Геновайте пришла в себя только вечером, когда закрыла наконец кабинет и спустилась к машине. Каменный мешок двора был пуст. Большинство сотрудников уже разъехалось. Только с шестого этажа, из прокуратуры республики, доносился стук телетайпа.

Задним ходом Шивене подала машину под арку. «Беда, когда приходится пятиться». Она не любила это делать. А однажды в результате опроса коллег-автомобилистов установила, что маневр этот вообще дается женщинам-водителям труднее, чем мужчинам.

Но сегодня все было удачно. Она загадала: если «впишется» сразу под арку, значит, с делом все получится. «Значит, все получится!»

Теперь она могла снова подумать о Петраускасе. Ионас, или Джонни, как называли прокурора-криминалиста молодые следователи, не только свободно читал на нескольких языках и следил за всеми новинками в криминалистической литературе — он разрабатывал собственные методики. «Типовые версии Ионаса...»

Она выехала на Капсукас, сделала поворот. По проспекту к площади Гядиминаса двигался стремительный поток машин. Маленький красный «Жигуленок» Шивене увяз в нем.

«Джонни говорил, что преступники в одинаковых обстоятельствах действуют тождественно. Даже предложил что-то вроде матрицы или сетки, которую можно применить при раскрытии не похожих вроде бы одно на другое преступлений...»

На площади Гядиминаса она вышла из машины. Здесь было много народу. У кафедрального собора группа приезжих любовалась скульптурами. Шивене подошла ближе. Угловатые фигурки в рыцарских доспехах, с наколенниками и булавами, смешно вздымали руки и изгибались, словно куклы, которые кто-то невидимый и сильный заставляет принимать смиренные и унизительные позы. Особенно нелепо выглядела одна — с несуразно вздернутыми локтями.

— Скульптор хотел подчеркнуть тщетность попыток средневекового человека быть самим собой, его зависимость от судьбы... — объясняла женщина-экскурсовод.

Геновайте еще постояла, присматриваясь к окружающему.

Беззаботно и весело фланировали по площади подростки. В плащах и куртках, патлатые и стриженые, вихрастые и прилизанные, с гладкими подбородками, с пробивающимся пушком, безбровые и с бровями, сросшимися на переносье.

Высокая девочка, напомнившая Геновайте ее саму много лет назад, вела на ремешке низкорослую рыжую дворнягу, которой мальчишки вокруг оказывали всевозможные знаки внимания: гладили, трепали за уши. Девочка, мальчишки и дворняга находились в состоянии непрерывного движения. Когда кто-то наклонялся, чтобы погладить собаку, другой в это время подбрасывал и ловил ключи, а девочка начинала крутить ремешок, будто собиралась прыгать через скакалку.

«Следователь — это призвание, — любил повторять Петраускас. Лицо Джонни, когда он говорил о любимом деле, становилось необыкновенно красивым, а улыбка грустной. — Абсурдно называть это только работой, как нелепо сказать: «Я работаю солдатом!» или «Я служу в космонавтах!» Это образ жизни, бытие... И за все приходится платить полную цену. В том числе и тем, кто расследует. Это — главное! Но будут и озарения. Вы почувствуете мощь интеллекта, локоть и мужество коллег. Познаете самих себя...» Геновайте и другие выпускники университета, не чаявшие души в Петраускасе, не всегда понимали его.

«Как я могла упустить?! — вспомнила вдруг Шивене, садясь в машину. — О типовых версиях говорили на служебных занятиях... Если бы я вовремя навела порядок в блокноте! Конечно! Методическое пособие. Я делала из него выписки... Надо дома все пересмотреть!»

Трудность заключалась в том, что блокнотами назывались по меньшей мере десяток записных книжек, служивших Геновайте в течение многих лет. Вначале она записывала в них понравившиеся латинские юридические формулы и выражения, потом там стали появляться итоги собственного опыта — схемы и мысли, которые могли облегчить труд.

«Надо ехать...» — она включила зажигание.

Пока Шивене заполняла анкету, сосед Паламарчуков по подъезду — грузный, подстриженный под «полубокс» отставник, не отрываясь, смотрел в окно. Геновайте допрашивала его в своем кабинете, в прокуратуре города.

За огромным, во весь кабинет окном стояло скучное осеннее небо, хотя наступала весна.

— Я действительно видел Паламарчука на лестничной площадке, — отставник тяжело дышал, словно после бега.

— Расскажите, пожалуйста. Вы ведь живете на шестом этаже?

— Да. Под Паламарчуками. В свое время оставили с женой квартиру детям на Антакальнё. Переехали сюда. Теперь кукуем вдвоем... Убийство мальчика не раскрыли?

— Нет.

Свидетель кивнул. Теперь они оба смотрели в окно — свидетель и следователь. По улице прошло несколько человек, один из них, оглянувшись, встретился глазами с Шивене. Огромное окно было неудобным во многих отношениях.

— У соседей наверху, кажется, не очень шумно бывало? — спросила она.

— Тишина, — отставник оживился. — Такая тишина — порой думаешь: хотя бы постучал кто-нибудь в пол или по трубе!

— Хорошая звукоизоляция?

— Не-е-т... Как вам объяснить? — он взглянул в окно. — В каждой семье как бы среднеобычная для нее температура. В одних всегда под сорок. В других...

— А у ваших соседей наверху?

— Я бы определил как тридцать шесть с одной-двумя десятыми. Всегда тихо... Мы с женой недавно в этом доме, плохо знаем всех. Какие у жильцов с седьмого этажа проблемы? Чем живут? Это нам неизвестно.

— А что было четырнадцатого? — спросила Шивене.

— Я отдыхал, работал. Приводил в порядок некоторые записи... В половине восьмого собрался в гости. Наверху живет бывший редактор издательства «Вага». Хотел с ним кое о чем посоветоваться. — Время от времени полковник делал небольшие паузы: смотрел в окно или просто сидел, не шевелясь, давая себе короткий отдых. — Мотор... — сказал он виновато. — Когда поднимался, на седьмом этаже увидел Паламарчука.

— Вы поднимались в лифте?

— Пешком.

— Паламарчук тоже вас видел?

— Думаю, нет. Он как раз свернул к двери.

— Вы заметили что-нибудь?

— Я и хотел сказать... Может, важно? Когда он проходил, что-то ударило об пол у двери. Я думал — ключ. Но звук более...

— Сильный?

— Гулкий. Невысокий удельный вес материала.

— Что же это было?

— Кусочек пластмассы. Видимо, Паламарчук держал в руке, потом бросил. Черный, небольшой. Он так и остался у двери.

Отставник снова взглянул в окно. Теперь там все чаще проплывали зонты. Шел дождь.

— Я больше не нужен?

— Еще вопрос. Паламарчук спешил?