Судорожно кашляя и давясь, я чувствовала, как горло разрывается от боли, а рвотные спазмы захлестывают всё тело. Как только его пальцы разжались, едва дыша, я рванулась к краю ванны, опираясь на трясущие руки. Меня вывернуло наизнанку – мутная вода смешивалась с алыми разводами крови, пачкая всё вокруг. Рыдания душили меня, сотрясая ослабшее тело, когда я попыталась вылезти из ванны. Но ноги подкосились, и я тяжело рухнула на холодный деревянный пол. Пальцы судорожно скользили в луже собственной рвоты, не находя опоры.

Силы покинули меня настолько, что я не могла произнести ни слова. Единственное, что мне оставалось – отчаянно хватать ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание.

— Ты слышала о передаче «Я выжил»? Она была моей любимой. Именно из-за нее я начал выходить из своей камеры и проводить время с остальными. В своих покоях я бы никогда не поставил гребаный телевизор – ненавижу, когда меня что-то отвлекает. Мне больше по душе тишина и долбаное спокойствие с чашкой чая, хорошей газетой или книгой. Я, блядь, человек старой закалки, но эта передача меня действительно зацепила. Столько удивительных историй…

Всё мое тело тряслось, словно от шока, и единственным желанием было оказаться как можно дальше от него. Его слова проходили мимо ушей. Я поняла, что никогда прежде он не говорил со мной так много, но сейчас мне было не до этого.

Из горла вырывались хриплые всхлипы, пока я в страхе цеплялась за деревянный пол, пытаясь ползти к двери на ослабевших, измученных руках.

— Одна история особенно запомнилась – настолько она впечатляющая, — продолжал он, ни разу не сдвинувшись со своего места.

Сидя у края ванны он не пытался остановить меня, пока я старалась уползти.

— Там была одна девушка, работавшая в колл-центре. Ее начальник когда-то пытался за ней ухаживать, но она вежливо ему отказала. Несмотря на это, они стали довольно близко общаться. И вот однажды этот начальник пригласил ее к себе домой – посмотреть на его новый мотоцикл. Девушка не придала этому особого значения. В одну из суббот, после похода по магазинам и визита к бабушке, она решила по пути домой заехать к нему и взглянуть на мотоцикл. Когда она приехала, он предложил ей пиво, она согласилась, и они пошли в гараж. Тот мужик жил практически в глуши, хотя поблизости и было несколько домов – просто дальше, чем обычно бывает. Надеюсь, ты внимательно слушаешь, поэт, это важно.

Он ненадолго замолчал, а я замерла в своей безнадежной попытке уползти, осознав, что продвинулась всего на метр.

— Так на чем же я остановился? Ах, да, гараж. Они заходят в гараж, и мотоцикл, конечно, там. Она восхищается крутым байком, все дела. Начальник просто наблюдает за ней, а потом снова пытается подкатить, спрашивает, не хочет ли она прокатиться, а она спрашивает: «На этой адской штуке?» На что он отвечает: «Я не о мотоцикле» и начинает объяснять, что считает ее сексуальной, и просто хочет трахнуться с ней, и что она, должно быть, тоже этого хочет, раз пришла к нему в шортах и майке. Девушка говорит ему: «Что с тобой, блядь, не так?», и бежит обратно в дом чтобы забрать свою сумку и свалить. Вот тут-то всё и становится интересным. Мужик возвращается в дом и заявляет, что она никуда не уйдет. И когда она оборачивается, чтобы показать ему средний палец, он стоит там с кувалдой в руках. Она сразу понимает – дела плохи, пытается его успокоить, отступая назад, но жизнь – не всегда сказка, и не всегда происходят вещи так, как нам хочется.

— Короче говоря, мужик набрасывается на нее с кувалдой, бьет ее снова и снова. Она пытается отползти, зовет на помощь, но к тому времени она уже была похожа на отбивную. Он избил ее кувалдой и оставил умирать посреди кукурузного поля.

Он замолчал, и я, почувствовав на себе его взгляд, застыла, пытаясь понять, к чему он клонит.

— Я думал, она точно умерла – хрупкая женщина ростом метр шестьдесят, забитая кувалдой крупным деревенщиной, но нет, она выжила. Я подумал тогда «надо же, женщины... какие удивительные создания».

Он говорил так, будто это действительно поражало его, а затем прочистил горло и начал закатывать рукава.

— Кстати, прости за опоздание. Я бы поднялся раньше, если бы не пришлось развлекать гостей. Знаешь, поэт, внизу находятся врачи мирового класса, которых я нашел, пока ты была в бегах, специально для этого случая. Лучшие доктора, которых только можно нанять за деньги – они все сегодня здесь, и пробудут весь следующий месяц, — он поднялся, и в этот момент я увидела кувалду. Всё это время она стояла у ванны, скрытая от моих глаз. Он взял ее в руки и направился ко мне.

— Массимилиано! Пожалуйста! — было нетрудно догадаться, что он собирался со мной сделать.

— Сегодня ночью, поэт, — он сделал шаг ко мне, переложив часть веса кувалды на левую руку, готовясь замахнуться, — я буду бить тебя этой кувалдой, а те врачи внизу со всех уголков мира, соберут тебя для меня по частям.

— На помощь! Кто-нибудь, помогите! Массимилиано, прошу! Прости меня! Прости! Нет! Нет! Нет! — кричала я в панике, чувствуя, как горит горло.

Я отчаянно пыталась отползти от него, но он с легкостью сокращал расстояние между нами.

— Не волнуйся, моя Даралис. Это будет похоже на поэзию, — с этими словами он навис надо мной. Я вытянула руки перед собой, крича и рыдая, умоляя о пощаде в эти последние мгновения, пока он поднимал кувалду над головой. Его серебристые глаза смотрели на меня с таким холодом, что я поняла – пощады не будет.

Кувалда обрушилась на меня в первый раз, ударив по виску. Боль была настолько невыносимой, такой мучительной, что крик застрял в горле, без шанса вырваться наружу. Мир перед глазами исказился, размазался в туманной пелене, прежде чем я почувствовала второй удар. На этот раз удар пришелся в левую коленную чашечку.

Слезы текли по моему лицу, смешиваясь с кровью, пока из меня вытекала теплая густая жидкость, окрашивая пол. Кровь заполнила рот, обжигая своим металлическим вкусом, когда он продолжал снова и снова избивать меня кувалдой.

Я почувствовала еще два удара, прежде чем реальность погрузила меня в нечто, что можно было бы назвать как самую мучительную смерть из всех возможных.

Я всё еще была в сознании, но тело уже не слушалось. Казалось, я уже была мертва, но боль продолжала пронзать каждую клетку, и каждый удар отзывался в мозгу яркой вспышкой.

Он обрушил на меня кувалду в очередной раз, потом еще раз, а потом еще раз – последний.

Я не могла представить, как выглядела ванная, как выглядел он, как выглядела я сама. Вероятно, всё окрасилось кровью, а части меня, наверное, разлетелись по всей ванной, словно осколки разрушенной мозаики.

Я лежала на холодном полу многомиллионного дома, как разбитая игрушка. В последние минуты своей жизни я осознавала всю абсурдность происходящего: обнаженная в ванной своего насильника, окруженная роскошью, которая только подчеркивала мое унижение. Надо мной гордо возвышался Массимилиано Эспозито – мой мучитель, мой убийца. В его правой руке безвольно покачивалась кувалда, омытая кровью. Кровью его любовницы – женщины, которую он никогда не позволит себе потерять. Даже через смерть.

Массимилиано был прав, это было похоже на поэзию. Больная, извращенная, темная поэзия, где каждая строчка написана болью, а каждое слово произнесено кровью.

Я была в ловушке – иначе не скажешь. Это было самое ужасное чувство в мире. Хотелось закричать, ...

Я была в ловушке – иначе не скажешь. Это было самое ужасное чувство в мире. Хотелось закричать, вырваться из этой черной пелены, увидеть хоть что-нибудь в этой темени, но тело меня не слушалось.

Как бы я ни боролась, я не могла вырваться из этого мрака.

Вокруг царила тьма. Не было снов, не было времени – только непроглядный, удушающий туман, и это сводило меня с ума.

И вдруг я услышала плач, от которого кровь застыла в жилах. Такой плач бывает только у тех, кто скорбит по умершим. Этот звук рвал душу. И я не могла не задаться вопросом: неужели это меня оплакивают?