Хозяйка рванулась. В ответ её сбили в ловушку: удар земли, удар воздуха, огонь по глазам. Секунда — и она рухнула на бок. Завыла. Впервые — не яростно, а… растерянно?

— Держим! — выкрикнул кто-то из второй группы.

И тут всё рухнуло.

Без предупреждения, без сигнала — просто внезапно стало тихо. Стих ветер. Пепел замер в воздухе. Даже ревущий от потоков силы Разлом стал глухим.

Хозяйка выгнулась дугой. Затряслась. Мышцы под шкурой ходили волнами. Из пасти вырвался рваный, чужой звук — будто тысячи голосов захлебнулись одновременно. Кожа лопалась. Суставы — ломались. Наросты росли на глазах.

А потом — открылись глаза. Третья пара. Чёрные. Над мордой. Они смотрели… на всех.

Инга, взмывшая в воздух, закричала:

— Назад! Все назад! Она меняется!

Но было уже слишком поздно. Хозяйка поднялась — выше, тяжелее чем раньше, и всё ещё росла.

Чертова вторая фаза…

Она изменилась.

Тело вытянулось, исказилось. Лапы стали длиннее, суставы — неестественнее. Из плеч прорвались вторые конечности — не лапы, не руки, а нечто среднее, покрытое чёрным хитином, с суставами, изломанными под углом, от одного вида которых хотелось отшатнуться. Её шея вытянулась, зубы удлинились, а на лбу вспыхнула третья пара глаз — узких, вытянутых, горящих мерзким серо-фиолетовым светом.

Кожа почернела. Больше не шкура — а чешуя, обугленная, будто покрытая пеплом. Из её спины торчал нарост — будто гребень, трепещущий от магии. Каждый взмах лапой оставлял в воздухе след: тень, скользящую по земле, как волна темноты. Она двигалась иначе — быстрее, гибче. Ломала пространство, будто тень сама её уносила.

— Вторая фаза, — сказал кто-то глухо, комментируя очевидное.

Тьма начала сгущаться. Это не была магия одного удара. Она висела в воздухе, давила на лёгкие, прилипала к коже. Даже остатки брони не спасали.

Хозяйка взревела — и волна тьмы прошлась по полю. Алмазову швырнуло в сторону, ветер рассыпался. Воронка схлопнулась. Маг огня отлетел, на его месте осталась воронка выжженной земли. Медвежий закрылся стеной, но даже она задымилась.

— Подавление не проходит! — выкрикнул он. — Она режет магию!

Истребитель — один, из второй группы — попытался подойти сбоку, но чудовище обернулось прежде, чем он ступил вперёд. Один удар. Кровь на зубах. Тело разлетелось в стороны.

— Отходим! Всем отойти! — это был куратор БФ-1-2. Голос хриплый, сорванный, но чёткий.

Я смотрел, не в силах оторваться. Не мог пошевелиться. Где-то позади кто-то кричал. Кто-то звал. Кажется, Лисицин. Или Буревая. Я не различал. В ушах стучало, перед глазами всё плыло.

Она теперь… другой была. Иная. Животное превратилось в хищницу. В хищницу с разумом. Она чувствовала. Планировала. Не просто отражала — контратаковала. Ломала ритм.

Я чувствовал, как растёт страх.

Не мой — общий. Чужой. Витающий в воздухе и невероятно густой.

Так не должно быть.

— Николай!

Голос Варвары Алексеевны.

— Живой?!

Я кивнул. Неуверенно. Дыхание сбилось, но я поднялся.

Меня трясло. Сил почти не было. Но я стоял.

— Мы ещё можем помочь, — выдохнула Буревая рядом. Лицо белое, под глазами тени, руки в крови. Её магия — лёд — почти не работала против такой твари. Но она держалась.

— Нужно… — я сглотнул, хрипло продолжил: — нужно её сбить. Сбить, чтобы подойти. Чтобы ударить в упор.

— Чем? — тихо спросила она. — У нас ничего нет.

Взрыв сбоку. Ещё один истребитель исчез в облаке тьмы. Кто-то закричал — не студент, взрослый. Наверное, куратор. Магия света вспыхнула на секунду, но её почти сразу поглотила темнота.

Медвежий пытался вдавить её в землю, но даже его сила не проходила. Алмазова крутилась, создавая завихрения, но она уже устала. Воздух больше не слушался.

— Она играет с ними, — прошептал кто-то позади. Я обернулся. Сапфиров. Бледный, глаза горят. Рядом — сестра. Софья.

— Она ждёт. Ждёт, пока мы сдохнем. Или подойдём.

Я сжал кулаки. Нет.

— Лев, — начал я. — Ты…

— Я знаю, — коротко ответил он. — Я знаю.

Свет вспыхнул у него на ладонях. Софья тоже сделала шаг вперёд, вокруг нее начала клубится тьма — и вдруг… она застыла.

Время, кажется, замедлилось. Хозяйка обернулась. И просто… посмотрела в нашу сторону.

Сгустки тьмы, что окутывали Сапфирову, тут же развеялись. Она задохнулась — будто воздух вырвали из её лёгких. Руки дрожали. Она пыталась… что-то сказать. Но не смогла. Гулкий свист рассеченного воздуха — и щупальце тьмы пронзила её грудь.

— Соня! — закричал Лев, бросаясь к сестре.

Но она уже упала. Без звука. Как кукла. Как оболочка. Лицо её посерело, а глаза померкли.

Я ощутил… Пустоту. Как будто из неё вырвали душу. Источник. Магия, что была в ней, исчезла. Без следа.

— Нет! Соня, нет!

Лев оторвал себя от сестры и вскочил на ноги, даже не пытаясь защищаться. Всё вокруг вспыхнуло светом — ярким, слепящим, холодным. Я едва успел прикрыть глаза. Он взревел. Настоящий рык. Не человек — зверь, потерявший всё. Свет рванулся вверх, собираясь в его ладонях. Плотный, тугой, как натянутая струна.

Хозяйка снова повернулась — но было поздно.

Луч прорезал пространство, пронзая грудь твари. Свет прорвался сквозь неё, вспарывая плоть, выбивая куски чешуи. В воздухе запахло палёной кожей, гарью и озоном. Она отшатнулась. Завыла. Не от боли — от ярости.

Но рана осталась. Чёрное мясо. И под ним — слабое свечение. Что-то пульсирующее.

Ядро.

Миг — и Льва отбросило назад мощной атакой. Хозяйка вновь взревела. Её тело уже заживало — чешуя тянулась, плоть восстанавливалась. Её магия колыхнулась, снова поднимаясь в воздух, клубами заливая всё поле.

— Это шанс, — выдохнул я. — Я вижу её Ядро.

— Николай… — Варвара Алексеевна схватила меня за плечо. — Ты не в состоянии. У тебя ничего не осталось.

— Осталось, — ответил я. Сам не знал, правда ли. Но чувствовал: внутри ещё что-то горит. Что-то упрямое.

Я шагнул вперёд.

Собрал воздух в лёгких. Магию — в груди.

Всё, что осталось. Вся магия. Весь огонь.

Пламя отозвалось.

Сначала слабо — редкими искрами, потом мощнее. Оно ещё было. Едва тлело, но было. Я зацепился за него. Потянул.

— Крапивин, стой! — кто-то крикнул. Но я уже не слушал.

Я вытянул руку вперёд — и воздух загудел.

Пламя потекло ко мне. Сначала своё. Затем, весь оставшийся на поле боя огонь, каждый тлеющий уголек, все они тянулись ко мне, отдавая последние остатки. Я собирал их, вплетал в сердцевину.