Когда проводник объявил, что до нашего назначения остаётся полчаса, Ольга наконец поднялась с дивана. Она подошла к зеркалу, поправила причёску, надела шляпу — всё те же точные, выверенные движения. Ничего лишнего. Ничего, что выдавало бы волнение. Но я видел, как напряжены её плечи, как плотно сжаты губы. Для неё это было не просто деловой поездкой — это было возвращение в места, где прошло её детство, но теперь уже в новом статусе.

На месте нас встретила машина с очень приметным водителем за ней, стоящим подле капота с табличкой «Князь Ермаков». Сам мужчина выглядел отнюдь не как простой водитель для высокой персоны — высокий, с развитой мускулатурой и лихо закрученными усами, напоминая Чарльза Бронсона в исполнении Тома Харди, как я его моментально и окрести. Его легко можно было бы принять за человека, способного крушить лица в пьяном угаре где-то в дешёвом кабаке, но никак не катать на дорогостоящем автомобиле князей. Хотя, сколько раз за свою долгую жизнь я ошпаривался на том, что встречал людей по их внешнему виду?

— Ваша светлость? — «Бронсон» удивлённо посмотрел на меня, переводя взгляд с моей аккуратно одетой жены на меня, больше похожего на солдата, только недавно вернувшегося с фронта, только побритого и помытого.

— Именно. — я протянул раскрытую ладонь, сверкнув золотым перстнем на указательном пальце правой руки, — Полагаю до ближайшего завода вы нас повезёте?

— Не только до ближайшего. — водитель удивлённо пожал мою руку, почтительно поклонившись при этом сопровождающей меня жене, — Я всегда возил князя Щербатова, когда он прибывал на Урал с инспекциями. У нас тут дороги отнюдь не везде проложены, а если в седле много времени проводить, то и всё гузно сбить можно. — «Бронсон» немного сконфузился и посмотрел на княжну, — Прошу прощения, ваша светлость.

— Тебя как вообще зовут?

— Епихондрий, ваша светлость. Как родители при рождении окрестили, так всю жизнь с этим именем и хожу.

— Наградили тебя именем родители. — я хлопнул водителя по плечу, — Бронсоном я тебя звать буду. Очень уж ты на него похож.

— А кто это?

— Английский преступник такой. Ему столько лет заключения назначили, что прожить столько не одному человеку богу не отведено. Он по стольким тюрьмам успел пожить, что у тебя и твоих родственников пальцев на руках не хватит.

— Дак я же не преступник, ваша светлость. — водитель перекрестился, — Чур меня! Чур!

— Никто и не говорит, что ты закон земной и небесный нарушаешь. Просто очень на него ты сильно смахиваешь, а имя твоё всё больше на болезнь смахивает. Потому давай мы тебя по-простому звать будем, как мне на язык лучше ложится.

Мы сели в машину и быстро двинулись в сторону ближайшего города. Бронсон молчал и уверенно держал машину на дороге. К сожалению, здешний край знал слишком немного знал о асфальтированных дорогах, а потому нам приходилось трястись на целой горе ухабов, из которых и состояли здешние дороги. Конечно, амортизация машины работала исправно, но ничего приятного из этой поездки извлечь не получалось.

— Бронсон, ты мне скажи честно, дружище, меня кто сегодня на заводе ждёт? — я смотрел на тонкий фанерный планшет, на котором были зацеплены листы с последними отчётами в которых царил полный бардак.

— Управляющий заводом. Он как только узнал, что вы прибыть собираетесь, то безвылазно сидит на производстве. Его будто раствором цементным приклеили. Всё указания раздаёт, рабочим вопросы раздаёт.

— А на заводе имеются сейчас старшие смен?

— Конечно. Приезд князя приездом, но работа продолжаться должна.

— Ты в лицо их знаешь?

— Конечно, ваша светлость. С каждым лично знаком. Мастеровых многих тоже лично знаю.

— Тогда действуем таким образом, Бронсон. Я когда к управляющему прибуду, то ты зови всех рабочих в кабинет. Мне с ними переговорить надобно. Только тех вези, которые авторитет среди остальных имеют, чтобы общее настроение всего остального завода передать смогли.

— Понял вас, ваша светлость. Приведу всех — там не меньше десятка человек будет. Все авторитетные, давно работают, могут сразу за всех слово держать.

— Отлично. Таких мне и необходимо заполучить.

Кабинет управляющего заводом оказался именно таким, каким я его и ожидал увидеть — просторным, но до безобразия перегруженным ненужной роскошью, словно хозяин этих стен пытался компенсировать отсутствие вкуса количеством дорогих безделушек. Стены, обитые тёмным дубом, были увешаны портретами прежних владельцев завода в массивных золочёных рамах, причём изображения старика Щербатова занимали почётное место прямо за спиной управляющего — словно незримый надсмотрщик, наблюдающий за происходящим. На огромном дубовом столе, покрытом зелёным сукном с вытертыми от времени пятнами, царил организованный хаос — кипы бумаг, чернильные приборы с засохшими чернилами, несколько телефонов с потрёпанными шнурами, а между ними — серебряный подстаканник с недопитым чаем, в котором плавала полурастворённая ложка варенья. Воздух был густым от запаха табака, дорогих духов и чего-то затхлого, будто здесь годами не открывали окна.

Сам управляющий, Ипполит Семёнович Глуховцов, встретил меня у дверей с таким подобострастием, что у меня невольно скривились губы. Он был невысок, плотно сбит, с лицом, напоминающим мокрую булку — рыхлым, бледным, с мешками под глазами и вечно влажным лбом, который он то и дело вытирал платком. Его сюртук, дорогой, но явно тесный, обтягивал живот так, что пуговицы казались готовыми отлететь в любой момент, а жирные пальцы с коротко остриженными ногтями беспокойно перебирали край стола, будто ища точку опоры.

— Ваша светлость, какая честь! — его голос звучал неестественно высоко, словно он нарочно поджимал горло, чтобы казаться услужливее. — Мы так ждали вашего визита! Всё подготовлено, всё устроено, как вы приказали!

Он засеменил вокруг меня, как перепуганный бульдог, то поправляя несуществующие складки на моём пиджаке, то торопливо смахивая пыль с кресла, которое и так выглядело безупречно чистым. Его глаза, маленькие и блестящие, как у грызуна, бегали по моему лицу, выискивая признаки одобрения, но найдя лишь холодную отстранённость, он засуетился ещё больше.

— Вот здесь, ваша светлость, вы можете расположиться, — он указал на кресло за своим столом, словно предлагая мне занять его место, — а я пока доложу о текущем положении дел. У нас всё идёт по плану, ну, почти по плану, небольшие задержки с поставками угля, но это временно, совсем временно!

Я молча обошёл стол и сел в кресло, нарочно не приглашая его садиться. Мои пальцы потянулись к ближайшей папке с отчётами, но Глуховцов тут же загородил её собой, залепетав что-то о том, что бумаги ещё не систематизированы, что нужно время, что…

— Ипполит Семёнович, — я прервал его мягко, но так, что он сразу замолчал, — вы управляли этим заводом при покойном князе. Скажите мне честно: сколько времени потребуется, чтобы навести здесь порядок?

Его лицо дрогнуло, на лбу выступили капли пота, которые он тут же вытер платком.

— Порядок? Да у нас полный порядок, ваша светлость! Просто небольшие… нюансы, временные трудности…

Я откинулся в кресле, изучая его реакцию. Всё в нём кричало о лжи — дрожащие руки, бегающий взгляд, нервные подёргивания губ. Этот человек годами покрывал воровство, мирился с халтурой, закрывал глаза на нарушения — и теперь боялся, что правда всплывёт.

За окном кабинета послышались шаги — Бронсон вёл рабочих. Скоро здесь соберётся десяток мастеров, и тогда я услышу правду. А пока… пока я наслаждался тем, как Глуховцов ёрзает на месте, словно школьник, пойманный на списывании.

— Садитесь, Ипполит Семёнович, — я указал на стул напротив. — Давайте поговорим начистоту. Пока у нас есть время до прихода остальных.

Дверь кабинета закрылась за Глуховцовым с тихим, но многозначительным щелчком. Он ушёл, оставив после себя шлейф беспокойства и запах дешёвого одеколона, смешанного с потом. Воздух, казалось, сразу стал чище, но ненадолго — вскоре его заполнили другие звуки и запахи: тяжёлые шаги, скрип сапог, приглушённый шёпот.