Одно для меня было совершенно очевидно — он без памяти любил своего сына. Нескольких минут, в течение которых я наблюдал их рядом друг с другом, когда он забирал Эдика и привозил обратно, было достаточно, чтобы это понять — по его лицу, по голосу, в котором вдруг возникали теплые нотки.

Я долго ломал голову, чем занять дневные часы в те дни, когда мы не ездили на тренировки. В конце концов я решил, что раз уж мне положено заботиться о здоровье пациента, то стоит вывести его на прогулку. Когда я в первый раз предложил это Эдику, он скроил недовольное лицо.

— Мне не хочется. Гулять скучно, — капризно сказал он. — Можно открыть окно и дышать тем же самым воздухом, не разъезжая по дорожкам в коляске как какой-нибудь дряхлый старикан.

— Глупо весь день торчать дома, имея такой шикарный парк. И потом, это пойдет тебе на пользу, будешь на человека похож.

Эдик тут же доверчиво заглотил наживку.

— А сейчас на кого я похож?

— На зомби. Лицо серо-зеленого цвета, и глаза красные.

Определенно, были времена, когда Эдик неравнодушно относился к своей внешности, поскольку легко велся на такие маленькие провокации. Когда я на следующий день снова завел речь о прогулке, он тут же согласился, хотя ворчал и делал недовольный вид.

А вот Федор, кажется, был очень удивлен и даже пытался что-то возразить — он считал, что подобные вещи мне следует сначала согласовывать с Евгением Петровичем. Наш спор разрешил Эдик — не допускающим возражений приказным тоном, за который мне тут же захотелось надрать мальчишке уши. Тем не менее, это сработало — двери нашей темницы немедленно отворились, и мы оба невольно зажмурились из-за ослепляющей белизны свежевыпавшего снега.

— Избаловали тебя, наследный принц, до неприличия, — вполголоса проговорил я, выкатывая коляску на крыльцо, — мало драли в детстве, сразу видно.

— Что ты там бормочешь, Андрей? — полуобернулся ко мне Эдик.

— Погода говорю, сегодня замечательная, — дипломатично ответил я. — Хорошо, что мы с тобой все-таки выбрались наружу.

— Федор слишком много на себя берет. С чего это он взял, что может тобой командовать? Ты только мой.

«Ага, размечтался», — мысленно прокомментировал я. В каком-то смысле такое собственническое отношение ко мне приносило пользу — Федор несколько раз пытался поручить мне работу по дому, когда Эдик уезжал с отцом или занимался с репетитором. Но в этом отношении мой пациент был весьма категоричен — в его представлении моё время и я сам принадлежали только ему.

Для начала я решил прокатить Эдика по аллее вокруг дома, заодно и оглядеться на новом месте. К счастью, дорожки были тщательно очищены от снега, хотя по ним никто не гулял — Федор не давал «персоналу» бездельничать.

— Нравится дом? — поинтересовался Эдик. — Его мама построила. Не сама, конечно, но она придумала его, разрабатывала проект вместе с архитектором, потом следила за строительством. Отцу некогда было — у него как раз бизнес круто в гору пошел. Впрочем, ему всегда некогда.

Я удивился сам себе, почему раньше не задался вопросом: а где мать парня. Очевидно, потому, что еще не отошел от того впечатления, которое на меня произвел его отец. О жене хозяина никто не упоминал, и в доме не было никаких следов присутствия еще одного члена семьи, пусть даже находящегося в отъезде.

— А твоя мать?.. — спросил я, почти готовый услышать, что она погибла в той же аварии.

— Она ушла от отца. У него тяжелый характер, а она молодая была, веселая. Он её отпустил, но меня не отдал.

— Скучаешь? — осторожно спросил я.

— Да не очень. Я ее почти не помню. Я тогда совсем маленький был, — пояснил Эдик. — Я знаю, ты сейчас подумал, что он из мести отобрал у нее ребенка, как в дешевом сериале из жизни злобных олигархов. А все просто. Он знал, что любит меня больше, чем она. Так что можешь не делать такое жалостливое лицо, у меня была замечательная жизнь, пока не случилась эта гребаная авария. И вообще, поехали обратно, дурацкая была идея.

С этим утверждением я был в корне не согласен, хотя бы потому, что мне совсем не хотелось возвращаться в дом и до обеда зевать над старыми конспектами.

— Ты прав, скучно таскаться туда-сюда по дорожкам, как будто мы два столетних деда из дома престарелых. Давай-ка встряхнемся немного, в снежки, например, поиграем, а хочешь — снежную бабу слепим.

— Ты что, сдурел? Мне, по-твоему, сколько лет? Снежки, выдумал тоже!

— А что, сыновья олигархов в такое не играют? Не царское это дело?

Я развернул коляску и направил ее на газон, засыпанный снегом.

— Давай, вооружайся. Тебе полезно понаклоняться, а то пузо отрастишь, сидя за компом с утра до ночи.

И тут же получил метко пущенным снежком в лоб.

— Надо же, ты, оказывается, и это умеешь! — восхитился я. — А я думал, что за тобой Федор ходил с серебряным подносом, а на нем — свежевылепленные снежки ручной работы.

 — Ага, позолоченные и с монограммой, — хихикнул Эдик. — Что за бред ты несешь, а?

От второго снежка я увернулся, а третий коварно влетел между шеей и воротом, и пока я вытряхивал снег из-под куртки, получил еще пару прямых попаданий.

Когда я заметил, что Эдик устал каждый раз тянуться за новой горстью снега, то просто вывалил его из коляски в ближайший сугроб.

— Окапывайся. Это твоя огневая точка. Через пять минут начинаю атаку.

Хитрющий Эдик нагреб вокруг что-то вроде снежного вала и удивительно метко стрелял из-за него, ловко уклоняясь от моих ответных выстрелов.

— Мазила!

— На, получи, это тебе не мышкой щелкать, задрот компьютерный.

— Ах так!..

Неосторожно разинув рот для очередного ехидного ответа, я получил снежный ком прямо в физиономию и, признав поражение, замертво свалился в сугроб под издевательский хохот Эдика. Кажется, это был первый раз, когда я слышал, как он смеется.

Глава 4

Бабу мы тоже слепили, совсем небольшую, росточком с пятилетнего ребенка. Собственно, у нас получился снежный мужик, потому что Эдик ловко придал ему сходство с Федором, вылепив массивный нос и украсив его снизу пышными усами из наломанных веточек. Я разыскал в кармане обрывок какого-то шнурка и завязал нашему голему галстук.

— Как живой! — восхитился Эдик и проговорил басом: — Вам что, заняться нечем? Работайте!

— Давай завтра слепим ему подружку, может быть, он подобреет, — предложил я.

— Нет, Федор у нас однолюб, на снежную бабу не поведется. Он уже много лет безответно влюблен в моего отца. Держит его фотографию на тумбочке около своей кровати.

Я онемел от изумления, но заметил, что Эдик, глядя на меня, с трудом сдерживает смех. Я тоже рассмеялся. Представить себе Федора влюбленным, да еще в грозного Евгения Петровича, было довольно забавно — вот уж кто совершенно не походил на человека, способного испытывать сильные чувства. Зато я очень легко мог вообразить, какую длинную и занудную нотацию он мне прочтет, если мы с Эдиком опоздаем к обеду, поэтому, несмотря на его протесты, решительно повернул к дому.

В холле мы, не сговариваясь, притихли — наши голоса звучали слишком громко в гулкой тишине дома. То ли дело парк, где мы могли вволю орать и смеяться. Увидев вышедшего навстречу Федора, мы переглянулись и дружно хихикнули, вспомнив снежную скульптуру нашего производства. Федор окинул нас внимательным взглядом.

Я посмотрел на Эдика — он был весь в снегу, взъерошенный, с красными щеками, растрепанный и взмокший. Думаю, я выглядел не лучше.

— С вами все в порядке, Эдуард Евгеньевич? — спросил Федор.

Эдик собрался было ответить, но я его опередил. В конце концов, за своего пациента отвечаю я и отчитываюсь только перед боссом.

— Разумеется, с ним все в порядке, и это не…

— Федор, попроси приготовить нам чай и отнести наверх. Мы ужасно замерзли, — перебил меня Эдик.

— Ты с ним поосторожнее, фильтруй базар, — негромко сказал Эдик, настороженно глядя в спину уходящего на кухню Федора. — Он — папины глаза и уши. А вообще в этом доме все за всеми шпионят.