— Ох, только не говори, что в уборной её не было! — с досадой сказал граф и отошёл ещё на шаг.

— Да не, нам бы такой большой-пребольшой лист, а то и два, и ножницы с клеем, чтобы мастерить платья из бумаги, — пояснил Сэм.

У него явно имелся план.

— Да, папа! — воскликнула я, хлопая в ладоши. — Ведь ты знаменитый изобретатель — наверняка у тебя есть такая, знаешь, большая бумага для чертежей! Хочу сделать платье!

Сэм и Персиваль тоже запрыгали и захлопали в ладоши, восторженно восклицая: «Платья! Платья!». Граф поморщился и дал слово, что найдёт для нас какую-нибудь бумагу, если только мы будем сидеть тихо. Само собой, мы согласились.

Нас оставили. Я слышала, как миссис Колин сочувственно говорит графу: «С детьми всегда так! Ничего, вы привыкнете». Он что-то ответил, но я не разобрала, что именно.

Персиваль закрыл дверь плотнее и кивнул Сэму:

— Ну! Что?

— Хе-хе! — довольно ответил тот. — Дело в шляпе! Я знаю, где тайник.

Он протянул кулак. Персиваль, засияв, стукнул его своим кулаком, и они совершили ещё несколько нелепых движений, включающих в себя обороты вокруг оси, шлепки ладонями по ботинкам и соприкосновения локтями. Я, подняв бровь, снисходительно глядела на это.

Тут они, донельзя довольные, протянули мне свои кулаки. Я не выдержала, расплылась в улыбке и стукнула их в ответ.

Сэм не спешил говорить, где тайник, а сперва заставил нас угадывать. Мы перебрали, наверное, сотню вариантов — и коробку, зашитую в подушку, и кармашек на шторе, и потайную дверь, а Сэм только мотал головой, ухмыляясь. Наконец Персиваль не выдержал, прижал его голову локтем к своему боку и ерошил волосы, пока Сэм не вырвался, весь красный и встрёпанный, и не сказал:

— В горшке… Да отвяжись ты! В горшке у него тайник, прямиком под орхидеями.

— Ого! В земле?

— Вовсе и не в земле! Он фигурку на горшке ножом поддел, провернул, и вся нижняя часть этак открылась, навроде круглой полки. У горшка двойное дно, и орхидеи там сверху ток для вида растут.

Сэм рассказал, что видел в тайнике несколько писем в конвертах и чертежи. А ещё слышал, как граф звонил комиссару.

— И кричит сперва, значит: «Помощь нужна! Где тебя носит?», а потом: «Какая-какая помощь» и морщится с досадой. Может, подумал, что комиссар в этом замешан. И про следы под окном ни слова не сказал, а заместо этого говорит: «Иллюзию с трёх девиц надо бы снять». Комиссар будто обещался завтра быть.

— Завтра… — задумчиво сказал Персиваль. — Вот что: мы должны подменить бумаги как можно скорее. А потом сделаем ноги отсюда, в адресной книге отыщем, где живёт этот мастер, как его…

— Лафайет Пинчер, — подсказал Сэм.

— Лафайет Пинчер. Мистер Харден точно к нему заглянет, там мы и встретимся.

Это был хороший план.

Виктор, отчаянно зевая, принёс нам бумагу, о которой мы просили, ножницы и клей. Кажется, он пытался выспаться после ночной поездки, но ему всё время мешали. Осведомившись, не нужно ли нам ещё чего-нибудь, и услышав, что нет, он с явной радостью ушёл.

Поскольку в комнате не было стола, Сэм расположился прямо на ковре и, лёжа на животе, принялся что-то набрасывать в блокноте. Персиваль глядел в окно. Я же, обхватив себя руками, молила Первотворца о том, чтобы у меня не заурчало в желудке, не то стыда не оберёшься. Я была очень, очень, очень голодна, но говорить о таком казалось неприличным, тем более что моих спутников ничего не тревожило.

— Зря мы насчёт обеда не спросили, — угрюмо сказал Сэм чуть погодя. — На пустое брюхо вот вообще ничего делать не могу.

— Я уж думал, я один не наелся тем жалким ломтиком хлеба, — с облегчением сказал Персиваль. — Прямо сейчас, не поверишь, с тоской вспоминаю нашу столовую. Может, кто-нибудь узнает, когда нас позовут к столу?

Разумеется, идти пришлось мне, и я узнала, что завтрак мы пропустили, а чай и был нашим обедом. Граф сообщил, что юные девушки должны питаться как птички.

— Но не как гусыни, которых откармливают на убой, — назидательно сказал он. — К слову, Бернардита, в будущем ты прекратишь всякие отношения с этими подругами, ты меня поняла? Та девица из Дэкстерфоллов явно ищет выгоды. Ей всё время будет от тебя что-нибудь нужно, попомни мои слова… Бедные родственники — они такие. Лучше порвать сразу, не то потом не отделаешься. Что до второй, думаю, не стоит пояснять тебе, почему общение с гномами неприемлемо. Я закрыл на это глаза только один раз, поскольку вы совершили ужасную глупость с этими превращениями.

Он строго на меня поглядел.

— Ведь ты осознаёшь, чем рисковала? Даже не хочу знать, где вы достали пыль! Это явно было незаконно. Ты должна понимать: я пригласил твоих подруг только потому, что они могли попасться и выболтать, что и ты в этом участвовала. Как только к вам вернётся прежний облик, они поедут домой. Надеюсь, не позднее завтрашнего вечера.

Я выразила надежду, что так и будет, но граф не спешил меня отпускать.

— Ты уже нахваталась от них дурных манер, — упрекнул он меня, воздевая палец. — Девушке неприлично заявлять о том, что она голодна!

Именно это время и выбрал мой желудок, чтобы громко сообщить, что он плевал на манеры. Мне показалось, от стен даже отразилось эхо. Я закрыла глаза.

— Ты это нарочно, Бернардита? — возмутился граф, будто я без того не умирала от стыда. — Выйди вон!

С горящими щеками я выскочила в коридор. Нарочно! Да как такое сделаешь нарочно?

Сэм и Персиваль выслушали мои возмущения, но не особенно огорчились.

— Ну, спустимся на кухню, — предложил Сэм. — Небось что-нибудь отыщем. А ежели юным девицам не пристало говорить о том, что они голодны, так мы никому говорить и не станем, а просто возьмём.

— Он ещё сказал, мы должны есть как птички, — пожаловалась я.

— То есть, не меньше четверти собственного веса в день? — уточнил Персиваль. — Какие именно птицы, он не сказал? Некоторые и вовсе за сутки съедают больше, чем весят сами.

Твёрдо уверившись, таким образом, что приличия будут соблюдены, мы отправились на кухню, стараясь держаться тихо.

Во всём огромном доме жили три человека, не считая нас, и надо же такому случиться, что миссис Колин именно теперь возилась на кухне! Напевая себе под нос, она сновала между столом и печью. Не сговариваясь, мы шмыгнули в сторону и спрятались за дверью, пока миссис Колин ничего не заметила.

На разогретой сковороде зашкварчал бекон. Нож ударил о яичную скорлупу. Ах, как вкусно пахло!

Персиваль осторожно выглянул, присмотрелся, а затем поманил нас к лестнице и радостно зашептал:

— Это для нас. Живее, вернёмся в комнату!

— С чего ты решил, что для нас, умник? — не поверил Сэм.

— Там шесть яиц, а шесть делится на три, если ты не знал, умник! — сказал Персиваль, толкнув его в плечо. — Идём, дождёмся в комнате, как приличные девушки.

Мы вернулись к себе и принялись ждать. Персиваль даже засёк время.

Прошло десять минут.

— Ну? — спросил Сэм. — И где? Сколько там жарится яичница, а, умник?

— Не съест же она одна шесть яиц! — сказал Персиваль. — Сейчас разложит по тарелкам. Может, ещё сделает нам тосты и чай. Забьёмся? Что ставишь?

Сэм поставил набор карандашей против новенького складного ножа. Они пожали руки и заставили меня разбить рукопожатие. Мы стали ждать дальше.

Кажется, никогда в жизни я так ничего не хотела, как теперь эту яичницу. Запах бекона стоял у меня в носу, вкус ощущался на языке. О, поджаристая, чуть хрустящая яичница с едва застывшим желтком! А если ещё и с тостами! Горячий желток на подрумяненном хлебе…

Пустота внутри меня издавала тихие звуки. Пытаясь их заглушить, я схватила подушку с кровати и прижала к себе. Скорее бы, скорее, о, пожалуйста, скорее!

Прошло ещё десять минут.

— Как знаете, а я спущусь, погляжу, — сказала я. — Даже если мы с ней столкнёмся на лестнице, не вижу ничего страшного.

А вот миссис Колин увидит, потому что свою порцию я проглочу прямо там же, на лестнице, жадно заталкивая руками в рот, и плевать на осуждение. Птички тоже едят без вилок, так что всё в порядке.