Пожарская не ответила вовсе. Сидела всё там же, сжимая грудную повязку. Щеки серые, губы в трещинах. Буревая поправила ей ворот, молча. Павлинова лежала у корней, словно отключилась с открытыми глазами. Она не спала, но её взгляд был пуст.

Филин продолжал:

— Даша, собери сухие ветки, хотя бы на пару костров. Зверев, как будешь дежурить — гляди на небо. Если оно зашевелится, поднимаешь тревогу.

Зверев устало кивнул. Он всё ещё не включал щит — видно, приберёг последнее топливо на экстренный случай.

— Остальные — кто может ходить, берите лопаты, подчищайте поляну. Завалы, ловушки, укрытия — вы знаете, что делать.

Филин замолчал, оглядел всех:

— Пока выход не откроется — мы здесь. Хотите жить — шевелитесь.

С этими словами он направился к краю поляны, где Кленова уже разворачивала сигнальную сеть. Сапфирова молча следовала за ней, вытаскивая из сумки шипы-маяки. Она действовала методично, почти безэмоционально. В её взгляде читалась только усталость, притуплённая рутиной.

Я остался сидеть, пока Буревая не кивнула мне:

— Пошли. Не буду же я одна таскать?

— Ага. Сейчас только в себя приду. Пару минут. — простонал я в ответ.

Она не настаивала. Просто пошла собирать валежник. Я видел, как она вздрагивает, когда наклоняется. Но не жалуется. Никто из нас больше не жалуется. Кажется, мы уже перешагнули тот порог, за которым слова больше ничего не решают.

Воронов скрылся в кустах, мелькнуло плечо, пропал. Тихий был парень. Вечно сам по себе, но надёжен. Особенно сейчас.

Костёр, что кто-то затеплил раньше, всё ещё горел — скромный, но живой. Над ним поставили котелок с водой. Кто-то всё же надеялся на чай.

Я медленно поднялся. Ноги гудели, как после бега в полной выкладке. Протянул руку к фляге — почти пусто. Сделал глоток.

Гром подошёл к выходу и встал спиной к нам, как часовой. Просто смотрел в серую, глухую пелену. Словно мог её пронзить взглядом. Или хотя бы прочесть в ней ответ.

— Доживём, — вдруг сказал Зверев, появляясь рядом, глядя в ту же сторону. — Главное — не сойти с ума. Пока ждём.

Я не ответил. Только кивнул.

И пошёл собирать сучья. Просто чтобы что-то делать. Иначе страх начинал вылезать изнутри. А мы не могли себе этого позволить.

К вечеру всё притихло. Даже Филин перестал командовать. Работа двигалась по инерции — кто-то чистил проход, кто-то помогал раненым меняя очередные повязки, кто-то просто лежал, глядя в густую серую пелену, за которой прятался остальной мир.

Я заметил, как Буревая пытается залатать дыру на доспехе, по ощущениям, не очень результативно. Пожарская, кажется, уснула, укрывшись курткой. Сапфирова поставила второй костёр ближе к выходу — у него греются Лисицин и Павлинова, обмотанные пледами из термоткани. Они почти не разговаривают, только изредка кивают в ответ на что-то.

Зверев и Воронов, что снова встали на вахту, меняются местами, без слов. Один уходит в лес, другой появляется. Плавно, как маятник.

В небе — ни одной птицы. Только густой мрак, словно потолок чужого мира, сползший слишком низко. Воздух пахнет металлом. И тишиной.

Я сидел у костра, перебирая пальцами амулет, он был слегка теплым и дарил ощущение странного спокойствия. Словно подбадривал меня и говорил, что все обязательно будет хорошо.

И вдруг… меня настигает странное чувство. Я не услышал, не увидел, а именно почувствовал, как всё вокруг замирает.

Зверев, что-то говоривший Воронову, замолк на полуслове. Филин тянется к оружию — быстро, без паники. Кленова поднимает голову от панели, лицо её белеет. Даже у костра пламя будто на миг замирает, опадая.

Что-то идёт.

И из глубины тумана, со стороны рваного разлома в скале, выходит Она.

Хозяйка.

Мы уже видели её — размытую тень, силуэт, что мимоходом прошёл сквозь деревья и слышали ее хриплый безумный смех, что пробирал до самых костей. Тогда было страшно. Теперь все иначе. То что я испытывал сейчас, это не страх. Это первородный ужас.

Она была похожа на зубохвостов. Те же длинные лапы с изогнутыми когтями, мощная грудная клетка, гибкое тело, покрытое чешуёй, чернеющей, как отлитый металл. Хвост с несколькими остриями, длинный, как хлыст. Но на этом сходства заканчивались.

Гораздо выше любого из нас. По габаритам — как грузовик. Двигается без звука, но от каждого её шага земля под лапами дрожит, будто от глухого удара в барабан. На морде — не звериная тупость, а холодный, жуткий разум. Глаза — не глаза, а черные, проваливающиеся в себя сферы, в которых нет отражения, нет света, нет и намека на жалость.

И чешуя… Она не просто плотная. Она дышит. Медленно переливается, как чёрный обсидиан в глубине, будто бы смотрит на нас с каждой чешуйкой отдельно. Не броня — живой панцирь, реагирующий на взгляд, на дыхание, на мысль.

Когда она медленно ступает на поляну, никто не двигается. Даже Филин застыл, полуразвернутый, с мечом в руке, но не активированным. Его глаза широко распахнуты.

Она подходит ближе — и вдруг смотрит прямо на меня. Я чувствую, как внутри всё сжимается в ледяной ком. Не потому что страшно. Потому что её взгляд не должен существовать. Он — как ошибка мира.

Хозяйка Разлома делает ещё шаг, легко, почти изящно, и вдруг — останавливается. Она не нападает. Не рычит. Просто смотрит. Как будто считает. Как будто выбирает. Этот момент длится целую вечность, хотя на деле — пару секунд, может даже меньше.

А потом она поворачивает голову к Грому. И из ее открытой пасти раздается тот самый смех. Что резонируя отражается от всего до чего может дотянуться.

В этот момент из моей головы исчезли все мысли. Все, кроме одной.

Нам пиздец.

Хозяйка не двигалась. Просто стояла, чуть склонив голову вбок, будто прислушивалась. Или наслаждалась нашим страхом. Её шея, гибкая и змеевидная, медленно изгибалась, а чёрные глаза-сферы скользили по лицам.

А потом она исчезла.

Нет — не испарилась, не растворилась, просто сдвинулась так быстро, что глаз не успел зацепиться за движение. Удар. Всплеск воздуха. Гром не успел крикнуть, как Филин уже оказался на пути чудовища, и клинки пересеклись с её когтями. Металл звякнул, прошипел, но выдержал. Филин отлетел назад, проскользил по земле, чудом удержавшись на ногах.

— К бою! — рявкнул Гром, и всё понеслось вскачь.

Зверев и Воронов сорвались с места почти одновременно. Кленова уже стояла, левая ладонь светилась яркими разрядом, правая тянулась к браслету на запястье. Кто-то вскрикнул — кажется, Сапфирова — и пополз прочь, стараясь не мешать. Пожарская резко вскочила, шатаясь, схватилась за грудь и рухнула обратно, вновь теряя сознание.

Буревая не раздумывала. Лёд, хрустальный и острый, хлынул из её рук веером. Он ударил Хозяйку по спине, разлетелся в крошево, не оставив даже маленькой вмятины. Но её внимание на миг переключилось — и этого оказалось достаточно, чтобы Гром рванул вперёд.

Он не был быстрым. Он был точным. Один шаг, второй — и вот он уже в гуще боя, остриё его меча ныряет в промежуток между пластинами брони на ноге чудовища. Искры, хрип, движение — Хозяйка резко разворачивается и бьет хвостом, пытаясь снести всех разом.