— Вот же принесло тебя не ко времени, дэвонька. Просыпайся, ну! Открывай глаза. Да ты слышишь меня? Дэвонька! Приподнимись, я помогу. Вот так, вот добра. Выпей водички, я на репейнике настояла. Глотни, не противься. Вот так.

— Что… случилось? — выдохнула Зося, пытаясь отвести от себя стакан с горьковатой жидкостью.

— Да уж случилось… — бабка Филонида осторожно подвела её к лавке, помогла присесть, подложила под спину вышитую думку.

В комнатке было светло, белые занавесочки трепетали от лёгкого свежего ветерка, солнечный свет ломтями лежал на пёстрых половичках, из корзинки на столе выглядывали румяные булочки. Всё это настолько не походило на прежнюю картинку, что Зося молча смотрела по сторонам, не в состоянии подобрать слов для вопросов. — Не ко времени ты зашла. Не надо было. Углядела, небось, курнелю-то? Она подманила?

— Сорока с лисьим хвостом? Я её видела… Только никто меня не подманивал. Я сама приехала. По делу! — память, наконец, полностью прояснилась, и Зося почти смогла стряхнуть с себя тягостное ощущение чужого прикосновения.

— По делу… Небось, за тех свиристелок волнуешься? — бабка Филонида снова протянула стакан, но Зося жестом показала, что пить не будет.

— Вы помните нас? Ведь пять лет прошло!

— Помню, конечно. У меня гости редко бывают.

— Но вы же знахарка? Корнеич рассказывал, что лечите людей.

— Приходилось и лечить. В помощи никому не отказывала. А вот тебя вылечить не смогу. Болит голова-то?

— Да нет. Подкруживается еще немного. А в остальном я нормально себя чувствую.

— Не поняла, значит, ничего? Не ощутила?

— Что, простите? — всё-таки Зосе трудновато было сосредоточиться. — Что я должна была ощутить?

— Да страту, потерю. Говорю же — не в добрый час ты ко мне заглянула.

— Какую потерю? — Зося поискала глазами сумочку. — Вы про деньги? Про карточку?

— Да что те деньги, — отмахнулась бабка. — Похуже потеря-то, дэвонька. Дзядкін (дедкин, бел.) след у тебя из души выкрали. Память рода. Говорила же — не смотри на курнелю! Не выдавай себя!

— Я ничего не понимаю! — Зося поморщилась и потёрла виски. За время работы над диссертацией она изучила много литературы, но про дзядкін след слышала впервые. — Объясните, Филонида Паисьевна!

— Объяснить то нетрудно, да только толку в том! — бабка с сожалением посмотрела на Зосю, покачала головой. — Поесть тебе надо. Кожа бледнее извёстки. Молока тебе налью. И булку бери, маслом намазывай, вареньем.

Молоко обнаружилось в кувшине, рядом с корзинкой сдобы. Варенье — в баночке, масло — на блюдце.

— Что сидишь? Угощайся! У меня всё своё!

Пошатываясь, Зося подошла к столу, пригубила холодное сладковатое молоко, отщипнула кусочек от булки.

— Вот и молодец! — похвалила бабка, отливая немного из кувшина в щербатое блюдечко. Покрошив следом и булку, отнесла месиво к печке, задвинула поглубже в подпечье.

— Это для кошки? — Зося равнодушно следила за её действиями.

— Для цвыркуна. Он любит молочко.

Зося не поинтересовалась — кто такой цвыркун, её волновали сейчас совсем иные вещи. Прекрасно понимая это, бабка Филонида не стала тянуть — рассказала всё без утайки.

— Я в лесу была, травки щипала. Не ждала ведь гостей, вот и пошла. Хотя цвыркуша с ночи беспокоился, сверчал громко, не давал спать. Вишь, прав оказался. А я сплоховала. Впрочем, не я одна. Говорила же тебе — молчи! Не выдавай особенность свою. Так нет же — всем про курнелю наболтала! Вот она тебя и почувствовала!

— При чём здесь ваша курнеля?

— При всём, дэвонька. При всём. То сестра моя. Авигея. Она твоего дзядку и присвоила.

— Как его можно присвоить? Он что — вещь?

— Он — частичка тебя, та, что по роду досталась. Особенная. Знаткая. Она тебе курнелю и показала. И много чего показать могла бы еще, много чем помочь, многое прояснить…

— Но я её никогда не чувствовала. Эту частичку! Вы не ошибаетесь? — слабо возразила Зося. Не верить бабке у неё не было причины. Тем более, что после того болезненного прикосновения где-то внутри до сих пор тлел холодок.

— В таких вещах у меня глаз намётан. Сразу же тебя предупредила!

— А где сейчас ваша сестра?

— В лесу. Где ж ей еще быть. Сюда она редко приходит. Знает, что мне это не нравится. Но не пустить не могу, и защита бесполезна — дом её всегда пропустит. Он чует кровь. А она у нас одинаковая.

— Зачем ей мой дедка?

— Ведзьмарку чужая сила питает. Вот и позарилась на твоего дзядку. Авигея и тогда вокруг дома крутилась. Я потому вам куколок и дала. Чтобы усыпили да от ночницы оградили. Авигея через ночницу твоего дзядку выманить хотела. Да куколка раньше успела, убаюкала тебя.

— Это куколка мне пела? Ту колыбельную?

— Она. Я сама-то против сестры ничего не могу — повязаны кровушкой. Потому и приспособила куколок.

— А Полина с Владой их поломали!

— На семена, небось, проверяли. По привычке. Маковые семена любой приворот закрепят.

— Приворот?

— Приворот. Парень-то ваш как чумной ходил. Сразу видно — под чарами. Под приворотом. Да не простым — двойным. А это, считай, всё.

— Вы думаете, что девчонки приворожили Петьку?? — искренне изумилась Зося.

— Не думаю. Знаю.

— Почему же вы не сказали??

— Зачем? — удивилась бабка. — С чего мне встревать в ваши отношения? Если бы ко мне за помощью обратились — тогда другое дело. А так-то — с чего?

— А я ведь сейчас за помощью приехала. У Полины нехорошо с головой, а теперь и у Влады тоже. Меня Петя попросил разобраться…

— Петя попросил… — беззлобно передразнила бабка, — а ты и побежала… Давай, что ли глянем по ним, раз приехала. Мне вещичка от каждой нужна, любая.

— Сейчас, мне Петька давал… — Зося бросилась к сумке, вытащила заколку в виде пера и шёлковый черный платок. — Вот, возьмите. Заколка Полины, а платок Владиславы.

— По очереди погляжу. Ты помолчи пока.

Филонида Паисьевна обхватила ладонями заколку, прикрыла глаза, помолчала. В комнате сделалось тихо, лишь из-за печи едва слышно доносилось слабое посвистывание. Наверное, там возился таинственный цвыркун, напевал что-то, отведав бабкиного угощения.

— Тьма и ложь! — Филонида отшвырнула заколку и обтряхнула руки. Потом взялась за платок, но тут же его оттолкнула. — Здесь — пустота, этой дзеўки ночница не касалась.

— Но как? Они же обе…

— Тьма и ложь! Вот и весь ответ. Под чарами только одна. И она рядом с твоим Петькой. Вторая — жертва. Сестра пошла против сестры.

— Не понимаю!

— Не мудрено. Как тебе теперь понять, когда дзядка утрачен.

— Объясните хотя бы — кто из близнецов лжёт! Кого коснулась ночница?

— Вот её. Хозяйку заколки.

— Полину? Но она сейчас в больнице!

— Она — рядом с Петькой твоим. Обманула всех. В больнице другая. Говорю же — тьма и ложь!

— Вы хотите сказать, что Полина представилась Владой? Но это невозможно! Влада бы не позволила так с собой поступить!

— У, дэвонька! Неведома тебе сила злого навета. Она и не пикнула, небось, твоя Влада. Покорно выполнила всё, что приказали.

— И… что теперь? Как это исправить?

— То дело почти невозможное.

— А дедку можно вернуть?

— Ох, дэвонька. Боюсь, как бы нас не подслушали. Позже поговорим. Я тебя в баньку свожу. Там и потолкуем.

Банька, в которую отвела Зосю Филонида Паисьевна, пряталась в ивах у заросшего ряской пруда. По словам бабки она считалась ничейной, деревенские обходили её стороной. Когда-то давно в баньке угорела старая повитуха, да так и осталась при ней вековать.

— Ты, главное, не бойся. — наставляла Зосю Филонида Паисьевна. — Повитуха та незлобивая. Мне про неё еще пра-пра сказывала. Совсем уж дряхлая была, а роженицам помогала. Вот и последнего младенчика приняла да выходила. А потом уже в баньку отправилась да задремала на полке. С той поры лазной (банной) бабушкой и существует.