– Ха, посмотрим, как это у тебя получится, – скептически усмехается Чош.

– Получится, Чехонте, не волнуйся.

– Не называй меня Чехонте, я же просил тебя…

– Хватит! – обрывает нас Бун.

– У меня возникло предложеньице, – говорю я, показав здоровяку язык.

– Предлагай.

– Почему бы нам, если мы успешно смоемся, по пути не переодеться, скажем, в крестьян? По-любому нас будут ловить, а так мы растворимся. Пересядем в телегу с соломой, якобы такие бедные и несчастные, и спокойненько доедем до пункта назначения.

– Неплохо, неплохо.

– Колбаса! – тянет руку здоровяк.

– Что «колбаса»?

– Предлагаю Колбасу. Ну, вы поняли.

– Хорошо, пусть будет он.

(итого одиннадцать, прикидываю я. Ну прямо как в фильме Содерберга[1]. Обожаю этот фильм. Надеюсь, у нас так же ловко выйдет).

Мы еще с полчаса обсуждаем детали, запоминаем начертанный юным алхимиком план, где находится оружие с веревкой и крюками, прочие мелочи, и в завершение вампир, осмотрев нас всех, спрашивает:

– У кого-нибудь еще что-то есть? Сандра, может, еще что скажешь? Слухи, сплетни?

– Не знаю, – пожимает она плечами. – Слухов полно. О том, что у князя новая фаворитка, например, и что дигник Утт болен какой-то очень деликатной болезнью, из-за чего ему больно… кхм… мочиться.

– Что-то важное, относящееся к делу. Мне до его старческого писюна нет никакого дела.

– Поговаривают, – говорит, понизив голос, Сандра, – что князь на балу покажет колдовские вещи, принадлежавшие сбежавшей ведьме.

_________

[1] Стивен Содерберг – американский режиссер, сценарист, лауреат премии «Оскар». Режиссер фильма «Одиннадцать друзей Оушена» (2001).

Позвольте представиться: Марго, а это мой спутник Аннибал[1]. Вот так просто, бал-маскарад позволяет оставаться инкогнито. Главное, чтобы были приглашения. А они у нас есть, что автоматом подтверждает наш статус птиц высокого полета. На приглашении каллиграфическим почерком выведено: Маргарита Валуа Наваррская, герцогиня Медичи и Аннибал де Коконас, граф Бурбон. Это я придумала. А что? Если и брать фальшивые имена, так в честь королевы, а красавчик побудет любимчиком высокопоставленной персоны. Всё равно никто здесь не знает, кто это на самом деле. Подумают, какие-то дальние родственники хозяина с Этнойи, или что тут у них ближе к исторической Франции.

Облачились в самые пышные наряды, которые только нашлись у Лизэ. Не стану утомлять описанием, но поверьте – нет ничего более неудобного, чем туго зашнурованный на груди корсаж, и причудливой шляпки, замысловато приколотой к волосам, и цепи из дутого золота, громко бряцающей при каждом движении, и комбинаций из тонкой и невесомой ткани с жемчужным ожерельем, которое, кажется, вот-вот рассыпется бусинками по полу. В довершении – ярко-красная бархатная маска. Прибавьте скрытую под этим всем воровскую поддёвку, то жарко просто невыносимо.

Дантеро под стать мне, расписной красавице. Но скрылся тщательней, нацепив что-то очень похожее на венецианскую вольту с инкрустациями и росписью золотом. Понимаю его, вдруг кто-то заподозрит в нем изгнанного из рая. С нами в карете Пегий в шутовском наряде и маске дурака. Он сидит напротив нас, дышит так, словно пытается сдуть с лица проклятую маску. К шее его мы привязали шелковую тесьму, к колпаку – бубенец. Будем вести его на поводу, как домашнюю собачку. Не знаю, как он к этому относится, да и плевать, если честно. Главное, чтобы не выкинул какой-нибудь фортель. Подозреваю, в чем кроется корень его проблем, но, думаю, распаленным вином и похотью дамам такие выкрутасы придутся по вкусу.

На козлах Петур с Баколаем. Петур нервничает, Баколай напротив, спокоен и высокомерен, как и полагается образцовому дворецкому. Это даже пугает.

Прибываем, выходим. Петур остается на месте. Условились, что через часок-другой он уедет под надуманным предлогом и присоединится к Чошу. Допустим, лошадей покормить, или госпожа просила привести, не знаю, болонку. Болонка успокаивает госпожу, знаете ли. Тут есть такая порода собак? У меня была болонка, прелестная, пушистая, правда злющая до ужаса. Сестричка говорила – какая хозяйка, такая и псина.

Баколай тут как тут – ручку подает, прямой, как палка, неприступный. Народу – кошмар просто. Глазеют, приветствуют, посмеиваются, сплетничают. Подтягиваются кареты, вываливаются на всеобщее обозрение сливки общества, сияющие драгоценностями, платьями, перьями, золотом, серебром. Что в наше время, что в неведомое – фиг один, чем больше у тебя денег, тем больше понтов. Мы кланяемся направо и налево, я уже поражаю всех своими белыми ровными зубками. Ха – у вас, дремучих, таких нет! Многие стыдливо прикрываются веерами, шепчутся. Завидуйте молча, мать вашу.

Баколай вручает камердинеру приглашения, вручную подписанные (или искусно подделанные) лично Робашом Дагобертом Пратац-Койтургским, бароном Рур. «А это кто с вами?» «о, это – шут», «шут?», «да, шут», «но…», «не волнуйтесь, он не кусается», «но позвольте…», «уверен, барон оценит его неприличные остроты и ужимки, коим позавидуют самые значимые комедианты». Заминка продолжается, сзади уже слышатся недовольные высказывания в наш адрес, но тут Пегий приходит на выручку. Собственноручно. Простите, но он пердит, звучно, крепко. А после рыгает, громко, раскатисто. Удивительно, но на публику сей смрадный во всех отношениях, поступок, производит буквально неизгладимое отношение. Некоторые чуть не давятся смехом, не забывая обмахиваться веером в надежде отогнать запашок. «Вот видите, – говорит Дантеро, – шутки очень неприличные, даже чересчур».

Всё в порядке, поднимаемся. Баколай остается у входа, как и положено слугам. Сам потом решит, куда деваться, просил за него не беспокоиться. Кокетливо, двумя пальчиками, приподнимаю кончик юбки, чтоб не волочился по лестнице, держу под руку красавчика, который ведет за собой Пегого, глазеющего по сторонам, словно он очутился на луне.

Заходим. Играет легкая ненавязчивая музыка. Куча слуг шмыгает туда-сюда. Встречает нас хозяин – тучный кривоногий коротышка с рыжей редкой бороденкой. Маской Робаш пренебрег. Каждого приветствует, расточает комплименты, красный, как рак. Гипертонией страдает, похоже. Или запорами. Кланяемся ему и мы. К счастью, наши персоны его занимают мало, так как позади нас семенит его окаянное высокопреосвященство дигник Утт в сопровождении целого выводка притворно хихикающих юношей и девушек в легких пастушьих нарядах, с цветами в волосах. Лица всех открыты, может, так вера требует, не знаю. А я-то думаю, кто это кряхтит позади меня. Смотрю, так желавший моей смерти старикашка с тех пор приосунулся. Надо же, захворал, сердешный. Что там Сандра про него говорила? Мочиться больно? Так тебе и надо, ёкарный бабай.

Располагаемся в сторонке, наблюдаем. Пегий уже где-то раздобыл кубок с вином, снял маску, уселся на пол позади нас, привалился спиной к стене, сидит, потягивает и причмокивает от удовольствия.

– Смотри, не нажрись, – исподтишка огрызаюсь на него.

– Не волнуйся, госпожа, – говорит, а вернее шипит он в ответ. – Дурак сыграет свою роль как надо.

– Мне нужно, чтобы дурак сделал дело, а не развлекался.

– Дурак и дело сделает как надо. Сколько раз я пёрну, рыгну, плюну, высморкаюсь, сколько вина выпью, сколько каплунов съем на дело никак не повлияют, поверь.

– Кроме как пердеть и сморкаться, больше ни на что не способен?

– Могу показать…

– Не надо, спасибо!

– Я талантливый.

– Да что ты говоришь?

– Он правду говорит, – шепчет Дантеро, бросая свой конец веревки. – Пегий – уникальный человек.

– Зачем ты его отпустил?

– Пускай действует по-своему усмотрению. Поди не маленький.

– А если смоется?

– Не смоется.

– Что-то не верится мне в его экстраординарные способности, – говорю я, скептически рассматривая нашего взломщика, бесцеремонно почесывающего причинное место.