— Давайте спустимся в ресторан, выпьем еще по маленькой, — предложил Иван Васильевич.
Я согласился. Протискиваясь сквозь поток разгоряченных людей, спешивших на палубу, мы сошли вниз. Ресторан был пуст; столы в беспорядке сдвинуты; тарелки, фужеры, торты, фрукты — сам черт ногу сломит. Мы прошли к своему столику у стены и сели. Иван Васильевич раздобыл чистые рюмки, но ни вина, ни водки поблизости не оказалось. Нина, видимо, заметила нас. Гляжу, идет от раздаточной с бутылкой водки.
— Ниночка! Золотце! — восторженно встретил ее Иван Васильевич. — Посиди с нами, Ниночка. Что-то грустно. Расстанемся ведь завтра.
— Рассиживаться-то некогда, — отозвалась Нина. — Надо убрать столы, помочь девчатам помыть посуду. Нам на всю ночь дел хватит! — Однако она все-таки присела рядом со мной, и, когда Дергачев наполнял рюмки, Нина наблюдала за ним, как мне показалось, с виноватым выражением на лице. Но Иван Васильевич нарочно не смотрел в ее сторону; он делал все сосредоточенно, не подымая на нее глаза.
Мы выпили по рюмке; и Нина выпила. Выпила и, морщась, потянулась за яблоком. Она откусывала яблоко, а сама все из-за прищуренных век смотрела на Ивана Васильевича. Я понимал, что Дергачев хотел выказать перед Ниной характер, но мне очень хотелось, чтобы они помирились. Сославшись на занятость, Нина ушла.
Иллюминаторы были открыты. С палубы доносился смех, говор; слышны были топот ног и звуки музыки, которые раздражали. Иван Васильевич привстал, захлопнул иллюминатор, наполнил еще по одной рюмке. Наполнил, но выпить не спешил. И я понял, что он хочет продолжить рассказ о Халиме.
— Что ж, вы так и расстались? — спросил я, подталкивая его на продолжение рассказа…
— Да так мы и расстались… — подхватил Дергачев. — Утром теплоход пришел в Мурманск. Халима с мужем сошли по трапу, взяли такси и поехали в аэропорт, чтобы улететь в Ташкент. А я со своим чемоданом забрался в автобус и поехал на вокзал. Московский поезд уходил вечером. Билеты на обратную дорогу у нас были, делать нечего, я сдал свой чемодан в камеру хранения и пошел бродить по городу. Накрапывал мелкий дождь; было сыро, грустно; и дома, и небо — все было одинаково серо. Иду так и слышу ее голос: «Все мужчины до вас говорили со мной только об одном: о том, какая я красивая». Дурак, ругал я себя. А о чем я с ней говорил?! Иду, и вдруг мне показалось, что где-то впереди, в толпе, мелькнула ее яркая тужурка. Я прибавляю шагу, почти бегу. Догоняю женщину — нет, не Халима… Я становился сам себе смешон. Мне все казалось, что она где-то тут, в городе, наблюдает за мной, как я мечусь, страдаю. Царица! Королева! К чему изводить себя, если я даже не знаю ее фамилии?!
Я вернулся на вокзал мокрый и усталый. Уже началась посадка. Поезд вскоре тронулся. Я попил чаю, забрался на верхнюю полку и уснул. В Ленинграде многие мои товарищи по купе сошли — предстояла поездка в Кижи. Но я не сошел — так захотелось в бригаду, к своей братве.
Ребята встретили меня хорошо. В одно такси все мы не поместились. Взяли две машины и поехали в общежитие.
И завертелась, и закружилась, и покатилась колесом наша обычная, суетная жизнь! Подготовка «нулевого цикла», монтаж, отделка, сдача объекта. Получение документации, ругань с начальством из-за нехватки плит, из-за задержки металла и цемента, беготня по строительной площадке, одним словом, началась работа. А я люблю работу — дело, которым занимаюсь! Люблю высоту, простор, легкую шею крана над головой. Вот я стою наверху, на бетонной плите, которой через какое-то время суждено стать полом новой квартиры. И по этому самому месту, где стою я, всего через три-четыре месяца будет ползать малыш… Когда я думаю об этом, поверьте, я волнуюсь. Каждый раз, выйдя за забор стройки, оглядываешься: дом поднялся еще на один этаж. Идешь по городу вечером — абажуры, люстры, тысячи люстр в окнах. И это я зажег в этих окнах свет, думаешь. Вы даже представить себе не можете, сколько моя бригада построила в Москве домов, школ, магазинов… Жизнь топала быстро. Я поступил в институт, а потом вдруг женился. Все было, как у всех. Роман с девушкой-отделочницей, регистрация, дворец бракосочетания, вечер в кафе, потом свадьба в общежитии, потом квартира, а с ней новые заботы: занавески, столы, гарнитуры — известная круговерть. Скажу только, что все было, как бывает в хорошем романе, которые ваш брат пишет, а наш брат не читает или читает без особой охоты… Мы вели монтаж телевизионной башни. Корреспондентов всяких у нас перебывало — не счесть. Блоки поступают не по графику; ветер там на верхотуре, а им — знай позируй! А я фотографироваться не люблю: улыбка у меня глупая и щель в зубах. И все-таки какая-то моя фотография попала на обложку журнала «Огонек». Вышел журнал, ребята поздравляют, рады. Вдруг получаю письмо от Халимы из Ташкента: «Увидела, обрадовалась, решила написать…» Письмо большое, очень хорошее. И подпись: «Твой лучший друг». Не поверите, ни обратного адреса, ни фамилии, только если осмотреть конверт повнимательнее, то наверху, где ставится штамп «Заказное», можно прочитать: «Горпроект». А-а, думаю, значит, Халима все-таки имеет отношение к стройке!
Иван Васильевич помолчал, видимо, вспоминая что-то.
— Ну что ж, рюмки налиты, — сказал он, встрепенувшись. — Давайте выпьем.
— Прошло три года, — продолжал Иван Васильевич. — Была весна. Мы заканчивали монтаж универсама возле Речного вокзала. Рабочий день у строителей начинается рано, ездить далеко. Нас возили автобусом. Многие ребята из бригады — холостяки, жили в общежитии. Автобус забирал их, потом они заезжали за мной, и мы ехали на объект. На объекте обычное дело: раздевалки, вагончики с инструментом, электрощитовая, тракторы. Все спешат к своим местам. И в это утро было так же: мы подъехали к объекту, и ребята, лениво позевывая, стали выбираться из автобуса. Вчера была получка, и у многих после вчерашнего «обмывания» получки болела голова. Вдруг вижу, из прорабской бежит диспетчер.
— Иван Васильич! — окликает она меня. — Звонил Кочергин. Просил, чтобы вы немедленно всей бригадой, не выходя из автобуса, ехали к нему.
Я, признаться, крякнул, почесал затылок. Кочергин Федор Федорович — это начальник нашего треста. Кто связан со строительством, тот фамилию эту слыхал. Он хоть и хороший мужик, но жизненный опыт научил: если зовут к начальству, будь настороже. Вдруг перебросят на новый объект, вроде Останкинской башни. А это тоже, знаете, какая работенка?! Ой-ой… Передаю слова Кочергина ребятам. Что делать — снова в автобус полезли. Едем в центр.
— Ребята, признавайтесь, как на духу, — говорю, — вчера с получки никто не нашкодил?!
Молчат. Ну, думаю, порядок. Ребята у меня в бригаде дружные, честные; если бы кто нашкодил, признался бы. Других бы не стал подводить. Свернули с улицы Горького в переулок, где находится контора треста. Весь переулок забит автобусами. Машины разных строительных управлений, подрядчиков, отделочников. Захожу вместе с ребятами в зал для совещаний. Полно народу, мужики смеются, курят… Появляется Кочергин. Не один, с ним еще человека три, кое-кого я знаю: партийные работники, не строители. Вид у тех, кто на помосте, в президиуме, неторжественный, а скорее — озабоченный.
Говор в зале затихает.
— Товарищи! — заговорил Кочергин. — Сегодня ночью в Ташкенте произошло землетрясение. Город серьезно пострадал. Имеются жертвы. Московский комитет партии решил оказать пострадавшему городу немедленную помощь. Мы посоветовались вот тут с товарищами (он кивнул на своих спутников) и решили послать на помощь столице Узбекистана лучшие молодежные бригады. У кого есть причины для отказа, скажите об этом начальникам строительных управлений. На сборы и на все согласования — четыре часа. Первый самолет вылетает из аэропорта Шереметьево в тринадцать ноль-ноль. Есть вопросы?
Вопросов не было. Все молча стали подыматься со своих мест. Откидывающиеся сиденья кресел стучали, словно рушились кирпичные стены. Халима! Я не мог сдвинуться с места. Все вышли, а я все стоял посреди зала.
