— Я ещё и это тебе принесла.

Я смотрю на обёрнутый в фольгу свёрток, который она мне протягивает.

— Опять яд?

— Ха. Нет. Это бутерброд с жареной курицей. Нашла в холодильнике.

Сердце опять стучит чуть быстрее.

— Как ты догадалась, что я голоден?

— Просто предположила, что ты злился на голодный желудок.

Я беру бутерброд.

— Спасибо?

— О, ну конечно. — Она закатывает глаза. — Если бы я хотела тебя убить, ты уже давно бы был в земле. Без головы. И без рук. Их бы я бросила в реку.

Я смеюсь, разворачиваю бутерброд и откусываю большой кусок. Чёрт, как же вкусно.

— Ты сколько раз Йеллоустоун посмотрела?

— Достаточно, чтобы знать, как правильно расчленять.

— Звучит забавно. — Уайатт появляется у меня за спиной, с пустым стаканом лимонада в руке. — Он снова голодный и злой?

Молли разглядывает меня, пока я жую.

— Мне кажется, он всегда такой.

— Потому что у меня нет времени есть, — бурчу я с набитым ртом.

Уайатт закатывает глаза.

— Что-то я не вижу, чтобы ты худел.

— Что-то я не вижу, чтобы ты помогал с детьми. — Я киваю на загон. — Где жеребёнок?

— У тебя в…

— Я помогу. — Молли берет Уайатта под руку. — Со взрослыми животными у меня явно не складывается, может, с детёнышами повезёт больше.

Уайатт ухмыляется. Они теперь друзья, что ли? И какого черта меня это так раздражает?

— Честно говоря, Мария стала пугливее после смерти твоего отца, — говорит мой брат.

Тень пробегает по лицу Молли.

— Похоже, его многим не хватает.

— Он был легендой. — Уайатт похлопывает её по руке. — У тебя хорошее имя, Молли.

Игнорируя привычное теперь чувство сдавленности в груди, я комкаю пустую фольгу и запихиваю в задний карман. После душа, лимонада и бутерброда я чувствую себя новым человеком.

А ещё мне хочется двинуть брату. Но это не новость.

Следую за Уайаттом и Молли к загону, и чуть не падаю, когда вижу, как Молли направляется прямиком к моей племяннице.

Она приседает рядом с ней, улыбаясь, показывает Элле, как правильно распрямлять пальцы, чтобы козлята могли аккуратно брать морковку с её ладони.

Молли улыбается. Ярко. Счастливо. И внутри меня вспыхивает что-то совсем другое. Я заставляю себя не обращать на это внимания.

— Отличная работа! — говорит она и поднимает ладонь для пяти.

Элла шлёпает по ней, заливаясь смехом.

— Ещё! Элле надо ещё!

Сойер оборачивается от разговора с учительницей Эллы.

— А как мы просим?

— Пожалуйста! — Элла складывает руки на груди.

Молли смеётся, глядя вверх на моего брата.

— Ну как я могу отказать, если она так вежливо просит?

— Элла использует свои манеры, — важно заявляет моя племянница. — Ты её любишь.

А потом она со всей силы налетает на Молли, изображая объятие. Мы с Сойером одновременно бросаемся вперёд.

— Элла, аккуратно!

Но Молли только смеётся, крепко обнимая мою племянницу.

— Всё в порядке. Мне была нужна эта обнимашка, Элла. Спасибо.

Я не буду задумываться, почему Молли так сказала. Я не буду продолжать смотреть, как она и Элла становятся лучшими подружками. Я также не буду глазеть на её грудь, которая вот-вот вывалится из этого выреза.

Но желание, знакомое, ноющее, всё равно сжимает сердце. И это не просто влечение. Точнее, не только влечение. Оно… глубже.

Я любил расти в большой семье. Любил быть окружённым людьми, несмотря на хаос. Больше всего я любил то чувство единства, которое испытывал, когда мы все были вместе.

Я чувствовал себя в безопасности. Замеченным. Счастливым.

Ещё в детстве, даже до того, как погибли родители, я знал, что хочу свою семью. Всегда думал, что буду растить кучу детей на ранчо Риверс, так же, как нас растили: окружёнными природой, людьми, настоящим домом.

Но потом жизнь случилась.

И теперь я слишком, чертовски, занят тем, чтобы заботиться об этой семье, чтобы думать о собственной. Особенно сейчас, когда мы снова в подвешенном состоянии, не зная, что ждёт нас впереди. Я едва держусь на плаву. Эмоционально. Финансово. Физически. Добавить ко всему этому жену и детей?..

Да, этого точно не будет.

В большинстве дней мне нормально с этим. Я слишком занят, чтобы зацикливаться на том, что изменить не могу.

Но иногда… иногда это действительно больно.

Молли поднимает глаза, её взгляд встречается с моим. Что-то снова ёкает у меня в груди. Я должен отвернуться. У меня миллион веских причин, почему мне нужно отвернуться. Но в её глазах горит что-то новое. Или нет… Я уже видел это раньше. На фотографиях Гарретта. Той пятилетней или шестилетней девчонки, которая сияла от восторга, играя в ковбоя рядом с отцом.

Сейчас, сидя в пыли, с трёхлеткой, прилипшей к её боку, Молли выглядит… так же.

Светится. Как на тех снимках Гарретта.

Это из-за козлят? Из-за детей? Или из-за того, что Уайатт с ней заигрывает? Или её радует что-то другое?

Отбрасываю эти вопросы в сторону и отвожу взгляд от Молли, поднимая его к небу. Дождя всё ещё не видно.

А эта невидимая рука по-прежнему сжимает моё сердце.

Сняв шляпу, я проводжу рукой по волосам. Они снова стали влажными от пота. Если меня не прикончит эта жара, то Молли Лак точно добьёт.

Я возвращаю шляпу на место и прочищаю горло.

— Ладно, ребята, кто хочет покормить жеребёнка?

Глава 12

Молли

Хэппи

Это самая большая неожиданность века.

Хотя, если подумать, ничего удивительного в том, что обычные ковбои, те, которые не ходят вечно хмурые и ворчливые, терпеливо кормят крошечного жеребёнка из бутылочки.

Но вот увидеть как Кэш Риверс делает это, и делает хорошо — настоящий шок. Как в той песне LL Cool J, это чертовски притягательно.

Нет, правда, очень притягательно.

У меня буквально пересыхает во рту, пока я наблюдаю, как Кэш терпеливо кормит жеребёнка, его шляпа сдвинута назад, так что я могу видеть его лицо. Одна огромная ладонь держит бутылку, другая покоится на гладкой коричневой шкуре жеребёнка.

Мне нужно уходить. Немедленно. Развернуться и выйти из конюшни, потому что если я этого не сделаю, боюсь, просто сгорю. Смотреть на Кэша — это… это вызывает во мне чувства.

Чувства, которые совершенно неуместны, неудобны и просто-напросто неправильны.

— У мамы Хэппи не было молока, поэтому будем кормить её мы, — говорит Кэш, медленно проводя рукой по спине жеребёнка, пока тот сосёт молоко. — Хэппи так хорошо справляется, правда?

Элла, которая взяла меня за руку ещё по дороге от загона и до сих пор её не отпустила, утыкается мне в ногу.

— И-го-го, — тихонько говорит она.

Кэш поднимает взгляд, на его лице появляется улыбка.

— Верно, Элла. Лошадки так и говорят. А вы, ребята, можете тоже? — Он смотрит на её одноклассников.

Большинство детей слишком застенчивы, чтобы ответить, но несколько человек, вместе с Эллой, тихонько произносят «и-го-го», и у меня внутри что-то тёплое разливается от смеха.

Если это не самое милое, что я видела, то я не знаю, что тогда милое.

И вообще… когда я в последний раз смеялась в полдень в четверг?

Когда я в последний раз вообще выходила на улицу в четверг? С другими людьми? Даже не могу вспомнить.

Звук детского ржания пугает Хэппи. Она отдёргивается от бутылки, забивая копытцами. Кто-то из детей испуганно ахает.

Кэш не вздрагивает. Он продолжает мягко гладить жеребёнка по спине, тихонько приговаривая:

— Всё в порядке, Хэппи. Они просто хотят поздороваться. Всё хорошо. Давай, возьми бутылку ещё раз. Вот так. Отличная работа, Хэппи. Уже вижу, как ты становишься большой и сильной.

— Заклинатель лошадей, — усмехается Джон Би, покачав головой.

И ветеринар не ошибается.

Я просто… не понимаю. Это проявление нежности совершенно не вяжется с тем, как Кэш на днях чуть ли не закинул меня в седло. С тем, как он со мной разговаривал. Такое ощущение, что он очень старается быть придурком в моём присутствии. И в то же время создаётся впечатление, что у него есть мягкая, заботливая сторона. Та, которая, вероятно, делает его потрясающим любовником.