- Ну, это не так, у меня весьма недурная зарплата. Благодаря, как раз слушателям, подобным вам.
- Еще раз, у меня совершенно нет денег! Совсем! И я что-то сомневаюсь, чтобы мой отец на смертном одре подписал бумаги о моем поступлении, в сотый раз заложив дом. Он для этого был слишком жаден. А я слишком умен, чтобы в такое поверить, - решил я сразу пресечь любые попытки обмана.
Или же, Волошин ни за что не платил. Быть может заплатил Сонин? Из тюрьмы.
- В вашем уме я не сомневался. Однако, Глеб, вы забыли об одной маленькой детали.
- Какой?
- Вашем щедром попечителе.
- О ком?
- О человеке, который оплатил ваше обучение и пребывание здесь. Он внес сумму за три года сразу. И поверьте мне, сумма эта не маленькая.
- Да о ком вы, черт вас возьми? Простите.
Старичок улыбнулся, а я почему-то подумал, что старичок этот примерно ровесник моему отцу. Вот только какому: Сонину или Волошину?
- Мне говорили, что вы можете быть не сдержаны, Глеб Александрович. Но ничего, вам в вашем состоянии простительно.
- Вы, черт возьми, не ответили не вопрос. И я, черт возьми, так и не знаю, как к вам обращаться. Не знаю кто вы. Черт вас возьми.
Я провоцировал его, но это не сработало. Он как сидел, спокойно глядя на меня, так и продолжал улыбаться.
- Меня зовут Николай Николаевич Бельский. Я – заместитель директора по воспитательной части, а также местный психолог. Когда поправитесь, сможете обсуждать со мной волнующие вас темы.
- Обсуждать? С вами? Николай Николаевич, вы в своем уме? Вы не можете ответить на вопрос и хотите, чтобы я что-то с вами обсуждал?
- Всякое может быть, вы юноша, а у юноши часто возникают вопросы…
- Кто за меня заплатил? – выкрикнул я – Кто? Бельский, кто?
- Платон Семенович Еремеев внес за ваше обучение сумму за три года, даже несмотря на то, что…
Каждое следующее слово Бельский слышалось мне все глуше, пока его голос не скрылся за звучащей в голове фамилией Еремеев.
Еремеев!
Человек подписавший бумаги, отправившие в тюрьму одного моего отца, и заставившего второго за бесценок продать единственное предприятие, что хоть как-то кормило нас.
Еремеев!
Человек, из-за которого погибли родители Глеба Волошина. Человек, из-за которого, сестры Глеба Сонина всю жизнь проведут в глухой деревне.
Я медленно, отвратительно скрипя досками, сполз с кровати. С трудом попал стопами в больничные туфли, глянул сверху вниз на заинтересованного Бельского и шатаясь поплелся к окну.
- Глеб Александрович, - из ниоткуда вынырнула медсестра, бросилась ко мне, намереваясь подхватить, если неугомонный герцог начнет падать.
Я остановил Ингу, погрозил ей пальцем, прошептал спасибо и зашаркал, тяжелыми, негнущимися ногами в сторону окна.
- Николай Николаевич, ну хоть вы ему скажите. Он же два месяца без сознания провел. Его тело еще не готово к такому.
- Его разум тоже, - равнодушно отозвался Бельский. – Тело справится, оно молодое и сильное. Меня больше беспокоит разум, - он говорил тихо, но я понимал, что говорит он это для меня. – Ему тяжело это принять. Смерть родителей принять всегда тяжело, а когда их жестоко убивают на твоих глазах это принять почти невозможно. Я не знаю, где скрывался его разум два последних месяца, но думаю, ему пришлось несладко. Я боюсь, что он закроется. Что оставит боль в себе, или же напротив начнет выплескивать ее наружу. Он может сжечь сам себя. Может начать культивировать месть. Вот только мстить некому. И полиция, и Комитет так и не смогли найти ни исполнителей, ни заказчика. Хотя первые должно быть мертвы, а второй не найдется никогда. Возможно, что с нашего положения его не разглядеть. Ясно только одно, это были темные. Потому и Комитет. И ни вы, ни я, даже не представляем, что именно видел этот молодой человек, когда темные убивали его родителей. Я действительно опасаюсь за его разум. А на счет тела, Ингочка, тело у него молодое, оно выдержит.
Он встал, я слышал его шаги, и почему-то совсем не удивился, когда горячая рука его легла мне на плечо.
- Глеб, - произнес он. – Я не знаю наверняка, но я подозреваю, что прав. Вы можете не отвечать, вы можете молчать, вы можете даже не смотреть в мою сторону, я попрошу вас об одном, не убегайте. Не уходите от разговора и не гоните меня, когда мы закончим, вам станет легче. Значительно легче. Вы наконец поймете, кто вы.
Я повернулся к нему, удивленно глядя в довольные, хитрые глазки. Что он имеет в виду? Что значит пойму? Да, я не знаю кто я, кто-то из Глебов, но который именно, не понимаю. Воспоминания переплелись, смешались в странную кашу и где в ней перловка, а где ячмень понять не могу даже я. Но, да и черт бы с ним, откуда этот человек знает о том, что я не понимаю кто я есть.
Я хмыкнул. А ведь не помню за собой привычки так часто чертыхаться. Произношу, и понимаю, что это противоестественно, что я так никогда не делал. И в то же время, это так просто, так точно описывает ситуацию. Но Сонин бы так не сказал, он бы помянул бога.
Николай Николаевич же по-своему воспринял мой хмык.
- Вы не верите, вы сомневаетесь, Глеб, и я вас понимаю. Вы проснулись в неизвестном месте, вокруг вас совершенно чужие люди. Вам говорят, что уже март, хотя, только что, для вас было начало января…
- Я знаю, что сейчас март, - пробормотал я и закрыл глаза.
Он услышал. Снял руку с моего плеча, встал рядом, глянул в окно, где небольшой садик утопал в свежем снегу.
- Инга Александровна, оставьте нас пожалуйста.
- Нет, - твердо ответила медсестра. – У меня приказ Элизы Максимовны, я не могу…
- Ингочка, - Николай Николаевич развернулся к ней. – Мне нужно три минуты. Всего три. Можете прямо сейчас сходить до Элизы Максимовны и сказать ей, что я вас выставил. Ругал бранными словами, кричал на вас, топал, но до рукоприкладства не опустился. Нам хватит времени, пока старушка прилетит сюда на метле.
- Хорошо, - произнесла медсестра и на звук ее странного голоса я повернулся. Она покрасневшая, сжимала ладошку в кулаке, и закусывала губу, чтобы не рассмеяться. Я не понял в чем была шутка, но видимо шутка отменная, раз ее так корежило.
- Хорошо, но у вас, Николай Николаевич, пять минут. Если вы не выйдите сами, или не впустите меня, я иду за старушкой с метлой.
- Благодарю! – он поклонился. – Нам больше и не нужно.
Она вышла. Он развернулся, сел на подоконник, посмотрел мне в лицо.
- Глеб, вы помните, как погибли ваши родители?
- Помню, - я закрыл глаза. – Батюшку заставили смотреть, как убивают матушку. Он сперва кричал, а потом перестал. Она смотрела на меня. А я ничем не мог ей помочь. Ничем, - я сорвался на крик и отвернулся, пряча от Бельского слезы.
- Ей перерезали горло. Резали медленно, не слишком глубоко, и не сразу до артерии, - глядя в пол говорил я. - Она была не в белом платье, но светлом, с кружевами по всей груди. и когда кровь пропитала их мне казалось, что это ее кожа торчит в стороны. Она молчала. Молчала, когда ей ломали пальцы, когда выкручивали кисти и хруст сухожилий разлетался по всему лесу. Она смотрела на меня, смотрела мне в глаза и молчала. Ее убивали, а она молчала. медленно убивали.
Я сжал зубы так, что заломило в висках, сам не замечая того, сжал и кулаки. Сердце заколотилось часто, грозя выскочить из груди, дыхание стало частым. Ярость накатывала волнами, гнев и агрессия заполняли разум и тело. перед глазами пошли красные круги и все вокруг начало расплываться.
Я был готов прямо сейчас броситься на поиски убийц, хотя и искать не надо, я итак знаю кто нанял исполнителей, а быть может и приказал им. Еремеев! Когда-нибудь он ответит за смерть моих родителей.
И за арест Сониных.
Гнев спал. Резко, так же как и появился. Ярость осталась, но поблекла и улетучилась вовсе, когда рука Бельцева легла на мое плечо.
- А знаете когда ее убили? - я стряхнул его руку. - Когда мой отец с чем-то согласился и что-то им отдал. После этого ее убили. Перерезали горло, легко, одним движением от уха до уха. Вот так, - я провел большим пальцем себе по шее. Бельский поморщился, но ничего не сказал, позволяя мне продолжить.
