Покрутив в руках веник, подошла к одному из углов, намереваясь хотя бы смести паутину. И залюбовалась на искусно сплетённый узор.

На курсе мифологии им рассказывали, что паутина символ междумирья, что она удерживает миры в равновесии. И каждый из миров спрял паук, точнее — паучиха. Кроме того, читавший курс декан утверждал, что паук тесно связан с домовым. Или даже сам является одним из его воплощений.

Размышляя об этом, Зося продолжала рассматривать паутину, а в оконце что-то поскреблось.

Лёгкое, тёмное метнулось с той стороны, и в голове раскатисто прострекотала сорочья трель.

— Что ж ты, глупая, сделала? — поцокала укоряюще призрачная Прасковья. — Как телушка пошла за волчицею! Знаешь, в чьём дому сидишь? Знаешь, что у него за хозяйка?

— Не знаю… — Зося только подумала, а в ответ сразу же прилетело: «Съест тебя и не подавится! Бежать тебе надо! Бежать, пока поздно не стало. Андрюшка, дурак, напугал тебя. А я помогу. Как раньше помогла. Мне не жалко. Бери ключик и иди сюда. Я по тропочкам безопасным проведу, Чуре на нашей стороне глаза отведу. Надёжно тебя от неё упрячу».

Съест? Съест?!

Разве Чура — баба Яга??

Нет. Точно — нет! Это какая-то ошибка…

— Съест! Точно тебе говорю! От Филы ты смогла уйти, а от неё — не уйдёшь! Прими помощь, не упрямься!

Прасковья продолжала уговаривать Зосю, и девушка невольно начала поддаваться.

Как и в случае с Андреем в голову пополз туман: спутал чувства, принёс с собой страх.

На негнущихся ногах Зося повернулась к лестнице и пошла.

— Это ловушка! Она всё врёт! — надрывался внутренний голос, но Зося не могла сопротивляться чужой воле.

Веник выпал из рук и рассыпался на прутики, но занавеска на закутке даже не дрогнула — в этот раз сопуха не стала ей помогать.

— Иди, иди. — торопила Прасковья. — Тебе никто не помешает. Помнит сопуха, кто ей рот зашил. Не сунется!

Зося попыталась ухватиться хоть за что-нибудь, но пальцы будто срослись друг с дружкой.

Она уже почти дошла до лестницы, как вдруг перед ней с потолка спустился на толстой нити паук. Мохнатая тушка размером с кота тяжело шлёпнулась на пол, блеснули глаза на морщинистом почти человеческом лице, замелькали длинные суставчатые лапы, сплетая вокруг девушки прочную сеть-паутину.

Напрасно Прасковья требовала от Зоси выйти, напрасно кричала и звала. Сжавшись под прозрачной сетью, Зося заткнула уши и зачем-то зажмурилась. Да так и просидела до возвращения бабы Чуры.

— Зачем я им? — это был первый вопрос, который Зося задала невидимой хозяйке хатки.

— Подумай. На то есть причина.

— Да какая причина? Я сама в Патрикевичи приехала. Меня никто не звал!

— Ой ли? Так-таки сама? — баба Чура раскладывала на столешнице принесённый из леса улов.

Незнакомые Зосе цветы, резные листья папоротника, несколько древесных грибов, букетик из земляники и единственный, приличных размеров боровик словно сами по себе выплывали из корзинки, неспешно опускаясь на деревянную поверхность.

— Сама. Меня Петька попросил, конечно…

— Значит, всё же — не сама? А по наущению.

— Но он лишь попросил. Я могла и отказаться.

— Что же не отказалась? То-то.

Бабка была совершенно права! Зося почему-то и не подумала отказаться! С лёгкостью согласилась помочь постепенно отдалившемуся от неё и, в сущности, ставшему чужим человеку!

— Неужели всё было подстроено? И какая Петьке от этого выгода?

— Может и не ему, а той, что рядом вьётся.

— Владиславе? Полине! Но… зачем??

— Думай! — баба Чура отрывала по кусочку от цветов и бросала в широкую плошку. Сопуха торчала рядом, капала на каждую новую щепоть из маленького пузырька дурманяще-резкую настойку, от которой у Зоси слезились глаза.

— Что у тебя хорошо получается? — повторила бабка вопрос. — В чем твое умение?

— Ну… Универ окончила с красным дипломом. Магистерскую защитила…

— Тю… — раскаркалась бабка от смеха. — То словоблудие одно. Я про другое спрашиваю.

— Колыбельные? Одно время я сочиняла колыбельные. Нужны были деньги, и люди просили. — Зося почему-то покраснела. — Знаете, такие маленькие заговоры против бессонницы и дурных снов.

— Вот! Это поважнее магистерской будет… — хмыкнула бабка, добавляя к крошеву высохшую жабью лапку.

— Может и так. Только у меня больше ничего не придумывается… — Зося проследила, как на лапку капнуло несколько капель из пузырька и не удержалась от вопроса. — Вам не жалко бедную жабу?

— Я лапку на болоте подобрала. Без неё зелье не сварить.

— А что за зелье?

— Узнаешь. Как ночь опустится — так и начнём. А после отправишься к лысому пагорку (пригорку). Принесёшь русалочий венок.

— Зачем?? Мне бабка Прасковья говорила, что их нельзя трогать!

— А я говорю — принесёшь. Своими руками должна венок взять, без него ничего не получится. Да не бойся! Ишь — побелела вся. Помощника с тобой пошлю. Пропадёшь ведь по незнанию, а меня после сумленне (совесть) умучает.

— А для чего венок?

— Для дела использовать. А зелье — на обмазку. Чтобы твой запах отбить. На него ведь в нашем краю много кто потянется. Выполнишь всё — глядишь и сможешь новую колыбельную придумать.

— Для вас? — поразилась Зося. — Для вас придумать колыбельную??

— Зачем для меня. Для ночницы. Пролезла в ваш мир и много бед наделать может. Тебе придётся её усмирять.

Про ночницу баба Чура толком ничего не объяснила.

Сказала, что она вроде паразита. Присядет жертве на грудь, дождётся пока та всхрапнёт или зевнет, тогда и подсадит внутрь личинку. Человек о том и не прознает, только станет чахнуть. С тем постепенно и изменится — внешне-то нет, а внутри личинка суть его выест и разольётся чернотой.

На вопрос Зоси — значит ли это, что человек сам превратится в ночницу, бабка ответила отрицательно. Но добавила, что человек станет кем-то вроде неё и начнёт охоту на слабых.

— Будет жизненные соки тянуть. Вот как вупыр. И остановится уже не сможет, не даст остановиться чернота.

— Получается, что Полина стала… упырём?? — Зося споткнулась на слове, так как поверить в подобное было всё же трудно.

— Иного и быть не могло. Не надо было маковушам головки вертеть.

— Откуда вы знаете??

— А как иначе? Не скрутили бы — и ты сюда не вернулася. Филонида от ночницы маковушек делала. Да и не только она.

— Я помню этих куколок. Вы правы, девчонки их поломали. Полина… она заразилась тогда?

— Заразилась. А в тебе маковушкина песня дар пробудила. Всколыхнула сокрытое, то, чем род ваш силён.

— Да у нас вроде все обычные.

— Ой ли? За всех не говори. Род человечий из века в век тянется.

Зося пожала плечами, не собираясь спорить. Она понятия не имела, кто и кем был когда-то в её роду. По материнской линии, и по отцовской она знала лишь бабушек и деда. Да и то по скупым односложным рассказам родителей.

— Я одного не понимаю. Почему ночница выбрала Полину?

— Кто первый подвернулся, тот и пропал. Ей за раз одной жертвы хватает. Тебя-то выбрать точно не смогла бы.

— Из-за колыбельной маковуши?

— Из-за неё. Колыбельная вроде защитного кокона. Обволакивает человека, и ночница не может к нему прикоснуться. Но ты должна придумать другую песню. Которая сможет её усыпить. Уничтожить ночницу невозможно. Только усмирить. Тогда и Полина станет собой. И никто не пострадает.

— Но ведь Полина — не ночница!

— В ней часть её. Я же тебе говорила про личинку.

— А вынуть личинку можно?

— Отчего же. Можно и вынуть. Только, думаю, поздно. Она уже обернулась чернотой. Потому-то от тебя потребовалось срочно избавиться. И Петька попросил помощи. А сам хотел, чтобы ты уехала и не вернулась. Ты для них зло. Опасность.

— Но как Полина узнала, что я якобы могу ей помешать? — Зося сделала акцент на слове, всё еще не веря бабке.