— И зачем вы решили за этим обратиться ко мне?

— Потому что это возможность вам сильно уменьшить наказание, которое падёт на вашу голову молотом суда. Вы искупите собственную вину кровью, работая в Индии на благо отечества. На этом настоял сам Великий Князь.

— А если я не соглашусь?

— Тогда ответите по всей строгости закона. Лишь вам решать, какой будет итог. Даю на размышления сутки.

Раскинувшись от заснеженных вершин Гималаев до изумрудных плантаций Малабара, от знойных пустынь Раджастхана до душных мангровых болот Бенгалии, Индия дышала тысячелетиями истории, пропитанной запахом пряностей, пылью дорог и дымом священных огней. В долинах Кашмира, где шафрановые поля сливались с лазурью озёр, а воздух звенел от переливов ситара, жизнь текла неторопливо, словно не затронутая временем. Но южнее, в джунглях Центральной Индии, где тигры скользили меж вековых деревьев, а племена гондов хранили древние обычаи, уже слышался грохот поездов, везущих хлопок и опиум в Калькутту и Бомбей.

Каждый уголок этой земли говорил на своём языке, молился своим богам, носил свои цвета. В Раджастхане, где раджпуты, потомки воинов, гордо носили тюрбаны, украшенные изумрудами, а их жёны — тяжелые серебряные браслеты до локтей, дворцы Джайпура и Удайпура сверкали розовым песчаником, отражаясь в искусственных озёрах. А в Керале, где пальмы склонялись над тихими заводями, а воздух был густ от аромата кардамона и кокосового масла, женщины в белых сари с золотой каймой шептали молитвы в храмах, стены которых были покрыты резьбой, рассказывающей эпосы «Махабхараты» и «Рамаяны».

Богатства Индии текли в трюмы британских кораблей: шёлк Варанаси, тонкий, как утренний туман; дамасская сталь Хайдарабада, клинки которой гнулись, но не ломались; кашмирские шали, такие лёгкие, что их можно было протянуть через обручальное кольцо; чай Ассама, тёмный и терпкий, словно сама земля, на которой он рос. В Бенгалии джутовые мешки грузили на пароходы, а в Гуджарате ремесленники вышивали золотом ткани для европейских аристократок. Но за этим великолепием скрывалась иная правда — опустошённые поля, где крестьяне, согнувшиеся под бременем налогов, смотрели, как их урожай увозят на экспорт, пока их дети голодали.

Махараджи, чьи предки когда-то сражались с моголами и маратхами, теперь танцевали на балах в честь короля Георга V; их сокровищницы ломились от алмазов Голконды и рубинов Бирмы, но их власть была призрачной. Британские резиденты сидели в их дворцах, курили сигары и диктовали условия, а местные правители, словно роскошные попугаи в золочёных клетках, могли лишь кивать. В Хайдарабаде низам — самый богатый человек в мире, чьи конюшни были полны арабскими скакунами, а счета в лондонских банках — миллионами фунтов, — не смел принять ни одного решения без одобрения колониальных чиновников.

А в это время в деревнях, где женщины носили воду в глиняных кувшинах, а старики вспоминали времена, когда реки были полны рыбы, а не болезней, зрело недовольство. Британские законы калечили традиционный уклад: крестьян заставляли сеять индиго вместо риса, ремесленников разоряли фабричными товарами, а тех, кто осмеливался протестовать, вешали или отправляли на каторгу на Андаманские острова.

Но даже под пятой колонизаторов Индия жила — в храмах, где горели масляные лампы, в переулках Варанаси, где брамины читали веды, в мелодиях ситара, звучавших в сумерках, в глазах садху, смотревших сквозь время. Она ждала своего часа, как тигр в зарослях, как муссон, готовый пролиться над иссушённой землёй.

Жара стояла такая, что воздух дрожал над пристанью, как жидкое стекло. Порт Кандала, куда я прибыл на пароходе, кишел людьми — босоногие грузчики с почерневшей от солнца кожей, крикливые торговцы, немногочисленные британские солдаты в светло-зелёной форме с лицами, покрасневшими от вечного пекла южного региона. Запахи, состоявшие из рыбы, специй, гниющего дерева и угольного дыма, смешались в густую, удушливую смесь, к которой ещё приходилось привыкать.

Я вышел в порт и сразу же отошёл в тень склада, поправляя лёгкую полотняную рубаху, уже давно обильно пропитанную моим потом. Миссия у меня была безумной — поднять индийцев на борьбу с британским колониальным режимом. Конечно, сделать мне это было необходимо не в одиночку; было важно отыскать агентов разведки, но до этого ещё нужно было дойти.

Из тени прохода между складами вышла фигура — высокий, загорелый, в потрёпанной рубахе, закатанной по локти. Лицо его скрывала тень широкополой шляпы, но я узнал его по осанке, по привычке стоять чуть боком, будто готовясь к удару.

— Здравствуй, княже, — раздался знакомый хрипловатый голос.

— Семён?

Мужчина сдвинул шляпу, и я увидел его лицо, сильно изменившееся за последние несколько месяцев. Теперь оно будто постарело, обветрилось; появился новый шрам через левую бровь, плохо заживший и покрывшийся маленькими бугорками, но глаза остались всё теми же, источающими упрямство, храбрость и лихость.

— Живёхоньки, — пробормотал казак, и в уголках его губ появилось что-то похожее на улыбку. — А я-то думал…

— Ты как тут вообще оказался⁈ — Казак сразу же оказался в моих крепких объятиях, несмотря на и без того высокую температуру. — Я думал, что тебя на каторгу пошлют или вовсе за преступления вздёрнут.

— Меня и в тюрьме долго держать не стали, — Семён похлопал меня по плечу. — Если вас в казематы Нижегородские сразу отправили, то я не больше суток пленником был. Мне едва ли не сразу предложение сделали: либо по законам судить будут и скорее всего вздёрнут, либо пойти в особенный отдел сюда. Я рассуждать долго и не стал — всяко лучше живым быть, чем в петле дёргаться. Меня-то долго судить не стали бы, как тебя, княже. Либо в петлю сунули и делай что хочешь, либо пулю в затылок пустили — и все дела. Только не сказали мне, что и вас сюда направят.

— Мне куда проще было. Несколько месяцев просидел в камере, а затем полкан пришёл и тоже предложил сюда двинуться. Дескать, сделай доброе для страны дело, и царь в ответ смилуется. Можешь посчитать, что у меня особенного выбора не было. Ты не думай, что раз я дворянин, то и с меня спрос куда меньший будет. Слишком сильно мы успели с тобой покуролесить и зла наделать. Вообще чудо, что нам такой шанс выдали.

— Великий Князь не глупый, чтобы просто так полезными людьми разбрасываться. За то, что мы наворотили, мы ещё успеем ответить, ваша светлость, но раз уж нас сюда отправили, то должны мы выполнить возложенные на нас задачи. Лучше бы уж свечку поставить в церквушке какой, но здесь с этим всё сложно. Всё больше католические да протестантские храмы. Но давайте лучше уж в другом месте с вами переговорим — вас люди ждут. Тут опасно на глазах говорить — британские псы не дремлют. Чуют, черти, что конец им скоро настанет.

— Двинули.

Мы зашагали по узкой улочке, прижимаясь к стенам, где ещё сохранились островки тени. Мой спутник двигался чуть впереди, не оборачиваясь на меня, но каждый жест, каждый поворот говорил о том, что он внимательно следит за окружением. Мы теперь не общались, ведь сейчас мы находились в одной из самых накалённых провинций, куда наплыли агенты британской колониальной полиции.

Кандла оказалась городом контрастов. С одной стороны — британская часть с широкими проспектами, обсаженными чахлыми пальмами, с белыми колоннами административных зданий, где важные чиновники в пробковых шлемах обсуждали налоги и подавление бунтов. С другой — лабиринт индийских кварталов, где улицы сужались до размеров щели между домами, где воздух был густ от запахов специй, пота и дыма. Здесь, в этой паутине, можно было потеряться навсегда.

Мы миновали улицы и двинулись на базар. Торговцы, сидящие на корточках перед разложенными товарами, не поднимали глаз. Женщины в ярких сари скользили между прилавками, как тени. Где-то плакал ребёнок. Над всем этим висел гул — не язык, не речь, а что-то вроде общего дыхания, шума жизни, которая текла здесь веками, не обращая внимания на смену правителей. Правда, на базарах мы были едва ли не единственными белыми людьми, отчего внимание было особенным. Я же и вовсе приехал в город с толстым кошельком и в неплохой одёжке, отчего крикливые лавочники старательно привлекали меня, приглашая купить своеобразные восточные товары. Отбиваться от них было сложно, ибо наседали они, как любящие одну своеобразную субстанцию насекомые.