- Старейшина, - Хао Сюаньшэн порывисто склонился в земном поклоне, - вновь прошу дозволить мне присоединиться к знамени, что послано в Милинь.

- Нет, - безликая маска чуть заметно качнулась, - твой путь не там, генерал Хао.

Похоже, об этом говорилось уже не раз и до того, как Дин Гуанчжи перешагнул порог зала. Ему стало неловко. Сяохуамей слегка повернула голову и ободряюще улыбнулась ему. Дин Гуанчжи понял, что ему не достает отваги прямо здесь справиться о ее здоровье, однако твердо решил во что бы то ни стало улучить хотя бы несколько мгновений для разговора с ней потом.

- Этот… генерал Линь Яолян из Данцзе. Хватит ли ему силы сдерживать печать?

- Хватит. Я видела его достаточно, чтобы понять. В нем та же сила, что у Жу Яньхэ. И… - Сяохуамей запнулась, глядя на Хао Сюаньшэна.

Бессмертный горько усмехнулся.

- Не стоит быть такой любезной. Мне было полезно узнать, почему несколько отступников назвали меня божком.

- Мне безмерно жаль, что тебя постигла такая судьба, - маска повернулась в сторону Хао Сюаньшэна, - ты был достоин участи бога войны.

Хао Сюаньшэн сжал руку в кулак так, что Дин Гуанчжи услышал тихий хруст костяшек.

- Сейчас речь не обо мне. Ты упомянула, что у Линя Яоляна еще и знак государя.

Дин Гуанчжи чуть не задохнулся. Знак государя? Линь Яолян – тот, кто назначен самими Небесами на трон Данцзе? Может быть, учитель Цюэ и ошибся, когда полагал, что им необходима печать Жу Яньхэ, не он был прав, возлагая надежды на генерала Линя.

- Отмеченная душа, несущая еще и знак государя… редкостное сочетание. Но хватит ли ему благородства и силы, как хватило Жу Яньхэ? Смертные… амбициозны.

- Мы и сами ими были, - сухо заметил Хао Сюаньшэн почти одновременно с возгласом Дина Гуанчжи о том, что генерал Линь – благороднейший из людей.

Сяохумей вздохнула.

- Я буду молить Небеса о том, чтобы его жизнь была долгой. Использовать все доступные мне знания, чтобы ее нить тянулась как можно дольше. И чтобы в этот раз ты не ославил меня преступницей, Байхэ.

- Твое преступление было неоспоримо. Ты разрушила сокровищницу, выкрала печать и отдала ее смертному.

- Потому, что ты не мог ее вдержать! – глаза Сяохуамей полыхнули гневным золотом, в голосе зазвенела сталь, - рассказывай же, Байхэ! Рассказывай все, глядя на меня! Не прячься за своей маской!

Сейчас она горела тем же гневом, что и в гробнице Жу Яньхэ. С возвышения старейшины тянуло жутким могильным холодом. Взгляд Хао Сюаньшэна налился мрачной тяжестью.

Дину Гуанчжи захотелось припасть к полу. Стать невидимым и неприметным. Все его знания и умения, вся его сила заклинающего были что муравей перед волом в сравнении с мощью древних существ.

- Успокойся, Сяохуамей…

- Нет! – она взвилась на ноги яростным вихрем, звякнув подвесками из чистейшего нефрита, во рту сверкнули лисьи клыки, - скажи! Скажи, кто ты под своей мнимой благородной личиной! Хоть перед лицами этих двоих – скажи! Я пятнадцать столетий хранила печать в могиле среди неупокоенных душ, сделав то, что не под силу тебе! Я вновь на века сойду в гробницу, когда Линь Яолян умрет – так дай же мне хоть эту кроху справедливости!

Боль, звеневшая в ее голосе, была так же велика, как и ее гнев. Она резала сердце. Дину Гуанчжи показалось, что с него заживо сдирают кожу. В глазах Хао Сюаньшэна, устремленных на лисицу, читалось живое сочувствие – он тоже ощущал ее боль. Как же Сяохуамей могла жить с такой мукой и не лишиться разума?

- Хорошо. Я скажу, - белая, словно светящаяся изнутри руки поднялась и медленно сняла маску, открывая лицо с тонкими чеканными чертами, - я, Байхэ, старейшина Пяти Дворов бессмертных, и есть Принц-Журавль. Тот, кто воздвиг и замкнул Врата Бездны, вырвав для этого сердце Принца-Сокола.

Хао Сюаньшэн не сдержал потрясенного возгласа. А Дин Гуанчжи ощутил, что у него голова идет кругом. Это было слишком даже для заклинающего. Оказаться в одних стенах с тем, кто в древности чуть не пошатнул основы мира и, чтобы исправить это, совершил страшные преступления? Дин Гуанчжи не знал, какое из охвативших его чувств сильнее – благоговейный ужас или запредельное отвращение.

Сяохуамей явно не ожидала, что старейшина признается так просто. Что произнесет это с таким спокойствием. Лисица обессилено умолкла, глядя на Байхэ сухими глазами.

- Ты убил его. Его, верившего тебе, несмотря на все твои дела. Желавшего помочь тебе исправить содеянное и защитить людей. Ты вырвал ему сердце. И мне тоже, - ее голос звучал все тише и тише.

На темные, чуть приподнятые к вискам глаза старейшины ни разу не опустились веки.

- Да. Я сожалею. Но не было тогда в мире иной души и иного сердца, чтобы замкнуть Бездну. Отмеченные сильные души… редки.

Хао Сюаньшэн, поднявшись, приобнял Сяохуамей за плечи, явно желая поддержать и успокоить Меняющую Облик. Его лицо искажали гнев и ярость.

- Старейшина. Вы наслекли на бессмертных проклятие Небес, обрекли нас на это существование!

- Я две тысячи лет несу это знание в сердце и стараюсь вести Пять Дворов к искуплению и прощению.

Ярко полыхнувшая ярость Хао Сюаньшэна обожгла чувства Дина Гуанчжи.Она была так сильна, что заклинающему хотелось с воплем броситься прочь. Если страдание Сяохуамей вызывало сочувствие, то гнев Хао Сюаньшэна вселял страх. Бог войны, которого обратили в неживую мерзость в полушаге от вознесения – вот кто стоял рядом с лисицей.

- Мы отсечены от энергий мира и покрыты позором – твоим позором! Даже те, кто пришел через столетие, через тысячу лет после твоих преступлений! – каждое слово походило на презрительный плевок.

- Да. И я не даю забыть об истинном назначении бессмертных – так, как некогда забыл я сам. О том, для чего Госпожа Черного Жемчуга сотворила отмеченные души, - голос старейшины звучал безмерно устало, - чтобы уберечь от пути отступников, пирующих на трупах слезами и кровью смертных и ищущих способ вновь разомкнуть Врата Бездны. Они ведь ищут его и сейчас.

Хао Сюаньшэн стиснул зубы. Его лицо выгладело так, словно он боролся с сильнейшей болью. Сяохуамей легко накрыла его пальцы своими.

- Линлинь. Что она знает?

- Она знает все. Но просила не говорить тебе, чтобы не увеличивать твои страдания.

Хао Сюаньшэн чуть прикрыл глаза.

- Люди и Многоликие – не твои игрушки… Байхэ.

- Знаю. Пусть и не сразу понял это.

В зале стало тихо. Дин Гуанчжи боялся дышать, чтобы не привлечь к себе внимания. Однако Сяохуамей вспомнила о нем. Подарив замершему заклинающему теплую дружескую улыбку, она мягко высвободилась из рук Хао Сюаньшэна.

- Нам нужно вспомнить о нынешнем дне. Отмыкает то, чем замкнуто…

- Потомок соколиной крови император Цзиньяня умер мирно, - Байхэ не стал снова надевать маску, - его сына Шэнли охраняет судья Чжу… и, полагаю, генералу Хао лучше к нему присоединиться.

- Потомок моего брата – молочный брат принца Шэнли. Как я могу предстать перед ним и открыть, что род Хао покрыт не честью, а позором?

- Мы найдем объяснение, - Байхэ не требовалась безликая нефритовая маска, чтобы являть вид полной невозмутимости, - будем также уповать на искусство дворцовой коллегии Цзиньяня и оградительные заклинания дворца, что хранят принца Шэньгуна и его нерожденного сына.

Дин Гуанчжи не верил собственным ушам. То есть им предполагается просто… ждать? Ждать, когда багровая звезда погаснет, и силы мира вернутся в равновесие?

- Верно, ученый Дин из Лацзы, - предвечный, полный древнего знания взгляд старейшины, казалось, проникал в душу до самого дня, без труда читая ее, как свиток с повестью, - ждать и слушать мир. Но быть готовыми в любой миг действовать, если события будут немилосердны.

- Государыня. Слуга смиренно и почтительно докладывает. На священном ларце соколиной печати из запретного покоя нет следов рук тех, кому не должно касаться его, - Фэн Иньчжи склонился перед занавесом, за которым угадывался бледный призрачный силуэт императрицы Синьюэ, - ни малейших следов колдовства или ворожбы. Никаких повреждений замков и священных печатей, что замыкают запретный покой. Ни единого признака того, что его порог переступал тот, кому не должно.