— Да. А чья? Того шофера, который отрубился на трассе после бессонной ночи, или я сам во всем виноват, потому что сел за руль, не имея прав, а может, отец, научивший меня водить машину? Никто не виноват, не с кого спросить. Лучше бы я тогда умер.

— Лучше чем что? Чем сидеть в темной комнате и жалеть себя? Возможно.

— Иногда я тебя ненавижу, Андрей.

— Ну вот, то на шею вешается и в любви признается, то вдруг «ненавижу», — вполголоса, как бы рассуждая сам с собой, проговорил я.

— … … …!..!

«Ого, какие слова он, знает наш мальчик-отличник! Красиво сказано, и с большим чувством!» — подумал я, но вслух, разумеется, произнес совсем другое.

— Следи за своей речью, пожалуйста. И я, кажется, уже предупреждал, чтобы ты не смел повышать на меня голос.

— И что ты сделаешь — опять меня ударишь?

— Почему нет? Тебе же нравится, когда я отношусь к тебе как к нормальному здоровому парню?

Эдик снова уткнулся в свой журнал, а я мысленно поздравил себя с очередной победой и взял со стола учебник.

— Значит, горные лыжи и ночные клубы отменяются, — почти что спокойно произнес Эдик. — Ничего не поделаешь, будем праздновать дома. Нарядим ёлку, выпьем шампанского под бой курантов и загадаем желания. Пожалуй, попрошу у Деда Мороза новые ноги. Или волшебный эликсир, который меня исцелит.

Не знаю, действительно ли он загадал такое желание, или посчитал себя слишком взрослым для этого. В праздничной суете я быстро позабыл о нашем разговоре, а потом нам обоим стало не до пустяков.

Одно скажу — на волшебный подарок это оказалось совсем не похоже.

Глава 9

Как это ни странно, именно после того, как Эдик почти что в открытую признался мне в своих чувствах, мы наконец-то сумели по-настоящему подружиться.

Иногда с его молчаливого разрешения я бессовестно пользовался тем, что он ко мне неравнодушен: например, демонстрировал свое разочарование, когда он упрямился или ленился — после этого он, поворчав для виду, брался за дело всерьез. Если же Эдик старался как следует, то я обязательно поощрял его каким-нибудь ласковым словом или прикосновением — как собачку, правильно выполнившую команду дрессировщика. У меня вошло в привычку слегка флиртовать с ним, чтобы поднять настроение или заставить улыбнуться, а намеки на нежные чувства Эдика ко мне стали чем-то вроде домашней шутки, понятной только нам двоим.

Я стал больше доверять ему — во многом из-за того, что Эдик строго соблюдал неприкосновенность моего личного пространства.

Между нами по-прежнему был постоянный физический контакт из-за его болезни, но он никогда не пытался сделать его более тесным или затянуть дольше необходимого. После того пьяного поцелуя мне было не на что пожаловаться в этом отношении.

Впрочем, я ни минуты не сомневался, что это было частью хорошо продуманного плана. Если я дрессировал его, как собачку, то он приучал меня к себе, как капризную и независимую кошку, старым проверенным методом — не делать резких движений и терпеливо ждать, пока животное само прыгнет к тебе на колени и даст себя погладить.

Я не ожидал, что он может быть настолько чутким и внимательным, особенно учитывая то, что ко всем остальным он относился одинаково равнодушно. Эдик по-прежнему не желал сближаться ни с кем из ребят, посещавших оздоровительный центр, а приезжавших к нему во время каникул бывших одноклассников он впустил в дом только по моему настоянию.

Я предусмотрительно не стал оставлять их с Эдиком наедине — он запросто мог нагрубить им, лишь бы спровадить поскорей, а при мне ему поневоле пришлось изображать приветливого хозяина.

Гостей было трое: парень и две довольно симпатичные девушки, которые тут же начали со мной заигрывать. Против ожидания, Эдик отнесся к этому совершенно равнодушно. На парня он обращал еще меньше внимания, а тот буквально не сводил глаз с Эдика. Наблюдать за ним было очень забавно — никогда не думал, что один парень может так открыто показывать свой интерес к другому.

Он постарался сесть поближе и тщетно пытался втянуть Эдика в разговор, при этом то и дело как бы случайно прикасаясь к нему, например, передавая чашку с чаем.

Парнишка, кстати, был очень хорошенький, даже на мой гетеросексуальный взгляд — была в нем какая-то смутная, совсем не мужская притягательность. Я это почувствовал, хотя и остался равнодушен — просто отметил про себя, как некий забавный факт.

Раньше мне не приходилось близко общаться с геями и бисексуалами, конечно, если предположить, что все мои знакомые были достаточно откровенны. Хотя на это вряд ли можно рассчитывать, учитывая, что большинство людей не слишком лояльно относятся к подобным вещам.

Правда, был один парень на моем курсе, который с первых дней не скрывал своей ориентации. Его «друг» иногда появлялся у нас в универе — при встрече они целовались, как это принято у обычных пар, абсолютно не обращая внимания на публику. Сначала народ хихикал и перешептывался за спиной, были и те, кто предлагал проучить гомика, чтобы не зарывался, а потом все как-то поуспокоились. Привыкли, наверное, а может, дело было в том, что время шло, а парень был все тот же, и он продолжал регулярно встречать Генку после лекций. И на первом курсе, и на втором, и на третьем… Похоже, им и вправду было хорошо вместе, и не особенно интересно, что мы думали по этому поводу, а такой аргумент действует даже на самых скептически настроенных недоброжелателей.

— Этот пацанчик на тебя, кажется, запал,— сказал я, когда мы проводили наших гостей.

— Знаю, — слегка раздраженно сказал Эдик, — он еще в школе бегал за мной, как влюбленная девчонка. Надо же, до сих пор дурь не прошла. Блин, как же я устал от этой пустой болтовни, полдня потеряно даром. Надо будет напомнить Федору, чтобы не пускал ко мне посторонних.

— Только девиц, или парня тоже?

— Особенно его. Ну сам подумай, зачем мне это надо? Если ему позволить, он будет торчать тут с утра до вечера. Станет всюду таскаться за мной, смотреть грустными глазами, вздыхать. У некоторых людей совсем нет гордости. Навязываются со своими чувствами и не понимают, как это жалко выглядит.

Я слушал молча — ситуация становилась все более забавной. Наконец Эдик запнулся на полуслове и замолк, терзая очередную пуговицу на рубашке.

— Я не такой, — неуверенно сказал он.

— Такой-такой, — злорадно сказал я. — И оставь в покое эту несчастную пуговицу, она уже едва держится.

Эдик что-то проворчал и переместился к компьютеру, развернувшись ко мне спиной — так он обычно показывал, что обижен и не желает общаться. Пуговицу он оторвал и положил в карман, как будто поставив этим точку в нашем разговоре.

Весь вечер он подчеркнуто игнорировал меня и играл в какую-то тупую игру в стиле «беги и стреляй». На экране монитора то и дело разлетались во все стороны кровь, кишки и прочие части расчлененных вражьих тел. Вдобавок Эдик из вредности включил звук через колонки на полную громкость. Я не повелся на провокацию и сделал вид, что меня это ничуть не раздражает, тем более что издаваемые умирающими монстрами жуткие звуки были весьма оригинальным саундтреком к лекциям по хирургии, которые я перечитывал.

— Ты меня ненавидишь, наверное, — со вздохом сказал он, когда я помогал ему укладываться в постель.

— Иногда ты ужасно меня бесишь. Но я тебя не ненавижу.

Действительно, временами Эдик здорово доставал меня своими выходками, но я постепенно привык относиться к этому проще. Можно сказать, что я привязался к нему. Эдик стал для меня чем-то вроде младшего братишки, которому не даешь спуску, злишься на него и ругаешь, но все равно любишь — несмотря ни на что, так уж получается. Правда, когда я неосторожно поделился с Эдиком своими ассоциациями, он здорово психанул, а потом дулся на меня целый вечер. Похоже, он так и не оставил надежды когда-нибудь понравиться мне в другом качестве, но я уже давно перестал напрягаться из-за этого. Можно сказать, привык к этой его маленькой и безобидной странности.