— Мама, Ванесса по завещанию передала Вике нашу квартиру на Крюковом канале. Сегодня показывала ее через интернет. Мою розовую комнату, твою фиолетовую. В розовой теперь стены покрашены и мебель новая, а в твоей почти ничего не изменилось. Дубовый стол, книжные шкафы, пианино, много цветов. Я, когда увидела, всплакнула. Вика совсем одна. Она просит нас всех приехать. Детей, меня, тебя. Что ты об этом думаешь?

Генриетта молчала.

— Дети не очень хотят. У них здесь школа, друзья, спорт. Но ведь Петербург — прекрасное место. Если бы мы все вместе…

Генриетта продолжала молчать.

— Мам, ну сколько можно сердиться на Ванессу? Она умерла. Может, пора ее простить?

— Не говори о том, чего не знаешь, — сказала Генриетта.

— Как я могу знать, если ты об этом никогда не рассказывала. Почему ты решила уехать, да еще так далеко?

— Твое счастье, что ты этого не знаешь. Она, гадина, не отстала. Вот что придумала.

— Что плохого в том, что она оставила дом Вике? Ведь у нее никого не осталась.

— Теперь уже не изменишь. Она все спланировала так, что ничего нельзя изменить.

— О чем ты говоришь? Не пугай меня.

— Вика в опасности. Нам всем нужно ехать к ней. Только мы можем спасти ее от него.

— От кого?

— От Карающего Дитя.

— Кто это? — испуганно спросила Мария Дмитриевна.

— Принеси мне мою шкатулку. Где она?

— Здесь. На антресолях.

Мария Дмитриевна поставила стул, залезла на него и открыла створку шкафа под потолком. Порылась среди груды вещей и достала небольшой ящичек из дерева, инкрустированный перламутром. Неловко соскочила со стула и передала вещицу матери. Генриетта погладила поверхность крышки, провела пальцем по вензелю «ГБ» на боковой поверхности. Не открывая, вновь передала дочери и заявила, что, кроме этой шкатулки, в Петербург ничего не возьмет.

Из-за запретной двери пробивался неровный свет. Это было странно, так как никакой щели между ней и полом не было. Дверь скрипнула и приоткрылась. В проеме заколыхались блики, и оттуда пахнуло смесью сладких духов и ароматических масел, но этот сильный запах не мог заглушить вонь тления. Мангуста прошмыгнула в комнату. Вика с содроганием последовала за ней. Она помнила одиннадцатый пункт завещания: «Не входить в зеленую дверь, пока не пригласят. Когда пригласят, нельзя не войти».

В просторной комнате всюду: на столе, заставленном склянками, на полу, на шкафах и стеллажах, — горели свечи. Они стояли в подсвечниках, блюдцах, стаканах или безо всего. По многослойным восковым следам получалось, что их зажгли давно. Несмотря на большое количество, они полностью не освещали помещение. Возле стола, чуть за ним, располагалось кресло. На нем кто-то сидел, склонив голову.

Вика испуганно отпрянула к двери, но та со скрипом захлопнулась. Темная фигура в кресле пошевелилась и медленно подняла голову, показав бледно-желтое морщинистое лицо с черными пятнами. Рот старухи дернулся и открылся черной дырой. Внутри что-то зашелестело, словно ветер разворошил сухие листья. Вика хотела закричать, но не смогла. Она вжалась в стену и продолжала смотреть на покойника. В том, что это мертвец, у нее не было сомнения. И больше всего она боялась, что из его глотки полезут трупные черви. Она их не переносила даже в кино и всегда закрывала глаза, когда отодвигали крышку на гробе лорда Блэквуда в ее любимом фильме Гая Ричи о Шерлоке Холмсе, потому что знала, что через секунду камера выхватит лицо рыжего карлика, по которому ползают белые черви. Сейчас был подходящий случай. Перед ней сидел разлагающийся труп, из горла которого собиралось что-то вылезти. Вика не сомневалась в том, что там копошится.

Она зажмурилась и судорожно сглотнула. А вдруг это зомби? Сейчас он встанет с кресла и ломаной походкой с вытянутыми руками двинется на нее. От представившейся картины внутри нее все окончательно похолодело, ноги подкосились, и она осела на пол.

В это время со двора послышался треск мотора, по окнам проскользнул свет фар. Сосед куда-то выдвинулся ночью. Вика попробовала заорать, чтобы привлечь внимание, но слабенького голоса хватило лишь на негромкое:

— А-а-а…

— Прекрати, — прошелестел труп. — Заткнись.

Новая волна жути обрушилась на Викторию. Больше всего ей хотелось отключиться, не видеть, не слышать, не нюхать, а может быть, даже умереть, но сознание не покидало ее.

— Открой глаза, дура, — другим, ясным, голосом сказал покойник.

Виктория глаз не открыла, наоборот, заслонила их ладонью. Лицо было мокрое от холодного пота, рука — ледяная.

— Не укушу, — захихикал мертвец.

Виктория усилием воли разомкнула веки и с удивлением увидела, что в кресле сидит симпатичная женщина с ярко-рыжими волосами в нарядном светлом платье и гладит мангусту. Зверек прижался к ней безо всякого страха. На лице и руках дамочки не было никаких следов старости и тления. Внешне она сильно походила на ту молодую женщину, которая закрыла дверь перед носом провинциальной родственницы, когда Вика попыталась навестить двоюродную бабушку. Скорее всего, это дочь Ванессы, которая, по словам адвоката, сгорела семнадцать лет назад в загородном доме.

— Вы живы? — выдавила из себя Вика.

— Мертва, — спокойно ответила женщина. — Садись, — приказала она, махнув рукой на кресло напротив себя.

Виктория с трудом поднялась, дошаркала до кресла и сползла в него. В голове у нее шумело, а перед глазами все кружилось. Похоже, упало давление. Ничего удивительного, она пережила шок, да нет, продолжает в нем находиться.

— Мы с тобой однажды виделись. Ты пришла сюда в тот день, когда я похоронила дочь и внучку. Я вернулась со Смоленского кладбища, бродила одна по пустому дому, места себе не находила. И вдруг звонок. И ты на пороге. Белокурая девочка с голубыми глазами. В нашем роду отродясь таких не рождалось. У Генриетты получилось изменить судьбу. У меня нет.

Вика молчала. Получается, тогда она видела Ванессу. На тот момент ей было семьдесят лет, но дверь ей открывала молодая женщина, лет тридцати на вид, сейчас перед ней сидел хорошо сохранившийся мертвяк никак не пожилого возраста. Говорить трупу, что он прекрасно выглядит, было как-то странно. Кроме того, спрашивать о том, что такого сделала Генриетта, чтобы изменить судьбу, было страшно. Поэтому Вика молчала. Ванесса, видно, поняла, что ждать вопросов от остолбеневшей родственницы не стоит, поэтому продолжила свой рассказ:

— Все началось с проклятья Зарины. Она неместная, случайно здесь оказалась. На нашу беду нас свело одно небольшое дело. Ссора случилась из-за пустяка, но эта змеюка решила отомстить. Она наслала на нас самое страшное и необратимое заклятье Карающего Дитя. Каждая из рожденных в нашем роду девочек могла стать этим бесовским ребенком. Это очень сложное заклятье, его знают только самые сильные ведьмы из старинных родов. Наш род хоть и имеет свою историю, длящуюся не менее тысячи лет, этим умением не обладал. Да мне и в голову не пришло бы так наказывать кого-то, причем за сущую ерунду. Поэтому я не поверила Зарине, подумала, что она придуривается, выпендривается, как сейчас говорят. А вот Генриетта испугалась. В одной старинной книге она вычитала, что единственным способом избежать этой страшной кары является полный отказ от колдовства. Ни при каких условиях, даже если речь идет о твоей судьбе или жизни твоих близких, рыжая ведьма не может применять свою силу до тех пор, пока в семье не родится белокурая девочка. Тогда я подняла ее на смех, говорила, что она дура, что род Бейсовских не должен бояться каких-то заезжих Зарин. Мы жутко поругались. Генриетта в тот же вечер собралась и уехала, не сказав мне ни слова. Я сочла ее предательницей. Конечно, я потом разузнала, где она, но мы с ней ни разу после ссоры не разговаривали. Твое появление в тот самый злосчастный день я восприняла как насмешку судьбы. Поэтому и захлопнула дверь. Мне было очень больно.