Письма генерала Линя из Северного Предела поражали своей нелепостью. Неужели генерал обезумел? О постройке какой стены длиной во всю границу он ведет речь? И почему осмеливается оправдывать свою неспособность победить ослабленный засухой и поветрием Милинь колдовством, к которому якобы прибегли милиньцы? Донесения о ходячих мертвецах и захватывающих тела нечистых демонах выглядели слишком невероятными, чтобы в них поверить. Пусть эти донесения и подтверждались россказнями беженцев – от писем генерала веяло подлинным безумием, которое будто подхватили и прочие в Северном Пределе.

Однако армия продолжала преклоняться перед генералом Линем. И, что гораздо хуже – преклонялись перед его именем и в Шэньфэне.

Сейчас Сянсин жестоко корил себяза то, что спустил генералу его самоуправство в ночь великого пожара. Не следовало после подобного непочтительного забвения закона оставлять Линя Яоляна без порицания, а после еще и доверять ему армию Северного Предела. Конечно, тамошние жители будут всячески покрывать генерала, памятуя о том, что он уроженец тех мест.

До недавнего времени Сянсину удавалось отметать сомнения в верности генерала Линя. Но эта уверенность расшатывалась все сильнее. Слишком многое сходилось в один узел. Ученик Цюэ Лунлина, который, якобы будучи безумным, таинственным образом отыскал ставку генерала в Цзиньяне. Долгие беседы Линя Яоляна с сестрой этого Дина Гуанчжи… сестрой, существование которой не удалось подтвердить чиновникам, назначенным на дознание и поиски пропавших Ши Кунляном. Ни в одних документах из Лацзы не подтверждалось, что в семье Дин была девица Сяохуамей. Все, кто был знаком с семьей Дин в их родных местах, в один голос уверяли, что Дин Гуанчжи был единственным ребенком своих родителей, которому удалось перешагнуть за порог совершеннолетия. Таинственное бесследное исчезновеник учения Цюэ Лунлина и этой девицы, невозможное без заранее подготовленного пути бегства и укрытия. Даже осмелившийся возгласить во всеуслышание об утрате династией Жун благодати Неба гадатель Чэн Лань для чего-то встречался с Линем Яоляном…

С высоты трона государь Сянсин хмуро смотрел на генерала Аня Ваншу, склонившегося у подножия. Своевольное решение генерала Линя оставить земли за Люгу, выведя оттуда войска и всех еще остававшихся жителей, и сухое извещение о том, что он не видит ни смысла, ни возможности сохранять для Данцзе эти земли и далее, стали последней каплей в чаше гнева Сянсина. Уступить земли Милиню было подлинной изменой. Уступить самовольно, не осведомившись о мнении государя, было преступлением. Генерал Линь слишком занесся и позабыл, что он не единственный военачальник державы.

- Сим повелеваем доблестному генералу Аню принять знамена и армию Северного Предела у не оправдавшего царственного доверия и презревшего клятвы генерала Линя. Генералу Анб надлежит исправить бесчестие, нанесенное нам генералом Линем, и возвратить земли нашей державы Данцзе, которые были самовольно и малодушно отданы нечестивому Милиню.

Генерал Ань Ваншу привезет с собой не только указ государя. Ему предстоит еще одно поручение, что до поры должно храниться в тайне. Забирая у Линя Яоляна печать войск Северного Предела, он вручит ему опечатанный серербяный ларец, в котором лежат шелковая веревка и пилюля с ядом. Последняя милость государя Данцзе в память о былых заслугах, возможность избежать позора и казни – выбор из двух чистых смертей. И если у генерала Линя осталась хотя бы капля стыда и чести, он не отвергнет этот жест последнего благоволения.

Юн Лифэн в растерянности бродила по покоям женской половины, как во сне прикасаясь к стенам, дверным косякам, резьбе на наряднях панелях. Комнаты, еще недавно охваченные суетой и переполохом поспешных сборов, сейчас казались странно притихшими. Как будто сам дом застыл в тревожном ожидании, напуганный и растерянный предстоящей разлукой с хозяевами, наполнявшими жизнью его стены.

Она всегда знала, что не останется под этим кровом навеки, и с самой помолвки чувствовала, что с каждым днем все ближе тот час, когда она покинет его в свадебном паланкине, чтобы войти в дом Хао Вэньяня. Жениха и будущего мужа, которого она так больше и не видела после церемонии. Серьезный хмурый юноша в тот день подобно ей не выглядел счастливым. А через несколько дней он отбыл с принцем Шэнли в Ююнь. Юн Лифэн регулярно получала от него письма. Краткие, приличествующие случаю, вежливые, но лишенные и изысканности выражений, и простой сердечности. Она отвечала ему такими же. И, как ни странно, понимала, что это полностью ее устраивает. Быть может, потом, когда их соединят на свадьбе, они смогут лучше узнать друг друга и начать питать хотя бы дружеские чувства. Но если бы весь год прошел только в подобном обмене письмами, Юн Лифэн была бы только рада.

Судьба волей дяди распорядилась так, что ей предстояло оставить дом, в котором она провела десять лет, намного раньше. Но не для того, чтобы отправиться в дом супруга – а в долгое путешествие в земли, что издавна принадлежали роду Юн.

Решение советника было внезапным для всех. Последовавшие за ним сборы – сумбурными и торопливыми. Никогда прежде слугам не приходилось заниматься чем-то подобным – слишком давно род Юн обосновался в Гуанлине и не отправлялся в дальние путешествия полным числом. Госпожа Юн пребывала в полной растерянности, не зная, какие распоряжения отдавать. Всю свою жизнь с младенческих лет тетушка провела в столице и единственным большим путешествием за эти годы был для нее день свадьбы. Благородные дамы не отправляются в долгие странствия – они сокровища, и усадьбы знати служат им драгоценными ларцами.

Юн Лифэн догадывалась о причинах решения дяди и поспешности сборов. Советник Юн желал, чтобы его родичи были в безопасности. Видимо, позиции сторонников принца Шэнли и дома Янь были еще более шаткими, чем это виделось издалека.

- Маленькая госпожа, - деликатно окликнула ее Баймэй, - повозка готова. Господин Юн ожидает, желая проститься.

Юн Лифэн коротко кивнула. Да, конечно, следовало помнить о временим. Проведя напоследок пальцами по резной лаковой решетке, она взяла из рук Баймэй дорожную шляпу с плотной вуалью. Простую, без отделки. Это тоже было напоминанием о непривычности и поспешности происходящего. Когда они начали готовиться в дорогу, выяснилось, что ни у нее, ни у тетушки попросту нет одежд для дальнего пути. Для посещения дворца и выездов в храмы они не требовались…

Жизнь менялась стремительнее, чем они были готовы. Вместо ясной череды спокойных дней впереди лежал туман неопределенности. Надолго ли они уезжают? Успеют ли добраться до Чжуюня, своих древних владений? Сколько проведут времени в тех краях? Не обернется ли дело так, что им придется возвращаться с половины пути? Или, быть может, они и вовсе никогда более не увидят Гуанлин снова? Что их ждет? Что ждет весь Цзиньянь?

Выходить из дома не хотелось. Юн Лифэн намеренно шла к выходу как можно медленнее, чтобы хоть на миг, на полувздох продлить нахождение в этих стенах, которые всегда были уютными и казались такими надежными.

Господа Юн, которую поддерживали под руки младший из сыновей и ближайшая из служанок, даже не пыталась скрывать слезы. Сейчас она утратила всю свою обычную спокойную уверенность знатной дамы, привыкшей жить в безмятежном тихом довольстве, и выглядела напуганной и почти жалкой.

- С горьким сокрушением в сердце повинуюсь своему долгу, отец мой, - Юн Хаоцунь склонился в поклоне резко, совершенно без приличной благовоспитанному человеку плавности.

Юн Лифэн не было нужды слышать весь разговор, чтобы понять – Хаоцунь в очередной раз за эти дни и, видимо, в самый последний, пытался убедить отца позволить ему остаться в Гуанлине. Однако советник Юн был непреклонен. Все доводы Хаоцуня разбивались о сухой приказ не спорить с отцовской волей. После такого любому сыну в Четырех Пределах оставалось лишь покориться.

Сердце девушки замерло, когда она увидела, как дядя снимает с пальца кольцо, выточенное из облачно-белого нефрита. Передающееся из поколения в поколение древнее кольцо семьи Юн. Она заметила, как резко побледнел двоюродный брат, принимая это кольцо. Кажется, все слова, которые Юн Хаоцунь еще мог бы сказать, разом иссякли. Сжав кольцо в ладони, он опустился перед отцом на колени, отдавая земной поклон.