— Врываемся, — тихо приказал я, вытягивая пистолет из наплечной кобуры.

Семён кивнул, щёлкнул взводимым курком. Я совершил глубокий вдох и со всей силы пнул дверь ногой в области замка. Защита не выглядела крепкой и сдержать удар не смогла.

Дерево двери с треском хрустнуло и дверь распахнулась. Мы ворвались внутрь, сразу замечая столовую комнату, наполненную людьми так, что сельдь в прибалтийских консервах с ужасом содрогалась.

Комната оказалась небольшой, заставленной столами, заваленными бумагами, брошюрами и книгами. На стенах висели не портреты Маркса или Бакунина, как я ожидал, а иконы и лубочные картинки с изображением царя в крестьянской рубахе, раздающего хлеб голодным. За столом сидели несколько человек, из которых трое мужчин в скромных, но опрятных сюртуках. Их лица, сначала оживлённые спорами, теперь застыли в шоке.

Но шок длился недолго. Один из мужчин — высокий, худощавый, с острым взглядом интеллигента — резко вскочил, доставая из-под стола старый револьвер. Двое других последовали его примеру. В считанные секунды стволы смотрели уже друг на друга: мы — на них, они — на нас.

— Руки вверх! — рявкнул Семён, его голос прозвучал как выстрел мощного ружья в ночной тишине.

— Вы кто такие⁈ — крикнул высокий мужчина.

Револьвер дрожал в руках незнакомца и ладони держались на рукояти так, что было понятно, что он не столь часто тренировался с оружием. Взгляд же не показывал решимости и легко можно было понять, что этот не выстрелит — слишком слаб.

Семён же выглядел совсем иначе. Ему было не впервой убивать людей и счётчик убитых им людей уже давно перешёл за десяток. Сейчас он выглядел как матёрый волк, готовящийся прыгнуть на свою жертву — хватит всего одного признака агрессии, чтобы он опустошил все каморы барабана.

Ольга, бледная как полотно, медленно поднялась, примирительно поднимая руки вверх.

— Игорь… — её голос был тихим, но в нём не было страха. Только усталость. — Ты не должен был сюда приходить.

Напряжение было настолько плотным, что его можно было резать ножом прямо на весу. Я окинул взглядом широкий обеденный стол. Среди бумаг выделялись рукописи с заголовками: «За царя и землю! Манифест монархо-народников». Рядом лежали листовки с тем же лозунгом, а также несколько самопечатных газет, где царь изображался защитником крестьян от помещиков, форма которых приближалась к идеальной геометрической фигуре.

— Что за бред? — спросил я, не опуская пистолета.

Высокий мужчина, не отводя пистолета в сторону, ответил мне, — Это не бред, ваше благородие. Это будущее России.

— Будущее? Вы собираетесь устраивать революцию закрываясь портретами императора?

— Революция? — мужчина удивлённо поднял глаза, после чего ткнул пальцем в сторону разбросанных по столу листовок, — Нет. Мы требует, чтобы царь услышал народ! Чтобы земля перешла из владения помещиков крестьянам без крови, чтобы чиновников-вором сменили честные люди! Мы верные подданные короны, а не преступники!

Семён фыркнул, одним зловещим взглядом заставляя испуганных девушек сесть обратно за стол, — Батюшку-царя на мякине проводите?

— Мы проводим тех, кто душит крестьян налогами, — вступила одна из девушек, рыжеволосая, с горящими глазами. — Вы, князь, может, и не знаете, как живёт народ, но мы знаем.

Ольга быстро встала перед нами, заслонив своих товарищей собой.

— Хватит! — княгиня рыкнула на меня, накладывая на ствол пистолета свою утончённую ладонь, — Игорь, мы не заговорщики, не думай так о нас. Мы никогда не желали свергнуть царскую власть. Мы хотим дать ей эволюционировать!

Я медленно опустил револьвер. Всё это было слишком абсурдно, чтобы верить в слова прямо с ходу. Лица мужчин и девушек выражали полную уверенность в своих заявлениях и это сильно сбивало с толку. Я был знаком с идеями партии младороссов, которые, по правде говоря, не имели никакой осязаемой силы, но встретить их отдалённой подобие перед собой никак не ожидал. И ладно бы они сидели себе спокойно, никак не затрагивая меня самого, но вот новоиспечённая жена оказалась слишком уж активной, чтобы спокойно обходить этих ребят стороной.

— Ты понимаешь, чем это пахнет? — тихо спросил я. — Даже если вы кричите «за царя», любое несанкционированное собрание — это мятеж. Особенно с оружием. Я понимаю, что оружие держать можно спокойно, но если при вас его обнаружат, то по голове не погладят, а как отягчающее в дело припишут и правы будут. Как вы вообще её на свободе?

— Потому что мы не нарушаем закон, — сказала Ольга. — Мы лишь… обсуждаем.

Семён посмотрел на меня, продолжая держать палец на спусковом крючке, — Княже, что делать будем?

Я прикрыл глаза на секунду. Если я донесу об этом кружке, то Ольгу ждёт ссылка, меня долгое разбирательство и явно немилость государя. Если промолчу — рискую собой. С другой стороны, эти сборища пока не сделали ничего плохого, а значит и преступления как такового за ними не наблюдается, но покамест они только «обсуждают», да и Ольга не простая девица из дворянского семейства, а моя законная жена, причём брак этот подтверждён всем, начиная от священников, заканчивая светскими чиновниками. Простым людям эта итерация «народников» хотела помочь, а значит и противодействовать им не стоит. Возможно, стоит узнать их идеи получше и уже тогда выносить решение.

— Убирайте оружие. — резко сказал я, но мужчины колебались, — Сейчас же!

Мужчины подчинились и опустили оружие.

— Отныне вы перестанете собираться здесь. Если я смог отыскать вас, то и опричники нисколько не глупее меня. Если хотите и дальше проводить собрание, то сначала покажите мне манифест, а потом решим, что с вами делать. — я посмотрел в сторону окна, где дворник продолжал неспеша сметать пыль в сторону, — В любом случае, это место уже скомпрометировано и больше вам собираться здесь нельзя.

Карета медленно двигалась по московским улицам, покачиваясь на неровностях мостовой, выщербленной тысячами колёс и копыт. За окном мелькали жёлтые огни газовых фонарей, отражаясь в лужах после недавнего дождя, превращая мокрый булыжник в зеркальную мозаику. Тяжёлые капли продолжали падать с крыш, барабаня по кожаной крыше экипажа, создавая монотонный аккомпанемент нашему напряжённому молчанию.

Ольга сидела напротив меня, её стройная фигура, облачённая в тёмно-синее дорожное платье, почти сливалась с тенями в углу кареты. Её лицо было скрыто тенью от широкополой шляпы, но я чувствовал её взгляд — тяжёлый, испытующий, полный немого вопроса. Мы молчали почти всю дорогу, и это молчание было гуще московского тумана. Семён, мой верный казак, понимая, что нам нужно остаться наедине, предпочёл ехать верхом рядом с каретой, изредка покрикивая на кучера, чтобы тот выбирал менее разбитые участки дороги.

— Крест и перекрещённые топоры… — наконец нарушил я молчание, разглядывая эмблему на одной из брошюр, выпавшей из портфеля Ольги. — Интересный вы себе символ выбрали. Крест — понятно, вера, нравственность… А топоры? Это что — призыв к бунту?

— Ты даже не пытаешься меня понять, — сказала жена тихо, но чётко, не поднимая глаз. Её пальцы нервно перебирали кружевной край перчатки, выдавая внутреннее напряжение, которое она так старательно скрывала.

Я перевёл на неё взгляд.

— Понимать что? Что моя жена тайно посещает политический кружок, тем самым подставляя не только себя, но и меня. — Я выдохнул, стараясь успокоить бушующее в сердце недовольство.

— Мы пытаемся изменить страну в лучшую сторону.

— Изменить? — Я сдержанно ухмыльнулся. — Пугая дворников и рискуя оказаться в Сибири? Я бы не рассчитывал на то, что авторитет твоего умирающего деда смог бы сохранить тебя от серьёзного наказания. Узнай внутренняя разведка о том, что вы организовывали политические собрания — и никто бы не смог защитить тебя от тяжёлого наказания.

Она резко повернулась ко мне, и в её глазах вспыхнул огонь.

— Ты видел, как живут рабочие в Москве? Видел их дома — эти гнилые бараки, где по стенам течёт плесень, где зимой дети спят вповалку, чтобы не замёрзнуть?