За подобные разговоры приходилось дорого платить. Так же, как и за найденные стражами трактаты учителя Цюэ и его последователей. Даже простое знакомство с их трудами могло навлечь на человека беду.
Находились, правда, и те, кто не возлагал всю вину на государя. Те, кто видел корень зла в советнике Ши, омрачившем разум несчастного слабодушного правителя. Доходили даже до того, что обвиняли Ши Кунляна в болезни принцев. Якобы, пользуясь горем государя Сянсина, злокозненный советник желает сильнее подчинить себе его волю. И почти никто не сомневался, что именно советник Ши, а вовсе не Милинь, стоит за попыткой убийства любимого народом генерала Линя. Что именно он, завидуя чужой славе и доблести, чинит помехи армии Северного Предела.
Говорить об этом тоже было опасно. За речи против Ши Кунляна взыскивали с той же строгостью, что и за неподобающие слова о государе.
- Мы должны позаботиться о погребении и поминовении несчастного Чэн Ланя и его сыновей, - гадатель в скромном конопляном одеянии нервно ломал пальцы, - он был нашим добрым собратом, и мы не смеем проявлять небрежение…
- Смеем ли мы при этом навлекать опасность на свои семьи? Высказавшие сочувствие приговоренным преступникам сами оказываются под подозрением.
- Но ведь нам известно, что Чэн Лань не клеветал. Мы все проверяли его гадание. Все, кому достало смелости.
- Такое дозволено лишь дворцовой коллегии. Мы преступили Золотой закон, - пожилая женщина в теплой накидке подняла руки к небу, - и каждый из нас заслужил кару.
- И мы видели, что на династии Жун нет более знака благодати.
Гадатели примолкли, пряча глаза друг от друга. Рассказывать о подобном значило показать себя бунтовщиками, нарушившими древний закон Срединных Земель и подстрекающими к неповиновению правящему государю. Но как было мириться со знанием, что на престоле восседает лишенный благодати Небес государь, когда на небе сияет недоброе Око Безны, а все энергии мира пребывают в тяжком смятении? В чем заключается долг в этом случае? Не лучше ли будет все же предупредить не наделенных даром видения простецов?
- Учитель Цюэ предвидел это. Пусть и не столь ясно говорил об открытом ему.
- Один из его уцелевших учеников скрывался под кровом генерала Линя. И сумел ускользнуть из лап сыщиков.
- Генерал Линь – великий человек. Учитель Цюэ указывал на него как на надежду Данцзе.
- Несчастный Чэн Лань и его семья не должны пострадать напрасно. Его вина лишь в том, что он доверился не тому человеку…
- Однако что, если гадание ложно?
Голоса присутствующих на собрании гадателей и заклинающих стихли. Женщина, явно смущенная всеобщим вниманием, нервно теребила край светло-синего рукава.
- Все мы не раз сталкивались с неверными результатами, - запинаясь, продолжила она, - с тех пор, как открылось Око Бездны, любое наше гадание может дать ошибочный ответ.
- Я понимаю, о чем говорит просвещенная сестра. И, признаюсь, не могу не разделять ее опасений.
- Почтенный собрат, едва ли столь многие могли получить одинаковый неверный результат. Его проверяли, и проверяли неоднократно.
- Мы проводили гадание вопреки Золотому закону, который запрещает всем, кто не приведен к священной клятве, вопрошать о судьбах государей. Что, если Небеса в гневе скрыли от нас истину?
Смущенный ропот прошелестел над собравшимися. Еще недавно единые в своем мнении, теперь гадатели были смущены и растеряны. Древний Золотой закон, помимо всего прочего, строжайше запрещал тем, кто не приносил особых обетов, вопрошать о судьбах правителей. Что, если карают за нарушение не только люди, но и сами Небеса? В свете этого казнь Чэн Ланя представала совершенно иначе. Со времен падения Яшмовой Ганьдэ братству заклинающих было запрещено вершить судьбы держав…
- Я испрошу для погребения останки несчастного собрата Чэна и его родичей, - худой как жердь гадатель решительно выступил вперед, - я одинок и бездетен, мой ученик погиб в ночь пожара, поэтому я навлеку гнев и подозрения в смутьянстве лишь на свою голову.
- Почтенный Лянь, вы подаете нам истинным пример высокого благочестия.
Некоторые выглядели пристыженными решением заклинающего Ляня. Однако куда большее число не скрывало своего облегчения.
***
Государь Сянсин смотрел в застывшее лишь супруги, чувствуя себя странно оглушенным. Как будто он вдруг потерял способность чувствовать боль. Их сыновья умерли – и жена, возлюбленная Сифэнь, тоже умерла. Она еще ходила, дышала, отвечала на обращенные к ней речи, ела, если ее уговаривали, но внутри уже была мертва.
Их дети, маленькие принцы, были здоровыми мальчиками, не унаследовавшими телесной немощи отца. Так как же так вышло, что они сгорели от недуга в считанные дни, и все искусство лекарей и врачевателей оказалось бессильно? Откуда пришла эта болезнь, поразившая лишь детей и не тронувшая никого из взрослых?
Сянсин был свято уверен – причиной беды стала не рука Небес, а злая воля кого-то из смертных. Кто-то возжелал лишить дом Жун прямых преемников, нанеся удар в самое сердце Данцзе. Еще совсем недавно Сянсин не тревожился о будущем. Пусть он сам всегда был слаб здоровьем – его должен был сменить на престоле крепкий сильный наследник, рука об руку с которым шел младший брат. И вот теперь это будущее обратилось в прах. Теперь Сянсин ощущал себя последним побегом на уже засохшем дереве.
- Виновных найдут, моя драгоценная супруга.
Государыня Сифэнь подняла глаза, казавшиеся невероятно большими из-за залегших под ними теней. Похожее на застывшую маску скорби лицо чуть дрогнуло.
- Будут допрошены все. Виновные понесут наказание – стократ за каждое свое преступление, и по десять раз за каждую вашу слезу.
Ему хотелось подбодрить жену. Вернуть ее к жизни. Снова заставить улыбнуться эти нежнейшие губы, что сейчас казались восковыми. Быть может, им еще удастся зачать новых сыновей. Если нет, то ему придется обратить взор на наложниц, однако единственной государыней Данцзе останется лишь несравненная Сифэнь. Он не повторит грозящих смутой ошибок правителей Цзиньяня.
- А если виновны мы сами, государь мой супруг? – печальные глаза смотрели куда-то сквозь Сянсина, - если это – воля Небес и знак, что они более не желают видеть дом Жун на Лотосовом троне? Сначала небесный огонь на храм предков, теперь наши дети…
Сянсину стоило немалых трудов сдержаться. Взяв в руки ледяные тонкие пальцы жены, он постарался отыскать утешающие ласковые слова, чтобы успокоить ее. Унять боль и страх, гнетущие Сифэнь. И лишь покинув покои супруги, Сянсин дал себе волю.
- Мы желаем знать, - отдающая в плечо боль за грудиной усилилась, но Сянсин не обратил на нее внимания, - кто, будь он проклят перед ликом Небес, ведет изменнические речи, смущая сердце нашей супруги и утраивая ее горе! Кто распускает крамолу о роде Жун!
Ши Кунлян поклонился. Он был единственным, кого гнев Сянсина не заставил измениться в лице.
- Об этом говорят давно, государь. Крамольный слух, который возобновляется вопреки всем усилиям…
- Но никто еще не осмеливался говорить об этом во Дворце Лотосов! – Сянсин сжал веер, - это нужно пресечь! Выжечь каленым железом, если вырезать лекарским ножом не получается!
- Это может усилить недовольство в народе, государь.
Сянсин отбросил веер и стиснул виски пальцами. Все рушилось и ускользало из рук, как вода из чайного ситечка. В памяти всплыли давние памфлеты, вышедшие из-под кисти Цюэ Лунлина и его учеников. А он ведь полагал, что эту гадину удалось раздавить. Возможно, так бы оно и было – если бы не пожар, если бы не война с Милинем, в которой оказался бессилен даже Линь Яолян, а приходящие с севера люди рассказывают ужасы, послушав которые, впору увериться, что генерал Линь стоит на пути великого зла и скверны, рвущихся в земли Данцзе… и если бы не смерть детей.
Правитель Данцзе чувствовал себя хуже день ото дня. Все чаще тревожила тяжелая боль в груди. Стоило ему преодолеть более дюжины ступеней, как начинала донимать одышка. Сянсин был отвратителен сам себе. Государь должен быть воплощением всех достоинств, сильным и ловким, олицетворяя собой силу и процветание своей державы. Он же был зримым воплощением упадка, в который вступила Данцзе. Но никакие обстоятельства не мешали Сянсину въедливо вникать во все дела.
