Вопросов почти не было. Кто-то уточнил про душ, кто-то — про связь с Академией. Всё решалось быстро. Душ — по графику, связь — в ограниченном режиме, только через лагерный канал, и только в экстренных случаях.

Когда Кленова ушла, наступила странная тишина. Люди вроде бы были рядом, шептались, двигались, кто-то расстилал спальник, кто-то лез за запасной рубашкой… но всё это происходило как-то глухо, словно мы оказались каждый в свой собственной банке.

Я лёг на кровать, уставившись в потолок. Металлические перекладины, серый брезент, гудение ветра. Всё было слишком… настоящее. Ни стен Академии, ни безопасности тренировочного зала, ни даже ощущения, что в любой момент можно просто встать и уйти.

Здесь всё было по-другому. Мы приехали в зону, где реально бывает смерть. Где магия — не игра, а инструмент выживания.

И если раньше всё казалось сложной, но понятной симуляцией… то теперь всё стало чертовски настоящим.

Снаружи гудел ветер. Пахло пылью и чем-то горелым. Кто-то с краю уже храпел. Кто-то сидел с амулетом в руках, перебирал заклинания. Я видел, как Пожарская что-то писала в блокнот. Как Лазурин пристально рассматривал свой кинжал. Как Буревая сидела, подперев щёку, и просто смотрела в никуда.

Никто больше не играл в гордых аристократов, в клоунов или весёлых простаков. Мы все стали одинаковыми. Просто людьми в сером лагере, перед чертой, за которой — Разлом. И это, пожалуй, было самым честным моментом за последние месяцы.

Утром было холодно. Холодно не по погоде, а по какому-то особому лагерному стандарту: бетон под ногами будто отдавал морозом, воздух тянулся по коже, как промозглая простыня.

Подъём — в шесть. Команды не было: просто включили свет, и по лагерю прошёлся голос Кленовой через динамики. Спокойный, сухой, не оставляющий вариантов для притворства:

— Сбор в полной экипировке через двадцать минут. Сектор «Бета-7», зона тренировок.

Мы завтракали стоя. Плотный паёк, теплая вода из термоса. Никто не жаловался. Никто не говорил лишнего. Даже те, кто обычно начинал день с шуток, просто жевали, проверяя ремни на броне и натяжение креплений.

Я вновь почувствовал тяжесть «Дружинника». После ночи казалось, что он стал в два раза тяжелее. Или просто осознание, что теперь в нём не маршировать, а работать — делало своё дело.

Тренировка началась с простого: физические упражнения, бег, спаринги. Всё — в броне, с полным снаряжением. Пыль, пот, тяжесть. Кто-то спотыкался, кто-то матерился, но никто не сходил с дистанции. Это был уже не учебный курс в Академии. Это было приближение к настоящей работе.

— Привыкайте к весу, к ограниченному обзору, к дыханию через фильтры, — повторяла Кленова, проходя вдоль строя. — Там, за чертой, не будет времени жаловаться. Броня вас не спасёт — она даст вам шанс. Не упустите его.

После часа упражнений и отработки взаимодействия в парах, нас построили. Кленова встала перед нами. Позади неё, на горизонте, начинался склон.

— А теперь — экскурсия. Посмотрите, что вы будете изучать. И что будет изучать вас.

Мы шли по выжженной тропе, между каменными столбами с остатками старой разметки. Здесь явно были другие, до нас. Может, курсанты. Может, настоящие группы. Остатки опорных вышек, сорванные таблички, вмятины в земле, словно тут кто-то приземлялся… или падал.

И потом — мы вышли на край.

Я замер.

Разлом был… неправильным.

Как будто само пространство поддалось и треснуло. Будто кто-то провёл ножом — ровно, без колебаний, но с таким усилием, что ткань мира просто не выдержала.

Между изломанными краями земли — черта. Слегка искривлённая, как рваный шрам. Но не пустая. Внутри — марево. Переливающееся, с оттенками фиолетового, синего и какого-то бледного серебра. Оно двигалось, будто дышало.

А за маревом…

Я не сразу понял, что вижу. Деревья — но не наши. Воздух — но будто плотнее. И небо. Чужое. Слишком высокое. Слишком живое.

— Это и есть Разлом, — сказала Кленова. — Один из старых. Открыт больше пяти лет назад. Не закрывается, несмотря на все усилия. Граница нестабильна, но выработана зона наблюдения и захода. Мы начнем с периферии. Глубже — только под сопровождением.

Я слушал вполуха. Всё внимание — на черту. Внутри меня было странное чувство. Не страх. И даже не тревога. А… зов? Как будто кто-то смотрел в ответ.

Игнат толкнул меня локтем.

— Красиво. Но я бы туда без пары огнемётов не полез.

— Не думаю, что огнемёты помогут, — пробормотал я.

— Да, но с ними хоть психологически легче.

Мы стояли и смотрели ещё минут десять. Кленова что-то объясняла, указывала на границы, на замеры, на опорные посты. Потом развернулась:

— Вернётесь в лагерь — готовьтесь к завтрашнему выходу. Первая разведка. Вас не будут сопровождать. Только наблюдение и фиксация. Вопросы?

Вопросов не было. Мы шли обратно молча.

А марево всё ещё стояло за спиной. И я чувствовал, как оно смотрит мне в спину.

Словно уже меня запомнило и ждет познакомится поближе.

Вместе с нами в Разлом отправили двух Истребителей — Филин и Гром. Первый — сухощавый, молчаливый, с пристальным, будто ночным взглядом. Второй — широкоплечий, с бритой головой и руками, как у скалы. Настоящие имена они не называли, и, если честно, никто особо и не спрашивал. В Разломе фамилии не спасают. А эти двое явно знали, что делают.

Сбор назначили на рассвете. Что у них за привычка делать всё в такую рань? Воздух был густой, влажный, будто всю ночь лил дождь. Мы собрались в центральной палатке, всё ещё зевая и растирая лица, как будто это могло прогнать тревогу. Кленова стояла у карты, Филин и Гром — чуть поодаль, молчаливые, как статуи.

— Сегодня — ваша первая вылазка внутрь. — начала Варвара Алексеевна. — Цель — закрепиться вблизи внешнего периметра, обозначить точки наблюдения, проверить реакцию магии и настроек чар в условиях Разлома. Без героизма. Всё, что покажется странным, пугающим, невозможным — отмечаете и отступаете. Никакой самодеятельности.

Взгляд её скользнул по залу, как лезвие.

— Возвращаетесь по первой команде. Или если кто-то из инструкторов даёт сигнал. Если начнёте шуметь, привлекать внимание — считайте, что вы уже мертвы.

Мы молча кивнули. Кто-то сглотнул. Кто-то нервно поправил оружие на поясе. Страшно было всем.

Когда мы подошли к краю, Разлом был всё тем же — огромной раной в пространстве. Мерцание на границе казалось мягким, почти красивым, как летний зной над асфальтом. Но стоило засмотреться, и тебя начинало мутить. Пространство искривлялось, будто пыталось уйти от взгляда.

Филин проверил какие-то амулеты и дал отмашку.

— Заходим по двое. Медленно. Сохраняем связь.

Я шагнул вместе с Игнатом. В горле пересохло, хотя пил я недавно. Разлом не шумел — он гудел где-то внутри, как далёкое эхо. Когда мы пересекли границу, меня будто провалило в ватную тишину. Даже собственные шаги звучали иначе — глухо, с каким-то пружинящим отголоском.