратегии. Будучи дилетантом, он был склонен полагаться на мнение профессионала Макклеллана. В то же время, будучи профессионалом в своем деле, президент старался адаптировать генерала к политическим реалиям, особенно к опасности игнорирования политического давления во время национальной войны. Во время одной из частых встреч Линкольн попытался заставить Макклеллана понять, что требования активных действий со стороны республиканских лидеров — это «реальность, с которой необходимо считаться»[708].

Макклеллан же не только сопротивлялся этой реальности, но в частных разговорах он выражал презрение ко всем республиканским политикам, включая Линкольна. В письмах жене он сокрушался: «Я не могу выразить тебе, как мне отвратительны эти жалкие политики — это самые презренные люди на земле… День ото дня меня все больше тошнит от этой слабоумной администрации… [В кабинете собрались] одни из самых больших болванов, которых я встречал в жизни… Худший из всех Сьюард — навязчивый, въедливый и несмышленый щенок… Уэллс — болтливая старая баба… Бэйтс — старый осел… Сам президент — просто благонамеренный павиан… настоящая горилла… До крайней степени мерзко… видеть всю слабость и непригодность этих несчастных созданий, которым вверена судьба нашей великой страны»[709].

Как-то вечером в ноябре Линкольн и Сьюард приехали к Макклеллану домой. Тот был на свадьбе, а когда через час вернулся и узнал о посетителях, то, проигнорировав их, поднялся наверх. Полчаса спустя слуга сообщил президенту и государственному секретарю, что генерал изволит почивать. Личный секретарь Линкольна был в бешенстве, но президент будто бы лишь ответил: «Я буду держать стремя его лошади, если только Макклеллан принесет нам победу»[710].

Но в этом-то и была проблема. Успеха на поле боя можно было достичь только риском, а риска Макклеллан избегал. В «молодом Наполеоне» не было уверенности и внутреннего мужества, присущего великим генералам, не было желания действовать, постичь тяжелый момент истины на поле брани. Вся его карьера была одним сплошным успехом, поэтому его так пугал призрак поражения. Он страдал от того, что можно назвать «синдромом Булл-Рана» — от паралича, препятствовавшего всякому наступлению против южан, пока армия не будет полностью подготовлена. Армия эта постоянно была почти готова к наступлению, вот только враг казался подготовленным лучше и к тому же более многочисленным.

Чтобы замаскировать свои страхи, Макклеллан пытался переложить вину на других. В августе он писал: «Я нахожусь в ужасном положении. Силы врага превосходят мои в три-четыре раза [на самом деле у Макклеллана было двукратное превосходство], президент — идиот, старый генерал впал в маразм: они не могут или не хотят видеть истинного положения вещей». В ноябре, когда у Макклеллана было почти трехкратное преимущество над конфедератами в живой силе и более чем трехкратное — в артиллерии, он жаловался: «Я не могу выдвинуться без подкреплений… Я сделал все, чтобы превратить армию в то, чем она должна быть… На каждом шагу мне мешают и меня обманывают неспособные люди… Сейчас все идет к тому, что мы будем бездействовать всю зиму. Если так и случится, то моей вины в этом нет; моя совесть будет чиста, даже если весь мир об этом не узнает»[711].