И то, что эти работы навеяли ему воспоминания о лучшей поре его жизни, заставило Кудинова изумиться таланту Ларисы, и он по-иному посмотрел на девушку.

В этих рисунках, конечно, видна была наивность. Она проявлялась хотя бы в том, что Лариса затратила столько труда совершенно бессмысленно, бесполезно: в «Строгановке» эти ее работы не смотрели; самого процесса производства тканей она не знала. Но, наряду с наивностью, была и подкупающая глубина, если он увидел вдруг, сколько оттенков одного и того же цвета можно найти в осени.

— Я ничего вам не обещаю, — сказал он тогда Ларисе. — Но я поговорю кое с кем. У меня есть друзья в «Строгановке».

— Что вы — не надо! — Она протестующе сложила руки на груди. — Я не затем вовсе показывала вам свои работы. Просто я хотела, чтобы вы их посмотрели. Вы тронули меня своим участием, и за это большое вам спасибо.

Екатерина Ивановна погасила свет в залах. И хотя дело было весной, но от занавесей в комнатке стало сумеречно.

Кудинов понял, что пора заканчивать беседу. Он распрощался и ушел.

Теперь Игорь все чаще и чаще думал о Ларисе. Его поразили в ней какая-то внутренняя собранность и упрямство. Он беспричинно, каждый день, ходил на выставку. И что уж совсем наивно в его возрасте — покупал цветы.

Наступил апрель, и возле метро старухи продавали подснежники и ландыши. Игорь покупал цветы и, раскланиваясь перед Ларисой, протягивал ей букетик белых или фиолетовых подснежников, вынутых загодя, на пороге, из бокового кармана пальто.

Лариса принимала цветы, благодарно улыбалась.

Прошел месяц, а то и более.

Однажды Игорь надумал проводить Ларису. Он поджидал ее у подъезда и, когда она вышла, поспешно бросился к ней.

— Лара, вы — в метро?

— Да.

— Я — тоже. Можно, я провожу вас?

— Пожалуйста, — сказала она.

Кудинов взял ее под руку, и они пошли. И когда они пошли, Игорь вдруг заметил, что она припадает на одну ногу. На какое-то время Игорь онемел даже — настолько его поразила ее хромота.

Лариса, конечно, сразу же заметила его скованность, перемену в его отношении к ней. Она — молодчина — старалась идти как можно ровнее, а взгляд ее выражал лишь одно: виноватость. «Вы уж извините, Игорь Николаевич, — говорил ее взгляд. — Я вас поставила в неловкое положение. Но если вам моя хромота не нравится, можете больше не приносить мне цветы и не приглашать на прогулку»…

До самого метро они шли молча.

Когда же они остановились у метро, Лариса вдруг спросила его, давно ли он был в Большом театре. Ему было неудобно сказать, что он не помнит даже, когда бывал там, в театре. Марте это как-то не приходило в голову — ходить по театрам. Она таскала его по вернисажам, по банкетам, сама устраивала шумные приемы в мастерской, а о театре и разговора не заходило.

— Бывал как-то… — сказал он неопределенно.

— А то я могу достать билеты, — горячо заговорила Лариса. — У нас, кассирш, знаете, существует своя корпорация. Мы постоянно обмениваемся билетами: мне надо два билета в театр, я, в обмен, достаю два билета на выставку. Ведь бывают выставки, куда ни за что не попадешь. А посмотреть хочется. Помните, какие очереди стояли, чтобы поглядеть на «Сикстинскую мадонну»?

— А в Большом театре есть что-нибудь интересное? — спросил Кудинов.

— Там на этой неделе дают «Декабристов». Очень величественная постановка.

Кудинов не знал, что это за опера. Но краем уха он слышал, что «Декабристы» — современная опера. А нынешней музыки он не любил. Но Лариса так выжидательно смотрела на него, что отказаться от театра он не решился.

— Не знаю, Лара, — сказал он, подлаживаясь к ее неровному шагу. — На этой неделе у меня важный совет и потом — обсуждение выставки на секции. Мне хотелось быть там.

— Совет решено провести в среду, — подхватила она. — А обсуждение в пятницу. Четверг у вас свободен. Как раз в четверг дают «Декабристов». Пойдемте, Игорь Николаевич! Не пожалеете! Поглядим на смелых и бескорыстных людей.

Кудинов пошел в театр и был очень благодарен Ларисе за ее настойчивость. Сама обстановка Большого театра, грандиознее массовые сцены, особенно сцена на Сенатской площади, произвели на него неизгладимое впечатление. Все, чем он раньше жил, что он раньше писал, — показалось ему таким мелочным, обыденным, что он тут же решил: хватит! Надо работать и работать! Надо писать масштабно. Надо в герои своих полотен брать больших, сильных людей.

Игорь был благодарен этой маленькой женщине, которая робко цеплялась за его руку, когда они в перерыве гуляли в фойе. Сначала он стеснялся, опасаясь, как бы знакомые не увидели его вместе с кассиршей. Но Лариса была так мила в своем длинном вечернем платье, скрадывавшем ее хромоту, так безыскусна, ненавязчива, — что он вскоре позабыл про свои опасения. Они неторопливо прохаживались по тесному залу, где кругом ходили самодовольные чиновники с женами; Игорь и Лариса разговаривали о таких вещах, о которых с Мартой даже и не думалось вовсе.

— Я коплю понемногу деньги, — говорила Лариса, — чтобы съездить в Ленинград. Хоть ненадолго, на недельку. Вы бывали в Ленинграде?

— Да.

— А я — нет. Мне стыдно признаваться вам в этом. Ведь это мой родной город. Я родилась в Ленинграде и жила там. Но я ничего не помню: меня вывезли по Ладоге в феврале сорок второго года, когда мне было всего лишь четыре года.

— И куда же вас таких маленьких вывезли?

— Было нас сотни три таких же малышей, как и я, — рассказывала Лариса. — И очутились мы на Вятке. Всю войну жили там, учились. После войны, у кого остались живы родители, тех ребят забрали. Но мои мать и отец погибли, и я жила в детском доме до сорок девятого года. Потом нашлась сестра мамы и забрала меня к себе. Мы с тетей Катей (это, оказывается, была Екатерина Ивановна, которая и устроила сюда Ларису) каждое лето все собираемся съездить, да никак не получается. То выставка, и нас не отпускают, то денег у нас нет. А в этом году, если я поступлю в «Строгановку», мы уедем в Ленинград на весь сентябрь.

Однако и на этот раз Ларисе не удалось осуществить свою мечту — съездить в Ленинград.

Благодаря систематическим занятиям и кое-каким хлопотам Игоря Николаевича ей наконец-то удалось поступить в «Строгановку». Но экзамены стоили Ларисе такого большого напряжения, что последствия детского паралича, который она перенесла в раннем возрасте, вновь сказались на ее силах, и от поездки пришлось отказаться. Лариса, возможно, и поехала бы, несмотря на недомогание, но была еще одна причина, из-за которой она отложила поездку. Под влиянием «Декабристов» у Кудинова родился замысел написать огромное историческое полотно: «Бегство Мамая» — о Куликовской битве. С этой целью Игорь решил совершить поездку в те места, где происходили события, в верховья Дона: посмотреть само историческое поле, как он говорил, «подышать полынным воздухом».

Лариса находила, что замысел его очень хорош. Она считала Куликовскую битву вершиной проявления русского самосознания. Она прониклась его замыслом больше чем он сам. Несмотря на недомогание, Лариса вызвалась помочь Кудинову. Она перетряхнула архивы. Подобрала репродукции всех картин и рисунков, чтобы у Игоря Николаевича было ясное представление: кто, когда и как изображал Куликово. Она раздобыла изображения воинов того времени — и наших, и татар.

Лариса была готова ехать с Кудиновым на Куликово поле. Но Игорь все откладывал поездку с месяца на месяц. То вместе с ними вдруг вызвался ехать еще и Славка Ипполитов — на своей машине, которую он только что купил; но Славка попал в аварию, а поменять крыло и дверь в сезон не так-то легко, и Славка отпал; то решили ехать в августе; потом перенесли на сентябрь. Однако сентябрь выдался дождливым, и отложили поездку на будущий год, ибо в октябре у Ларисы начались занятия.

А на будущий год, весной, у Игоря Николаевича случилось новое, более тяжелое обострение, и вместо поездки на Куликово поле ему срочно пришлось ехать в Железноводск.