— Не кривляйтесь, гражданин Бельский, не надо.

Когда Бельского доставили в прокуратуру, он повторил, что настаивает на своем заявлении о провокации, и добавил:

— Все объяснения буду давать только в присутствии прокурора или ему лично.

Расследование поручили следователю областной прокуратуры по особо важным делам Николаю Николаевичу Агафонову[3]. Начиная очередное дело, каким бы спешным оно ни было, Агафонов никогда не торопился с первым допросом. За многие годы работы он хорошо понял: чаще всего именно первый допрос определяет успех расследования, дает возможность хотя бы вчерне наметить его основные линии, предугадать дальнейшее поведение подозреваемого, нащупать противоречия и другие слабые места в его показаниях. Тщательное изучение первичных материалов, личности подследственного, его окружения, даже общественного мнения о нем — словом, по возможности всех имеющихся деталей позволяли ему затем действовать целенаправленно, энергично и практически безошибочно.

Начальник следственного отдела Алексей Михайлович Сабода, зная стиль работы Агафонова, решил предварительно сам допросить Бельского, чтобы выяснить, какой тактики поведения он будет придерживаться, к чему следователь должен быть готовым.

Бельский, как и ожидалось, бурно жаловался на противозаконные действия работников ОБХСС, требовал прокурора, просил защиты и справедливости. Ему даже удалось прослезиться, когда он выражал надежду на то, что «правда восторжествует, а зло будет сурово наказано».

— Николай Николаевич, — сказал Агафонову Сабода после допроса Бельского, — первая ваша задача — быстро и решительно сбить его с этой позиции, иначе мы долго будем топтаться на месте. Вторая — доказать факт получения взятки.

— Будет, видимо, и третья, и четвертая?

— И пятая, и десятая, — вздохнул Сабода. — Сдается мне, что копать придется очень глубоко. Приступайте.

Привели Бельского. Он держался уже спокойно, свое возмущение демонстрировал с достоинством. Сел, откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу, сцепил на колене пальцы.

Следователь, представившись, задал первый вопрос:

— Каким образом в вашем служебном кабинете в тайнике оказались деньги в сумме одиннадцати тысяч рублей, принадлежащие гражданину Габуния?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Вы продолжаете настаивать на том, что Габуния не передавал вам деньги для приобретения мебельного гарнитура?

— Категорически.

— Вот заявление Габуния, вот протокол, составленный на основании заявления, где указаны серии и номера купюр. Вот, наконец, показания гражданина Васадзе, который был свидетелем и участником вашего разговора с Габуния. Ознакомьтесь.

Бельский небрежно полистал бумаги, положил их на стол.

— Все очень просто, — сказал он. — Габуния действительно просил меня устроить ему мебель, предлагал значительную сумму сверх ее стоимости, но я отказал ему на том основании, что существует установленный порядок продажи и нарушать его я не намерен. Вот он и «отблагодарил» меня ложным, клеветническим заявлением. Что касается Васадзе — не верьте ему, он нечистоплотный человек. Если бы я согласился бескорыстно помочь Габуния, Васадзе безжалостно содрал бы с него солидный куш от моего имени, да еще и выторговал бы сотню-другую за содействие. Вас вводят в заблуждение, гражданин следователь. Повторяю: мне неизвестно происхождение этих грязных денег. Я не имею к ним решительно никакого отношения и никогда к ним не прикасался.

— В таком случае как вы объясните тот факт, что пакет с деньгами, обнаруженный в тайнике, был завернут во вкладыш газеты «Труд» от двенадцатого марта нынешнего года, а при осмотре вашего портфеля обнаружена эта же газета, но без вкладыша?

— Случайным совпадением, скорее всего.

— А отпечатки ваших пальцев на пакете? — помолчав, спросил следователь. — Тоже случайность?

Бельский если и растерялся, то внешне ничем этого не показал. Агафонов молча ждал ответа.

— Хорошо, — как бы перебарывая себя, начал допрашиваемый. — Простите, что я не сразу доверился вам. Теперь вижу: вы честный, умный, порядочный человек, и мне, пожалуй, надо быть с вами откровенным, чтобы с вашей помощью, совместными усилиями установить истину. В самом деле, между мною и Габуния существовала договоренность. Но, так сказать, условная. Сейчас вы поймете. Когда Васадзе свел нас, я сразу догадался, что Габуния действует по указке работников ОБХСС, помогает им совершить провокационные действия с целью опорочить мое доброе имя. Желая разоблачить их, вывести из органов охраны правопорядка затесавшихся туда недобросовестных людей, я взял эти деньги и спрятал, чтобы в дальнейшем передать их прокурору с соответствующими объяснениями. Но я недооценил силы своих опытных врагов. И оказался не борцом за справедливость, а преступником. Поделом мне: надо знать свое место. Каждый должен заниматься своим делом, верно?

— Согласен. Мне только непонятно: зачем работникам ОБХСС потребовалась эта, как вы уверяете, провокация?

Бельский придвинулся к столу, оглянулся и зашептал:

— Месть! Когда-то один их инспектор, не помню сейчас его фамилию, попросил меня устроить ему холодильник «Минск-22». Кстати, очень хорошая вещь. Не интересуетесь? Так вот, я имел глупость — теперь я это понял, но, к сожалению, поздно — резко отказать ему. Я прямо сказал, что эти холодильники продаются по записи, и посоветовал занять очередь на общем основании. С того черного дня я стал ощущать скрытое внимание со стороны определенных лиц, появились сплетни, будто я систематически продаю мебель выше ее стоимости. То есть усиленно создавалось негативное общественное мнение. И вот мне нанесен подлый удар. В результате кто-то злорадно смеется, а я — здесь — рыдаю.

Агафонов методично, без нажима задавал тщательно сформулированные вопросы, спокойно, не перебивая, выслушивал пространные ответы Бельского, прилежно наклонив голову, почти дословно записывал их в протокол. Внешне он никак не реагировал на наглую лживость показаний. Спокойствие следователя, его внешнее равнодушие к сообщаемому создавало впечатление, что он давно знает истину, имеет неопровержимые доказательства, а сейчас просто выполняет необходимые формальности.

И Бельский вскоре занервничал, стал терять уверенность.

— Значит, вы утверждаете, — продолжал Агафонов, — что намерения продавать Габуния гарнитур у вас не было?

— Безусловно утверждаю.

— Имеются ли сейчас на базе импортные гарнитуры стоимостью девять тысяч рублей?

— Нет, сейчас таких в наличии нет. И это подтверждает искренность моих слов. Чтобы продать Габуния гарнитур, согласитесь, надо по крайней мере иметь его на базе.

— Придется проверить.

— Конечно, пожалуйста. Правда, я забыл: один такой гарнитур, венгерский, «Чардаш», стоимостью девять тысяч сорок рублей, я оставил для себя и уже оплатил его.

— Ну что ж, на сегодня хватит. Прочитайте протокол допроса и подпишите. Здесь, здесь и здесь.

— Я свободен? — спросил Бельский, подписав протокол и вставая.

— Нет. Подпишите еще вот это.

— А это что?

— Протокол вашего задержания.

— Как? На каком основании?

— На основании статьи сто двадцать второй Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.

— Что за статья? Разъясните.

— Задержание подозреваемого в совершении преступления.

— Ах, вот как! Понятно! Напрасно я вам доверился. Имейте в виду: чем круче вы заворачиваете гайки, тем строже вам придется отвечать! Я отказываюсь подписывать эту бумагу!

Бельского увели. Было уже около десяти часов вечера.

В двадцать два пятнадцать на оперативном совещании следователь Агафонов доложил о первых результатах расследования, подчеркнув, что показания Бельского необходимо срочно проверить, чтобы опровергнуть их и иметь весомые доказательства его вины в получении взятки.

— Бельский обещал Габуния доставить мебель в условленное место к одиннадцати часам, буквально через два часа после того, как получил от него деньги. Значит, гарнитур, готовый к продаже, который не числится за базой, у него уже есть. И находится он или здесь, на городской базе, или на складах отделения базы в Сабуровке, или на квартире Бельского, или на его даче, или в его личном гараже.