Засыпая, впадая в анабиоз, чудовища предпочитали устраивать свои гнёзда поближе к любому источнику радиации, будь то старые реакторы, облученное оборудование или даже просто участки с повышенным естественным фоном. Это было не просто совпадение, а чёткая закономерность их биологии.

Это знание, которое должно было нас уберечь от ненужной встречи, лишь огорчило нас. Мы получили точное понимание, где на ковчеге будет наибольшая концентрация этих существ. Однако, когда мы наложили карты ковчега на данные о радиационном фоне, картина оказалась удручающей. Три последние доступные нам точки с топливом, которые были необходимы для продолжения полёта, все три находились в непосредственной близости от заглушенных реакторов ковчега — самых мощных источников радиации на всём судне. Это означало, что, чтобы добраться до топлива, нам придётся пройти сквозь самые плотные скопления дремлющих гибридов.

Проблема заключалась в том, что сейчас эти твари спали. Ковчег был погружен в глубокое оцепенение, его системы работали на минимальном уровне, поддерживая лишь базовые функции. Это был сон, который давал нам призрачный шанс. Но стоило нам подойти достаточно близко к реакторам, чтобы активировать топливные системы, как системы жизнеобеспечения ковчега неизбежно пробудились бы в секторах с тварями.

Вентиляция начнет гудеть и нагонять кислород, освещение — загораться, а силовые поля — активироваться, подавая энергию в те самые зоны, где Пожиратели устроили свои логова. Эти звуки и вибрации были бы для них своего рода сигналом к пробуждению, словно громкий будильник. Вся та радиация, которую они поглощали в анабиозе, мгновенно трансформировалась бы в энергию, толкая их к активности.

Тысячи, если не десятки тысяч этих хищников, мгновенно вышли бы из своего сна. Их тела, скованные долгой спячкой, начали бы корчиться, суставы с хрустом расправлялись, а глаза, до того тусклые, вспыхнули бы хищным свечением.

Мы оказались бы в ловушке, окружённые пробудившейся ордой, в самом сердце их территории.

— Уже легче, — обрадованно хлопнул в ладоши Войтов, его лицо немного просветлело. — С тупыми тварями мы точно справимся.

— Они неразумны, — поправил его доктор Валентайн, его голос оставался спокойным, но твёрдым. — Это не значит, что они, как вы выразились, тупые. К тому же, вы хоть представляете, сколько их сейчас спит внутри ковчега⁈

Старик был прав. Нет, это было огромное облегчение узнать, что «умные» чудовища уже покинули ковчег, но это всё равно не означало, что жить станет сильно легче. Мы по-прежнему находились на ступень ниже в пищевой цепочке, при этом оставались в меньшинстве, окружённые потенциальными хищниками. Каждый шорох в отдалённых секторах теперь звучал как предвестник новой волны этих существ.

— Не побоюсь этого слова, их там целая орда, — продолжал доктор Блюм, его голос стал ещё более серьёзным. — Они сметут нас и даже не заметят, если пробудятся.

— При всём уважении, вы просто не видели, на что способна электромагнитная пушка, — хмыкнул в ответ Фёдор.

— Зато всё остальное наше оружие практически бесполезно, — Блюм развернулся, указывая на застывшее на дисплее изображение доктора Штора, его глаза пристально смотрели на корпората. — Вы же тоже слышали, что сказал этот человек?

Частично план Симеона Штора воплотился в жизнь, хоть и самым кошмарным образом. Ему удалось сделать людей, точнее уже бывших людей, значительно более живучими. Настолько, что обычное оружие точечного воздействия оказалось практически неспособно их убить. Да, выстрелами можно было замедлить их, остановить их движение, но не убить.

Создатель чудовищ мог только предполагать, что новосозданный организм тварей во время преобразования в единое целое прошёл диверсификацию на клеточном уровне. Теперь у него не имелось уязвимых точек в нашем обычном понимании: ни органов, ни систем, которые можно было бы поразить для немедленной остановки жизнедеятельности. Каждая клетка была самодостаточной, способной к регенерации и адаптации.

Окончательно прикончить эти жуткие гибриды можно было только массированным воздействием на весь организм сразу или большую его часть. С чем прекрасно справлялась электромагнитная пушка.

— Напомнить тебе, сколько у нас осталось пушек? — высокомерие корпората взбесило Хотчкиса. Его лицо покраснело, а кулаки сжались. Он с трудом удержался, чтобы не схватить того за грудки, его дыхание стало тяжёлым.

Войтов неожиданно оттолкнул, подошедшего слишком близко Хотчкиса.

Вмешиваться и успокаивать их я не собирался. Во-первых, корпорат сам виноват; после случившегося в том коридоре, ему стоило бы помалкивать и тем более не строить из себя невесть что. Так что взбучка от Хотчкиса лишней не будет, если по-другому человек не понимает.

Во-вторых, мои мысли сейчас витали в совсем другом месте. Я смотрел на Войтова, но думал уже о другом.

О докторе Блюме Валентайне. О той странной уверенности, с которой он когда-то уговорил меня лететь в Инуэ. Мозг лихорадочно перебирал факты, пытаясь сложить их в единую картину. Доктор Штор сказал, что всё началось в звёздной системе Инуэ. Именно оттуда прибыл ковчег. И именно в эту систему я согласился доставить нашего тихоню доктора Валентайна.

Только теперь для меня всё встало на свои места, словно последние фрагменты головоломки нашли своё место. Сразу вспомнилась беседа, когда старик заверил меня, что вирус, а по официальной версии властей в Инуэ заражение неизвестным вирусом, нам совсем не страшен, хотя все остальные от него умерли. Вот почему он отказался раскрыть мне все детали предстоящего путешествия, сказав только, что моя задача — доставить нас в нужную точку, а обо всём остальном он позаботится сам.

Блюм ведь кто?

Он не обычный доктор, а нейробиолог и что-то там ещё связанное с биоинженерией. Как же там было?

Не так давно он провёл генную модификацию или терапию, точно не помню, как называлась процедура, и привил выдре несколько чужих генов, чтобы животное оказалось приспособлено к жизни на корабле. А ещё у него имелся свой генетический архив с более чем десятью тысячами различных образцов.

Вспомнил.

Доктор Блюм — специалист в областях биофизики, биохимии, иммунологии и генетики. Значит наш добрый доктор направлялся в систему Инуэ, желая заполучить себе образец той чужеродной формы жизни.

По спине пробежали мурашки. Уж не знаю, откуда старик сумел всё разузнать, но в любом случае он такой же безумец, как и Штор, и все остальные, кто допустил прошлую трагедию. Его спокойствие, его невозмутимость теперь казались не признаком уверенности и присущей старикам доброты, а симптомом глубокого, скрытого безумия.

Пока Лена, жестикулируя, пыталась разнять Хотчкиса и Войтова, чьи голоса становились всё громче и резче, я тихонько отвёл доктора Валентайна в сторону, к выходу из отсека. Пришла пора нам основательно побеседовать, и я знал, что этот разговор не будет приятным. Чтобы нам никто не мешал и случайно не подслушал, мы направились в один из дальних закутков, граничащих с выходом в коридор, ведущий к ангару с «Церой».

Пока мы шли по коридорам доктор Блюм продолжал изображать из себя всё такого же милого, немного рассеянного старичка. Он шёл чуть впереди, его шаги были размеренными, а взгляд, казалось, блуждал где-то в своих мыслях, не обращая внимания на окружающий хаос. Но стоило нам завернуть за угол, в полумрак узкого прохода, как он моментально преобразился.

В полумраке коридора доктор сбросил чужую личину. Его движения стали хищными, а глаза — холодными, как у клинического психопата, только что решившего, что вы ему больше не нужны.

— Полагаю, вы уже обо всём догадались? — прямо спросил он. Его взгляд, до этого казавшийся таким добродушным, теперь был пронзительным и лишённым всяких эмоций. Он смотрел прямо мне в глаза, ожидая ответа.

Я кивнул.

Было глупо это отрицать, тем более что я собирался на этот раз заставить старика рассказать обо всём без утайки. Мне было жизненно важно понять, лгал ли он, обещая меня исцелить, или же действительно способен мне помочь. От этого зависело, насколько долго он проживёт. Нет, я в любом случае его убью, вопрос лишь когда — сейчас или после того, как он вылечит меня. Оставлять безумца в живых, чтобы он завёз заразу и в другие миры, я не собирался. Эта мысль осела в голове твёрдой, холодной уверенностью, словно выкованная из стали.