Иван Чечерин со своим отделением обследовал все подступы к дороге от Руденска до Осиповичей, но ни одной бреши в фашистской охране не нашел. Патрули днем и ночью бдительно несли службу.　

Видимо, придется вам менять свою тактику, — посоветовал однажды командир отряда. — Попробуйте так: пусть несколько подрывников завяжут с дальних позиций перестрелку с немецкими патрулями, а остальные тем временем в другом месте установят под рельс заряд.　

— А что, товарищ командир, — обрадовался Чечерин, — неплохо придумано. Пожалуй, выйдет!　

В тот же день отделение подрывников во главе с Чечериным ушло на задание.　

Ночью партизаны разделились на две группы: одна направилась к станции Блужа, другая взяла правее. На рассвете Иван Чечерин, Сергей Козятников и еще несколько бойцов почти вплотную приблизились к насыпи. Залегли в кустарнике, приготовили мины, запал, кинжалы. Вскоре по кромке насыпи прошло четверо немецких патрулей-автоматчиков. Они остановились, прислушались к предутренней тишине, прошли еще метров пятьдесят и вернулись обратно.　

— Сейчас их как ветром сдует, — шепнул Чечерин Козятникову.　

Тот понимающе кивнул головой.　

В этот момент со стороны Блужи донеслись выстрелы. Затрещали автоматы, гулко застрочил пулемет. Командир подрывников глянул на немецких патрулей и от удивления пожал плечами: фашистские солдаты не побежали к месту боя, на выручку своим, а рассыпались вдоль полотна и залегли. Через несколько минут стрельба прекратилась. Патрули продолжали лежать. На востоке разлилась заря, выглянуло солнышко. Подрывникам ничего не оставалось делать, как отползти в глубь леса.　

— Ну как, поставили? — спросили Чечерина при встрече подрывники из второй группы.　

— Нет. Патрули не бросили своего участка, — хмуро произнес Иван.　

Под вечер партизаны подтянулись к середине перегона Блужа — Талька. В сумерках повторили прежний маневр. И снова неудача. Немецкие патрули даже попытки не сделали оставить свое место, они лишь дали несколько автоматных очередей в воздух: дескать, у нас все в порядке.　

Подрывники еще сутки ползали вдоль железной дороги. Они побывали и возле Блужи, и у Тальки. И везде перед ними оказывались усиленные немецкие патрули.

— Ну что, командир, — заговорили подрывники, утомленные бесконечными переходами. — Видать, поворачивать домой надо.　

— Негоже, хлопцы, с пустыми руками домой возвращаться, — ответил Чечерин. — Представьте на минутку, что сейчас на Курской дуге делается. А вы — домой…　

Еще сутки прошли в бесплодных поисках. Начиналось утро 30 июля. Подрывники лежали у насыпи неподалеку от деревни Залужье. Командир отделения молчал, о чем-то раздумывая.　

— Что делать-то будем? — легонько толкнул его в бок Козятников.　

— Не мешай. Лежи, — оттолкнул его руку Чечерин.　

Послышался тяжелый гул, нараставший с каждой минутой. Это на большой скорости двигался к фронту вражеский эшелон.　

— Вот что, ребята, — заговорил шепотом Чечерин. — Надо ставить мину под носом у эшелона, иначе ничего не выйдет. Это сделаем мы с Сергеем, а вы поддержите нас огнем.　

— Сумеете ли отскочить назад? — с тревогой произнес кто-то из подрывников.　

— Отскочим, — успокоил командир отделения.　

Эшелон приближался. Чечерин вставил в толовую шашку капсюль, взял шомпол и со словами: «За мной, Сережа!» — бросился вверх по насыпи. За ним, словно тень, последовал Козятников с ящиком, набитым толом. Немецкие патрули сошли с линии, уступая дорогу мчащемуся на всех парах эшелону. В этот момент по ним ударили из винтовок и автоматов партизаны, оставшиеся в кустарнике. Чечерин и Козятников не слышали боя, они были поглощены одной мыслью — быстрее поставить заряд. Козятников сунул ящик с толом между шпал. Чечерин положил в него мину с капсюлем и пытался вставить в кольцо шомпол. А на них уже обрушился железный грохот.　

Партизаны видели, как Чечерин махнул рукой Козятникову и тот кубарем покатился вниз по насыпи. А на Ивана тяжелой громадой налетел паровоз. В этот же миг взрыв огромной силы потряс окрестность. Паровоз резко свернул в сторону, накренился и, ломая шпалы, окутавшись облаком пара и песка, полетел под откос. А позади с треском и грохотом лезли друг на друга платформы и вагоны, разбиваясь в щепки. Свыше десятка платформ с артиллерией, танками и автомобилями и три вагона с солдатами превратились в груды исковерканного железа и переломанных Досок. Под обломками эшелона погибли два боевых друга — орловец Иван Сергеевич Чечерин и Сергей Филиппович Козятников с Минщины. Ценою своей жизни они преградили путь вражескому эшелону, идущему на орловско-курское направление.　

По отряду имени Калинина был объявлен приказ:　

Острой болью сжалось сердце, когда мне стало известно о гибели этих бойцов. И в то же время я испытал гордость от сознания, что партизаны способны на такие подвиги во имя Родины. Как бы хорошо быть сейчас на Минщине, рядом со своими боевыми друзьями-товарищами!

5 августа в мою комнату влетел разгоряченный, запыхавшийся Штефан Тучек — тот самый словак, который добровольно перешел на нашу сторону и стал в партизанском отряде мастером по добыче взрывчатки. Штефан вместе со мной прибыл в Москву, участвовал во Всеславянском антифашистском митинге и ждал моего выздоровления, чтобы вместе снова вернуться в партизанский край.　

— Слыхал, наши Орел и Белгород освободили. Сегодня салют будет! — выпалил он скороговоркой, обхватив меня своими сильными руками. Он говорил «наши», «мы», так, словно Красная Армия была и его родной армией. И я этому не удивлялся. Штефан прав! Он давно сроднился с советскими воинами и партизанами.　

Тучек пробыл у меня до позднего вечера. Мы вспомнили с ним боевых товарищей, говорили о трудной партизанской жизни. Он вслух мечтал о том недалеком времени, когда вместе с советскими братьями войдет в Прагу и Братиславу, водрузит над чехословацкой землей победное знамя свободы.　

Выйдя из гостиницы, мы сразу же оказались в бурлящем людском потоке. Все двигались к Красной площади — центру торжеств.　

Вскоре раздался мощный артиллерийский залп, за ним второй, третий… Люди кричали «ура!», бросали вверх шапки, целовались и обнимались. Многие плакали от радости.　

Штефан тоже кричал «ура!», подходил к мужчинам и женщинам, крепко пожимал им руки и говорил:　

— Поздравляю! Я — словак, советский партизан. Поздравляю! Я — партизан…　

Группа рабочих подхватила его и стала подбрасывать вверх. Тучек смеялся, неуклюже бултыхал ногами в воздухе и говорил:　

— Спасибо, братья, спасибо!　

Радостно возбужденные, мы вернулись в гостиницу. Тучек проводил меня до самой комнаты. Но на прощание он вдруг грустно и робко, словно извиняясь, сказал:　

— Не хотел вам сегодня портить настроение, Роман Наумович. Я ведь не поеду с вами в Белоруссию. Мне предложили пойти служить в чехословацкий корпус генерала Свободы, и я дал согласие…　

Я долго пожимал руку друга и глядел в его повлажневшие глаза.　

— Жаль, конечно, Штефан, расставаться с тобой. Может, еще доведется встретиться. Говорят, гора с горой нз сходится, а человек с человеком…　

— До встречи в Праге! — перебил меня Тучек и заключил в объятия. Мы по-братски расцеловались.　

Вскоре я получил весточку от боевого друга. Он сообщал, что учится на танкиста, овладевает грозной броневой машиной «Т-34». «Вот человек, — с гордостью думал я о Штефане, — настоящий боец! Он не ищет покоя, а стремится быть там, где труднее и опаснее, где можно принести больше пользы общему делу».　

Тучек был рожден для подвига. Как я узнал позднее, он принимал участие во многих боях, не раз отличился в танковых атаках. С особым подъемом Штефан действовал в те дни, когда наши войска, преодолевая упорное сопротивление противника, развернули сражение за столицу Украины. Тучек призывал своих товарищей-танкистов: «Вперед, друзья! Через Киев лежит самая близкая дорога к нашей Праге!»