А что, собственно, я теряю? Житуху в общаге? В общаге, где сопливые студенты по утрам роняют слюни, каждый раз после того, как я, помятая и не выспавшаяся, выплываю, почесывая зад, из своей конуры… то есть комнаты. Где такие как Антоха врут и изворачиваются, лишь бы не смотреть в глаза. А плевать! Пошло оно всё к черту!

– Давай! – решаюсь я. – Колдуй, мать твою! Посмотрим, какой ты там демиург, друг Горацио!

– Вот и хорошо, Анастасия Романовна. Уверяю вас, вы не пожалеете.

Горацио указывает на собачью морду, венчающую трость, щелкает пальцем и…

__________

…и мы начинаем долгий, тернистый и очень увлекательный путь, друзья! Который обязательно будет пройден до конца.

Буду рад любой поддержке. Приятного чтения!

__________

[1] Название 8 главы части II «Молота ведьм» ("Malleus Maleficarum") Якова Шпренглера и Генриха Крамера, средневекового трактата по демонологии и способах обезвреживания ведьм.

[2] Перси Биши Шелли, поэма «Атласская волшебница», стих 5, слегка измененный мною перевод Веры Меркурьевой.

[3] Английский поэт Перси Биши Шелли и моряк Эдвард Уильямс 8 июня 1822 года утонули в лодке близ итальянского города Ливорно.

[4] Имеется в виду полный перевод на русский язык, выполненный А. Рене.

[5] Сергей Сергеевич Хоружий (1941 – 2020) – переводчик романа Джеймса Джойса «Улисс».

Открываю глаза и обнаруживаю себя в клетке, запертой на большущий замок. Клетку тянет парочка ленивых мулов. Вокруг клетки важно вышагивают стражники с алебардами, какие-то вельможи в пышных бархатных беретах, украшенных пером не иначе как жар-птицы, судьи в мантиях и священнослужители в громоздких тиарах и волочащихся по земле одеяниях. Старинный город, дома все неказистые, пришибленные что ли. Черепичные крыши, стоки, переполненные гниющим мусором, пестрая толпа, взирающая на меня так, словно я настоящее исчадие ада, мухи, мошкара, духота. Только одно здание выделяется: то, что позади. Ратуша, полагаю я, глядя на развевающиеся на фасаде полотнища с типично средневековой геральдикой.

В клетке, кроме меня, сидят четыре бабы разного возраста. В мятых грязных платьях, руки – в кандалах. Да и сами бабы далеко не первой свежести, если не сказать большего. Вонь стоит такая, что меня чуть не тошнит.

Оглядываю себя – тоже самое: кандалы, измочаленное платье, всё такое. Такая же чувырла, и ссаньем от собственного шмотья потягивает.

Приехали! Вот и верь мужикам! Это и есть тот сверкающий мир, где я, черт побери, Мерилин Монро? Закинул, гад, и не куда-нибудь, а прямиком в страдающее средневековье! Ну, демиург Горацио, ну, сукин сын, я до тебя доберусь!

– Очнулась? – шипит мне в ухо беззубая узколобая карга справа. – Ведьма!

И эта туда же.

– Из-за тебя нас сожгут! – поддакивает такая же уродина напротив, только с красной рожей. Алкашка, точно.

Так, погодите. Сожгут?

– Слыхали ее ведьмовские причитания? – продолжает карга, обдавая меня смрадным запахом изо рта. – «Колдуй, демон, колдуй! Залезь на меня, влезь в меня!»

– «Я буду сосать твой жердь, о безглазый»! – угодливо цитирует алкашка.

Это я в бессознанке такое несла? Надо же…

– Вот-вот! Мы всё слышали! Из-за тебя, паскуда эдакая, нас везут на плаху! Если бы не твои шабашьи заклинания, бурмистр, глядишь и помиловал бы.

– Может, просто изгнали бы, – вторит алкашка. – Побили бы плетьми и выгнали из Пагорга прочь!

– Из-за тебя, из-за тебя! – слышу я злобные шепотки, а карга начинает щипаться.

– Ах ты так! – свирепею я и двигаю локтем карге в ряху. Она стукается затылком о прутья и обмякает. Алкашка растопыривает пальцы, видимо намереваясь вцепится мне в горло, но я долблю ее голой ступней так, что из расквашенного шнобеля вылетает кровь словно из пушки. – Всё, успокоились? Кому еще хочется высказаться?

Молчок. А девка слева плачет.

– Заткнись, – рявкаю на нее, отчего та принимается реветь еще пуще.

– Оставь ее, – говорит единственная здесь женщина, во взгляде которой проскальзывают хоть какие-то крохи ума. А еще она печальная. Так и буду ее звать: печальная. – Девочка плачет уже третий день. Ее суженный обвинил в ведьмовстве.

Знакомый мотивчик. Разглядываю зарёву. Нос картошкой, пухлые губы, слезы в три ручья.

– Какая же она девочка? – возражаю. – Да ей никак не меньше двадцати с лишком! Старше меня!

Печальная вздыхает и отворачивается.

Но тут подает голос один из священнослужителей – осанистый дедок с белоснежной бородой и посохом, как у настоящего волшебника. Кустистые брови грозно сдвигаются к переносице, а маленькие глазки так и стреляют.

– Вот! – зычно выкрикивает он, адресуясь к толпе. – Глядите, люди добрые! Вот змеюки подколодные! вот аспиды, источающие похоть и разврат! вот бесовские отродья, чьему бесстыдству нет предела! вот поганые малефики, чьи чародейства уже столько погубили душ! Глядите, как змеи, в обличье потаскух, пожирают друг друга, ибо преисполнены злобы такой, что остается только грызть друг дружку! Особенно вот эта диаволица рыжая, особенно она, суккубица! Ибо сказано, что рыжие рождаются посредством соития безглазого с девственницей в полнолуние на горе Ведьм! Вот оно – дитя порока, прелюбодейка и распутница, сама упорствующая в грехе! Глядите, люди добрые, глядите, и молитесь!

Складно кроет дед, ничего не скажешь! Любого профессора в нашем универе заткнет за пояс. А безглазый это что, местный люциферик? К своему сожалению, я опрометчиво показываю дедку язык, что вызывает просто бурю негодования.

– Сжечь ведьм! – воет толпа. – Сжечь их!

– Да ладно, они первые начали, – пытаюсь оправдаться, но меня никто не слушает. И не слышит.

И как вишенка на торте, в нас летят помидоры, гнилые овощи и прочие средства, убедительно доказывающие, что нам здесь не рады.

Зарёва трясется, как осиновый лист, карга с алкашкой в отключке, печальная грустно качает головой.

– Ну ты и скотина, Горацио, – бормочу я, кусая губы. – Ну и подсуропил, колдун херов.

Печальная вздыхает еще сильней.

– Ну что еще? – спрашиваю.

– Не упоминай этого имени, – отвечает она, выковыривая из волос дурно пахнущую субстанцию, похожую по запаху на навоз.

– Какого имени?

– А что вот только-только шептала. Не упоминай ни в коем случае!

– Это почему?

– Потому. Ты ночью в бреду часто говорила это имя. Вот они и ополчились.

Ох, Горацио, и здесь наследил, негодник!

– А какая разница? – пожимаю плечами. – Нам всё равно крышка.

– Крышка?

– Ну, значит умрем, сгорим.

– Если хочешь попасть в рай, не упоминай, – упрямо повторяет печальная.

– А! Теперь понятно.

Значит, друг Горацио здесь почитается как демон. Не дружок безглазого, нет? Прекрасно, просто прекрасно!

Вздыхаю. Если останусь жива, если выберусь из этой дыры, непременно выложу на своей странице в ВК статью с названием: «Способы оболванивания овец. Способ первый: обещание рая и жопа мира в итоге». Что-то вроде того, с фантазией у меня традиционно не очень. Это, скорее, конек сестренки.

Едва вспомнив Верку, чуть не плачу. Никогда не думала, что буду скучать по паршивке.

Между тем мы добираемся до места назначения. Вымощенная брусчаткой площадь, вокруг дома с резными окошками, лавки с деревянными вывесками на цепях, лотки торговцев и прочее. А также пять столбов, щедро обложенных хворостом. Для меня, зарёвы, печальной, карги и алкашки. Две последние уже пришли в себя и озираются со страхом.

Я их понимаю, есть повод для уныния. Как быть-то? Ладно, будем импровизировать. В любом случае, просто так я не дамся. Не для того батяня натаскивал Настюху, чтобы какие-то дикари вот так за здорово живешь подпалили меня, словно курицу на вертеле. Пару-тройку рож обязательно разобью. Будут знать, какова «рыжая распутница» на вкус.

– Нас придушат, незаметно, – шепчет печальная, пытаясь хоть как-то успокоить зарёву, уже пребывающую в прострации. – Когда огонь коснется тела, мы уже умрем. Так что больно не будет. Кроме тебя, – это она уже мне. – Насчет тебя сомневаюсь.