– Что скажет… – почесав затылок, покумекав, отзывается Чош. – Видал я шнеев, правда в повязках, да издали, но скажу – твари те еще. Однако ничего худого они мне не сделали. И в случае с этим… как вы его назвали? Кошич, кажется? Я, прежде чем осудить, или похвалить, лучше спрошу: после того, как ты, Урта, обнаружил, что шахту затопило, сколько ждал? День, два?

– Урта сразу сказать пеллев, – не мешкая ни секунды, отвечает шаман. – Пеллев Дантеро как раз быть, и Угрюм быть тогда. Они сразу говорить: шахту завалить. Сразу! Быстро! Ребис есть, всё есть, Урта может быть свободный, а Кошич умер. Пеллев Дантеро с Угрюм даже не посмотреть. Урта сам работать. Урта тогда очень устать.

– Ну, это не правильно, – качает головой Чош. – Надо было подождать хотя бы пару дней. Хоть и тварь мерзкая, но всё-таки… не по-людски как-то. Столько лет заставляли пахать на себя и тут – раз! и к чертовой бабушке! Однозначно – не по-людски. Неправильно.

– Согласен, – поддакивает Дастур.

– Может, были причины столь поспешного поступка? – спрашивает Куль. – Давайте спросим у Дантеро.

Дантеро поднимается и мрачно отвечает:

– У меня нет объяснения этому поступку. Просто нет. Ни я, ни Бун не вмешивались в дела Урты. Да и не никто не вмешивался. Ты, Чош, тоже не особо вникал, что да как, так что не строй из себя святошу…

– Да я и не строю, – говорит Чош. – Просто могли бы и обождать чутка.

– Да вот не обождали! – зло отвечает Дантеро. – Мы подозревали, что Урта держит в плену шнея, но не задавали вопросов. На нужен был товар – а я прошу заметить «уважаемое сообщество», что Урта сам вышел на нас, – и мы получали товар. Когда произошел обвал, мы…

И тут Дантеро, поняв, что наговорил лишнего, осекается. Глядит на меня с опаской.

– Договаривай, любимый мой, договаривай, – прошу я как можно убедительней.

– Я потом всё объясню тебе, Лео, – угрюмо говорит он. – Наедине.

– Буду ждать с нетерпением.

– А вообще, – интересуется Дантеро, – к чему этот разговор? Ну погиб Кошич, страшной смертью погиб, и что? Жаль его, конечно…

– Я ни слова не сказала о том, что Кошич погиб.

Какое это наслаждение, видеть их вытянутые рожи. Первым приходит в себя Чош.

– Что? Кошич жив что ли?

– Просил передать, что на якута… то есть на Урту не обижается.

Урта так и плюхается на землю. С разинутым ртом.

– Так, короче, – продолжаю я, не давая им опомниться. – Я уже подумала, как быть. Надо смастерить плот. Проходы местами узкие, придется тащить туда бревна и собирать прямо там. Спустим, я подплыву, заберусь туда, где он лежит и вытащу. Надо бы копья, меч, а то вдруг в воде какие страшилища с щупальцами? Ну как, что скажете?

– Ты уверена? – спрашивает Дантеро.

– Уверена. Я с ним говорила. И я его не брошу. Не брошу и точка, даже слышать не хочу никаких отговорок. Вот такая я. Принимайте как есть.

– Тогда начнем, – хлопнув себя по коленям, говорит Чош. – Что попусту языками молоть. Вызволим бедолагу.

Так и решаем.

Весь оставшийся день мы пилим бревна и оттаскиваем их к пещере. Урта не пожелал принять участие в мероприятии и куда-то ушел. Известие, что Кошич выжил, выбило его их колеи. Не знаю, что именно он чувствовал – смятие, досаду, боль, – но у него точно скребутся кошки на душе.

Пусть отходит.

Я муздыкаюсь наравне со всеми и в конце концов порядком утомляюсь. Но прежде надо поговорить с моим вроде как парнем. Если он не забыл, что я его девушка.

Нахожу его, одного. Привалился спиной к дереву, отрешенно хлещет веточкой по зарослям крапивы. Присаживаюсь рядом. Дантеро реагирует как-то скованно, смотрит на меня и тут же замыкается

– Скажи, Данте, что между нами происходит? – тихо спрашиваю я.

– Ты теперь провидица, прочти меня, – отвечает он, прямо скажем, недружелюбно.

– Перестань. Никакая я не провидица, скажешь тоже. Во всяком случае, так просто это не работает: захотела – влезла в мысли, не захотела – не влезла. Если бы ты знал, какой бардак сейчас у меня в голове, то пожалел бы меня, а не дулся неизвестно из-за чего. И вообще, давай не будем о моих способностях. Надоело уже. Лучше ответь на мой вопрос.

– Я не знаю.

– Еслиты переживаешь, что я стану тебя упрекать за Кошича, так это зря. Проехали.

– И за это переживаю, Лео, – вздохнув, говорит Дантеро, – и за многое другое.

– Лучше скажи, как есть. Я пойму.

– Нет, милая Лео, пока…

– Может лучше Настя? – перебиваю его.

Дантеро впервые за долгое время улыбается. Вымученно, но тем не менее.

– Я привык к твоему прежнему имени, Настя, – говорит он, посмотрев мне в глаза. – Я привык к прежней тебе. Но ты изменилась.

– Мы все изменились. И что? Я просто хочу понять – мы вместе, или нет? Ты меня любишь?

– А ты?

Признаюсь, этот вопрос застал меня врасплох.

– Вот видишь, – грустно говорит Дантеро, расценив мое молчание по-своему. – Я очень тебя люблю… Настя. Видит пророк Лёр, я люблю тебя и это причиняет мне боль.

– Но почему? – не слыша саму себя, как во сне спрашиваю я.

– Потому что в тебе нет таких чувств, какие испытываю я, Настя. Я знаю о чем говорю. Я всё время был с тобой, рядом. Во всяком случае до тех пор, пока меня не выгнала Сандра. Ты много разговаривала, будучи в беспамятстве. И главное, что я понял из этого бесконечного потока бессвязных слов – ты никогда по-настоящему не любила. Признайся, ведь это так? Почему тебе кажется, что все, с кем ты была близка, обманывали тебя, поступали несправедливо?

Молчу. Нечего сказать.

– Я много размышлял, откуда ты взялась. Такой страны, как Мидланд не существует, так?

– Не существует, да. На самом деле я из…

Дантеро мягко кладет палец на мои губы, точно так же, как когда-то это сделал демиург. Только у Горацио этот жест был полон едва сдерживаемой страсти, а у красавчика получился… скорее дружеским прикосновением. Заботливым.

Вот в чем дело. Он любит меня… как любил сестру. Бету. Вот какие чувства он испытывает ко мне!

– Не надо, – говорит он. – Не говори ничего. Я хочу думать, что ты – ангел, присланный, может, и самим Лёром, кто его знает. Хочу, чтобы ты осталась такой.

– Что это значит?

– Не сейчас, Настя. Пойдем лучше спать. Завтра тяжелый день.

– Нет, подожди, не уходи! – цепляюсь я за него.

– Настя, – говорит он, взяв меня за руки, – мы всегда будем близки, всегда. Я люблю тебя, но…

– Я слишком напоминаю ее?

– Да. И я не могу избавиться от этого чувства. Там, в лесу, я чуть не обезумел. Мне казалось, что я опять теряю сестру. Опять повторяется тот ужас. Я не мог этого позволить. Не мог! Вот так. Прости, если мои слова ранят тебя, но я сейчас честен, как никогда прежде. Ты теперь моя потерянная сестра, которую я тогда, три года назад, не уберег. Черт побери, ты не представляешь, как я счастлив видеть тебя живой и здоровой! Мы брат и сестра, Настя, и поэтому… лучше пусть будет так. Да и потом, у нас все равно ничего не получилось бы. Ты знаешь, какая ты, а за мной столько грехов, столько ошибок, что… Вот и с Кошичем оказия вышла. Мы слишком сложные. Ну как, Настя? Ты не сердишься?

Вместо ответа я обнимаю его. Прижимаю со всех сил, думая только о том, как бы снова не разреветься.

– Спасибо, Данте. Ты настоящий братишка. Я люблю тебя, братишка.

Дантеро мягко отстраняется, смахивает с моей щеки непослушную слезинку.

– Ты еще полюбишь, Настя. Обязательно. Когда этот миг настанет, ты поймешь. Только не сойди с ума.

– Хорошо, Данте. Я постараюсь, – неловко смеюсь я.

– Спокойной ночи, сестренка Настя.

– Спокойной ночи, братишка Данте.

Улыбаюсь сквозь слезы. Чувствую прикосновение его губ к моим заплаканным щекам.

После разговора с Дантеро мне становится значительно легче. Но в то же время, я в очередной раз задаюсь вопросом, что же со мной не так? Почему я не могу влюбиться без памяти, сумасбродно, всем сердцем? Как в омут головой, или как в стихотворении того хренового поэта, Руслана, «высечь пламя любви». Может, потому что такая любовь бывает лишь в кино?