Но то что произошло сейчас… Слишком быстро. У нас должно было оставаться еще не менее двадцати часов. Однако, у гребаного сорняка, похоже были свои планы.

Корни вокруг Лазурина уже образовали полукруг. Маленький сад. И он рос. Быстро. Слишком быстро.

— Пожарская, сюда! — крикнул Гром. — Буревская, страхуй! Остальные — шаг назад! Кленова, прикрывай тыл!

Пожарская метнулась вперёд, хромая, но быстро. Дар заплясал у неё в руках, огонь загорелся между пальцами — и слился в тонкое копьё. Буревая стояла рядом — ледяной щит у неё в полоборота, лезвие почти наготове.

— Раз, два..! — скомандовала Пожарская. И на «три» вонзила пламя в самую сердцевину ростка.

Вспышка.

Я прикрылся — рефлекторно. Воздух сгустился, что-то жаркое рвануло вперёд. Корни задымились. Почернели. И — растрескались.

Но Слава… Он больше не кричал. Не кому было кричать. Он лежал, откинув голову, с приоткрытым ртом. Веки — неподвижны. И лицо странное: как будто в момент смерти он что-то понял.

— Он… — тихо начала Павлинова, но замолчала. Слова не пошли.

Я шагнул вперёд, медленно. Подошёл ближе. Посмотрел на Лазурина. Ничего живого в нем не осталось. Только оболочка. И остатки корней, что торчали то там, то тут из всего его тела.

Алина села рядом, уткнулась лбом в колени. Щит её дрогнул — и погас. А потом загорелся снова. Но на этот раз гораздо тусклее.

— Всё, — сказал Гром. — Времени нет. Вперёд.

В этот раз никто не спорил. Никто даже не смотрел на тело. Мы просто шли дальше. Потому что иначе…

Да какая, к чёрту, разница. За последние несколько часов, мы потеряли уже второго человека. Все прекрасно все понимали. Дойти до выхода — значит выжить. Главное, что бы этот выход вообще был.

Тропа резко пошла вверх. Камни под ногами скользили, мох исчез, уступив место твёрдой, потрескавшейся почве. Воздух стал суше, резче. Даже темнота изменилась — не такая вязкая, как в глубине, будто тьма отступала, чувствуя близость границы.

Мы поднимались молча. Усталость впивалась в каждое движение. Каждый шаг — как сражение. Вдох — как подвиг. Щиты трещали по швам, у кого-то держались на честном слове, у кого-то погасли вовсе.

Я шёл в середине. Передо мной — Лисицин, хромая, но не сдаваясь. Сзади — Павлинова. Она не говорила ни слова со смерти Лазурина. Просто шла, как по рельсам, не замечая ни звуков, ни запахов. Ни живых. Остальных я особо не видел, но сомневаюсь, что им было легче.

И вдруг впереди послышался крик. Словно кто-то задыхался — но не от боли, а от… отчаяния. Отстающие ускорились и вывалились на поляну. Что опять случилось? Мы ведь почти у цели!

Даже больше, мы наконец дошли.

Вот она — точка выхода. Почти такая же, как предыдущие. Разрыв в воздухе, полупрозрачная пелена, натянутая между двумя древними деревьями. Только сейчас эта пелена была… Непрозрачной. Мутно-серой, с ледяным блеском по краям. Закрыт.

Третий раз.

— Чёрт… — пробормотал кто-то позади. Кажется, Лисицин. Голос был такой тихий, что мог бы быть просто эхом мыслей.

Гром остановился первым, посмотрел на марево и ничего не сказал. Просто стоял, уставившись в непрозрачную гладь, будто надеялся, что та расступится сама — по какому-то внутреннему чувству справедливости. Или по жалости. Этого не случилось.

Сапфиров опустился прямо на траву и закрыл лицо руками. Щит вокруг него погас, но он даже не заметил. Буревая прошла чуть вперёд, постояла рядом с Пожарской — та качнулась, облокотилась на подругу, но не упала. У неё на губах была кровь. Неизвестно, свежая или старая. Слишком много ран, слишком мало времени.

— Третий. — Зверев сказал это почти спокойно, но в голосе чувствовалось нечто новое. Опустошение. Он смотрел на пелену, как на приговор.

— Может, если ещё раз… — начала Павлинова, но тут же замолчала. Никто даже не повернулся.

Филин снял с плеча рацию, что-то передал — коротко, сжато. Ответа не последовало.

— Сигнал не проходит, — сказал он. — Как и на предыдущих двух.

Гром выдохнул. Не раздражённо, не злобно — просто… устало.

— Лагерь здесь. Прямо у выхода. Дальше смысла идти нет. Может быть, нам повезет и этот выход скоро откроется.

— Или не откроется вовсе, — сказал кто-то. Сложно было понять, кто именно. Слова повисли в воздухе, никто не стал их оспаривать.

Филин указал на край поляны:

— Периметр — там. Кленова, с тобой двое. Установите маяки, разверните щиты. Остальные — отдых. Не стойте столбами.

Пока часть группы нехотя, еле передвигая ногами, начала расползаться по поляне, я остался стоять на месте. Смотрел на закрытый выход, как на стену. Он не пульсировал, не колебался, не издавал ни звука. Он просто был. Глухая, равнодушная поверхность, за которой — спасение. И к которой нет ключа.

Слева опустился Зверев. Сел тяжело, как старик, хотя ему всего двадцать. С тяжелым вздохом он отключил щит. Его источник был уже на пределе.

— Сколько у нас времени? — спросил он глухо.

Я пожал плечами.

— Пока кто-то не рухнет. Или пока четвёртый выход не найдём. Если он вообще есть.

— Не найдём, — сказал Лисицин сзади. — Смотри на карту. Мы у южной границы сектора. Дальше только Трещина. Через неё мы не пройдём. Даже если хотели бы.

Мы с Костей просто промолчали в ответ. Все было и так понятно. Без слов.

Гром и Филин ходили между раненых, осматривали, кому срочно нужна помощь. Пожарская села на корягу, прижав ладони к груди — прямо на повязку. Буревая рядом, молчит, но не уходит. Сапфиров по-прежнему закрывает лицо. Его сестра — напротив, будто замерла, глядя в пелену. Она не мигает. Наверное, думает, что если смотреть достаточно долго — она снова станет прозрачной.

Я сел рядом. Просто потому что больше не мог стоять. Руки дрожали.

Пару метров в стороне кто-то зажёг крошечный костёр. Огонь заульсировал ровным оранжевым светом. Хрупкий, но настоящий.

— Думаешь, они знают, что мы здесь? — спросил Зверев, глядя на пламя. — Там, снаружи?

— Надеюсь, — ответил я. Хотя сам в это почти не верил.

Мы были живы. У выхода. Всё, что могли, — сделали. Осталось только ждать. Ждать и надеяться, что выход все же откроется. Лишь бы только поскорее. Пока не стало слишком поздно.

Гром что-то коротко бросил Филину — жестом, почти без слов. Тот кивнул и, оглядев поляну, резко повысил голос:

— Дежурные — Зверев и Воронов. Один у выхода, второй на периметре. Через два часа смена. Следующая пара — Крапивин и Буревая. Всё по кругу, без вопросов.

Он выждал пару секунд, но никто не спорил.

— Кленова, с тобой Сапфирова. Разберитесь с барьером. Надо перекрыть периметр, даже если здесь тихо. Пожарская, Лисицин, Павлинова — отдых. Вы в отключке будете полезнее, чем на ногах.

— Ага, спасибо, — пробормотал Лисицин, оседая на траву и с трудом подтягивая колени. Повязка на его животе снова потемнела. Он больше не стонал — просто дышал, коротко, неглубоко, чтобы не зацепить боль.