Что касается отечественных историков, то А.Я. Гуревич уже с 60‐х гг. прошлого столетия постоянно апеллировал к тем или иным материалам саг во многих своих трудах, и не только как скандинавист, но и как историк социальной психологии. В 70-х гг. к сагам эпизодически обращался С.Д. Ковалевский в своем исследовании проблем возникновения средневекового Шведского государства и общества. В последние десятилетия рассмотрение саг в историческом аспекте реализуется группой историков-скандинавистов РАН во главе с Е.А. Мельниковой, для которых характерно широкое знание сагового материала в целом, особенный интерес к исторической географии и топонимике. Е.А. Мельникова успешно использует саги, в частности, в своих трудах, посвященных представлениям средневековых скандинавов о мире. Г.В. Глазырина опубликовала в историческом аспекте переводы ряда сказов «о древних временах»: родовых саг и прядей (1996), а также «Саги об Ингваре Путешественнике» (2002). Т.Н. Джаксон принадлежат подборки, важные для историков скандинавско-русских отношений.

Пока филолого-лингвистический подход к сагам и прекрасные их публикации по своему объему и общественному звучанию все еще обгоняют исторические штудии скандинавистов; исследования на материале саг редко выходят за традиционные пределы определенных событий, имен и представлений. Но огромное значение этих трудов, их познавательную и культурно-образовательную роль, как и признательность предшественникам, невозможно переоценить. Все, накопленное в этой области, стало для меня закономерной базой собственного исследования.

Несколько слов о моем обращении к сагам. Они пленили меня уже давно. Занимаясь совсем иными сюжетами средневековой скандинавской истории, я нередко читала саги как художественные произведения о давно прошедшей и очень своеобразной жизни. Саги «втягивают», они заражают своей мощной энергетикой. В начале 90-х гг. в качестве опыта я предложила своей студентке на кафедре Средних веков МГУ Т. Бахметьевой написать дипломную работу о некоторых сторонах частной жизни исландцев в эпоху саг. Она успешно трудилась, используя издание четырех больших саг 1956 г.; и я вместе с ней – сначала поневоле, но затем с все большим удовольствием – занималась сагами. Это стало «пробой пера». Даже поверхностное погружение в их тексты делает очевидным, что саги таят в себе широкие перспективы для постановки многих и многих новых проблем. Особенно привлекли меня возможности саг для изучения повседневной жизни скандинавов эпохи викингов – имея, разумеется, в виду отнюдь не только быт, но и самые разные стороны общественных отношений. И тогда я решилась реализовать эти замыслы, тем более что за последние годы объем публикуемых сказаний значительно расширился. К тому же, систематически занимаясь историей преимущественно Швеции и временем начиная с XIV столетия, я в разные годы то и дело увлекалась ранним Средневековьем, в том числе в Скандинавии. Это было то северное рабство, то истоки своеобразия крестьянства или возникновения городского строя, то вопросы ранней торговли и денег, то особенностей приходской жизни. В коллективных трудах «История Дании» и «История Европы» с удовольствием писала об эпохе викингов. Так что в известной мере чувствовала себя подготовленной к тому, чтобы полностью отдаться систематическому изучению скандинавских древностей, включая ХIII столетие. Но, конечно же, только с помощью саг!

Истоки литературных традиций скандинавов уходят в общегерманское прошлое, в эпоху Великого переселения народов. К VIII в., когда начинается эпоха викингов, эти традиции предстают в достаточно сформированном виде. Представление о них дает «Эдда» или «Старшая Эдда» – собрание стихотворных мифологических и героических легенд в виде поучений, прорицаний, песней и сказов.

Выше упоминалось о том, что, по свидетельству авторов саг, многие из них создавались на основе произведений скальдов, которые, по авторитетному свидетельству Снорри, ни при каких условиях не могли быть искажены. И вообще стихи вкраплены во многие саги, дополняя и поясняя основное содержание сказа. В некоторых сагах стихов много, подчас встречаются стихотворные диалоги. Повествуя о памятных битвах и прославленных воинах, о могучих королях, их деяниях, щедрости и сподвижниках, о сложных путешествиях и интересных любовных историях, саги то и дело цитируют произведения какого-либо поэта-скальда (др. – исл. skáldr), иногда называют и его имя, сообщают некоторые сведения о его жизни или отдельных событиях. Наименование поэта дало название всему жанру скальдической поэзии. В нашем распоряжении имеется стихотворное наследие скальдов, пусть и неполное, и некоторые сведения о самих поэтах. И скальдические стихи, и биографии их творцов – одна из интереснейших страниц менталитета и повседневной культуры скандинавов той эпохи.

Стихосложение и скальды упоминаются еще в «Старшей Эдде» – собрании эпико-героических и мифологических песней. Стихотворчеством (skaldskip) называли поэзию, стихи и сочинение стихов. В «Старшей Эдде» рассказывается миф о «меде поэзии», обретение которого относили к глубокой древности – к эпохе битвы богов (асов и ванов). Так что стихосложение для скандинава – дело древнее, серьезное и почетное.

Песнопевец – так называет себя скальд Видсид, ведущий речь от своего лица в одноименной древнеанглийской эпической поэме; он полагает скальда достойным «славы вековечной» (ст. 54 и cл.)[54]. Певцом называет скальда автор поэмы «Беовульф» (ст. 910). Такое именование поэта не случайно. Скорее всего, стихи, особенно сюжетные, протяженные, скальдами пелись или выпевались, мелодично и акцентированно произносились, на фоне музыкального сопровождения. Думается также, что стихи с выраженным ритмом дружно распевали, например, гребцы на веслах или воины на марше, да и сотрапезники во время застолья. А хлесткие, остроумные стихи становились чем-то вроде частушек и дразнилок. Чаще всего скальдические стихи воспевали вождя и героя, верный меч и сокровища, славную битву, корабль или красивую девушку. Устная передача скальдического стиха и его связь с песней – важная особенность этого жанра. Имеются у него и другие особенности, которые касаются содержания и формы стиха.

Скальдическая поэзия возникла в дописьменную, языческую эпоху, но ее произведения цитируются еще в рукописях ХIV – ХV вв. Сами же скальды, часто импровизаторы, они же музыканты и своего рода «летописцы», пользовались в обществе уважением и немалым почетом. Родиной этого жанра была Норвегия, где при дворах конунгов и знатных людей в IХ – Х вв. были скальды, посвящавшие своим господам хвалебные песни. Снорри пишет, что у конунга Харальда Прекрасноволосого, конунга Норвегии, при котором заселялась Исландия, «были скальды, и люди еще помнят их песни, а также песни обо всех конунгах, которые потом правили Норвегией»[55]. Постепенно норвежских скальдов «вытеснили» исландские поэты, и центр скальдического стихосложения перемещается в Исландию, где самые поздние творения слагались в ХIV в., а ранние стихи сложены участниками викингских походов X в. Среди скальдов еще оставались норвежцы, но в небольшом числе, и их меньше знали. В Исландии же стихосложение распространилось очень широко[56]. В Дании и Швеции скальдами были почти исключительно исландцы, много реже – норвежцы. Расцвет скальдической поэзии относится к Х – ХII вв. Вместе с тем считается, что в ХIII в. навыки стихосложения, во всяком случае умение сымпровизировать несколько стихотворных строк, были в Исландии чуть не повсеместными[57]. Все видные историки и писатели были тогда поэтами.

Стоит сразу же отметить, что у германцев издревле существовали широкие и прочные традиции эддической поэзии. Свое название жанр получил от «Старшей Эдды» – собрания героических и мифологических стихотворных сказаний и поэм, восходящих к Великому переселению народов, даже к первым векам нашей эры. Содержание «Старшей Эдды» необыкновенно емко – от мифов о войне богов (асов и ванов) и о божественном происхождении общественных слоев и мистических свойствах владыки-конунга («Песнь о Риге») до подробнейших нравоучительных наставлений по поводу поведения человека в обществе, которые приписываются самому богу Óдину («Поучения Высокого» или «Речи Высокого»). Многие мотивы «Старшей Эдды» унаследованы от готских преданий, от франков VI–VIII вв., от германских сказаний о Зигфриде, Нибелунгах («Нифлунгах»), кузнеце Вёлунде; они несут память о битвах и героях тех времен. Но оформились песни «Старшей Эдды» позднее, примерно в VII – ХIII вв. Запись этого собрания принадлежит, как полагают, анонимному книжнику ХII в., но язык сохранившейся рукописи принадлежит ХIII в. Эддическими мотивами увлекались и Снорри, и многие скальды, они отражены в некоторых сагах. Следы эддических мотивов можно проследить в балладах. Первый переводчик «Эдды» на русский язык С. Свириденко[58] восторженно писала: «Все сильно и ярко [в «Эдде»], все дышит жизнью». Это эпическое собрание, редкий по емкости памятник языческих представлений, – одна из вершин мировой культуры.