А на местах после королевских управителей, хёвдингов и не только следуют те же хёльды (хольды) норвежцев и исландцев, стурбонды (большие, «великие», «могучие» бонды) шведов, играющие видную роль на местных собраниях, где они «примиряют людей», и в своих округах, где они выступают патронами («раздают богатства») местных рядовых бондов. Последние при этом, видимо, оказываются с ними в вассальных отношениях, обязаны оказывать им какую-то поддержку, в том числе на суде.
Процесс централизации власти проходил столь тяжело и болезненно для всех Скандинавских стран, что они неоднократно снова распадались, а люди часто вели себя непредсказуемо. В том, что касалось знати, положение вообще было неоднозначным. Большинство не только королевских назначенцев на высокие посты, но и воинов из верхней дружины принадлежало к родовой знати, в известных (редких) случаях к верхушке бондов. И исполнение возложенных на них королем государственно-административных, воинских, фискальных и прочих обязанностей еще больше обогащало их, а также развращало обретенной безнаказанностью. Несомненно, что, судя по сагам, большая часть родовой знати в ходе создания монархий получала служебные функции. Если говорить о складывающейся таким образом новой, служилой знати, то в окружении монарха, в высшей правящей среде новая знать, включая верхнюю дружину, составляла единый придворный круг, спаянный общими военно-политическими функциями, своим положением при государе, общим менталитетом. Король был внутри этого круга, поскольку он выходил из той же высшей среды, но, став правителем, считался уже «первым среди равных». Важнейшую роль при выдвижении в этом круге – при других благоприятных условиях и нужных свойствах кандидата – играло наследование высокой должности.
Но знать не была единой. И если в предыдущие времена она делилась по степени знатности и богатства, то теперь ее членение стало более сложным. Не все знатные люди были привлечены к королевской службе. Тем более не все служилые люди принадлежали к родовой, наследственной аристократии, ведь последняя буквально уничтожала друг друга в ходе междоусобных войн, поэтому приток в элиту наиболее энергичных, инициативных людей из среды неродовитых хозяев был необходимым и естественным процессом.
Создается впечатление, что возникновение различий в положении и настроениях внутри правящей элиты с формированием монархий начинает зависеть уже не только от степени знатности и богатства, но и от места пребывания: королевский двор – или лaнды. В отличие от высшей знати, толпящейся у государева престола, в рядах ведущей провинциальной знати была сильна оппозиция королю и политике централизации. Тут играли свою роль и религиозные разногласия, жадность и жестокость с обеих сторон и, конечно, несогласие местных хёвдингов на задевающие их королевские поборы и умаление их авторитета. Они стремились сохранить местную автономию и, опираясь на бондов, поднимали восстания против королей, добиваясь их смещения. Позиция местной знати вполне обнаружилась в период христианизации (см. выше).
Кроме того, должностями и доходами король не всегда наделял пожизненно и, тем более, с правом передавать их по наследству. В отличие от родового имения и статуса, которые наследовались по твердому давнему обычаю, получение должности и служебных привилегий во многом, если не всегда, зависели от заслуг именно перед данным правителем, от его настроения, расположения, тактики и т. д. Интересно в этой связи замечание, сделанное вскользь в «Саге об Эгиле»: знатный Аринбьярн, который уезжал из Норвегии на запад в викинг вместе с конунгом Эйриком Кровавая Секира, после его гибели вернулся в Норвегию, «получил прежние доходы и владения и был в большой дружбе с (следующим) конунгом»[1528]. А Финн сын Ари, сподвижник Олава Святого, впоследствии получил титул ярла («Прядь о Тормоде»).
В конце XIII в. в одной латинской грамоте из Швеции уже четко сказано, что «знатные – часть тела правителя (pars corporis ejus sunt [!])»[1529]. В сагах эта линия «поглощения знати государем» только намечена пунктиром.
Значительную роль в формировании стабильного высшего круга, куда входила и королевская семья, играли матримониальные отношения. Перекрестные браки в конечном счете связывали семьи всех скандинавов, принадлежащих к высшим слоям общества, включая королей, родством или свойством. Супружеские связи в среде скандинавской элиты и между ней и соседними правителями фиксируются, согласно сагам, уже с VIII – начала IX в. Судя по сагам, у конунгов и ярлов было много наложниц и незаконных детей, которых они любили и хорошо пристраивали в высших слоях общества. Тем более они заботились о законных детях. Было принято, что короли в качестве патронов довольно часто устраивают браки своих придворных, вассалов и вообще знатных людей, одновременно их одаривая. Например, Трюггви, обручив Астрид, дочь богатого и влиятельного Бьярна, с херсиром Эрлингом, дал при этом жениху огромные земельные пожалования как в качестве приданого, так и за политическую поддержку[1530]. Особенно часто в сагах упоминается о сватовстве между семьями королей разных Скандинавских и соседних стран, включая Русь и различные объединения прибалтийских славян[1531]. Известно, что свою дочь шведский король Олав выдал замуж за Олава Толстого (Святого) Норвежского; другую дочь, Ингигерд, влюбленную в Олава Харальдссона Норвежского, из политических соображений выдал за Ярослава Мудрого (Ярислейва саг)[1532]. Подчас король или хёвдинг женился на вдовах, чтобы унаследовать власть и владения их мужей[1533].
Есть в сагах и описания роскошных свадеб короля[1534] или знатного человека.
Существовали и другие традиционные методы для закрепления связей между семьями королей и высшей знати. Один из них – личное побратимство конунгов. Этот союз часто заключался ради достижения мира, в качестве мирного договора. О таком обряде рассказывается в «Саге о Магнусе Добром» (гл. VI, события 30–40-х гг. XI в.). Дело было так. После смерти Кнута Могучего за престол Норвегии и Дании вознамерились сразиться его сын Свейн[1535] и молодой Магнус сын Олава Святого, провозглашенный королем «над всей страной (Норвегией)» на Эйратинге. Распространились слухи, что битва между ними состоится на реке Эльв (т. е. Гётаэльв), на границе Норвегии и Швеции, и обе стороны начали подготовку к ней. Но «поскольку оба конунга, – поясняет сага, – были незрелыми и юными, то управление находилось в руках могущественных людей…», которые не хотели войны. И вот «…лендрманы посылали гонцов из одного ополчения в другое к своим сородичам и друзьям и вели между собой переговоры с тем, чтобы достигнуть примирения между конунгами… Кончилось дело тем, что назначили встречу конунгов для заключения мира». После этого организовали встречу конунгов и на ней обсудили «условия примирения». Они договорились принести клятву побратимства и соблюдать мир между собой, «пока оба живы, а если один из них умрет, не оставив сыновей, то другому, кто его переживет, достанутся его земли и подданные». Вместе с королями клятву принесли по двенадцать сопряжников – «самых знатных» людей с обеих сторон, свидетельствуя, что «мир этот будет соблюдаться, пока кто-либо из них останется в живых». И этот договор действительно соблюдался, «пока они [все] были живы»[1536]. Интересно, что мирный союз, скрепленный процедурой личного побратимства королей и свидетельствами знатных соприсяжников с обеих сторон, выглядит подобно тому же обряду между частными лицами, о котором уже говорилось выше.
