Я закусила губы и заспешила прочь, проталкиваясь сквозь толпу.

Мне было так больно, как никогда. Я думала, что не выдержу и умру.

Этого я и хотела. Я предпочла бы умереть, а не бежать мимо всех, кого знала и кто знал меня, выдерживать их взгляды и слышать удивлённые восклицания и смех.

Я всё ещё не верила, что Кристиан… что он и вправду… разве такое могло случиться?

Говорят: «сердце разбилось». Это ложь. Я разбилась вся! Глупая Сара Фогбрайт, поверившая, что её любят, Сара, которая выучилась бы и открыла свой театр, и работала бы там с мужем, и растила бы сына и дочь — эта Сара исчезла, её больше не было и никогда не будет. А что осталось? Что у меня осталось?..

Кажется, кто-то окликал меня. Я бежала, не видя пути, и влетела в сугроб, подвернув ногу, а потом встала и захромала дальше. Как смешно! Дорога расчищена, но неуклюжая Сара Фогбрайт, конечно, найдёт, где упасть. Пусть над ней смеются! Над ней всегда смеялись. Как она посмела думать, что достаточно хороша для того, чтобы её любили?..

Гном с лопатой, как нарочно, встал на пути. Я совсем не видела его из-за слёз. У него было серое пальто и шарф с жёлтыми полосами, длинный шарф, и передо мной всё маячило это серое и жёлтое. Я сделала шаг влево, и он качнулся туда же, вправо — и он тоже.

— Тьху! Да уж проходите, мисс, — проворчал он и ушёл куда-то в сугроб. Я пробежала мимо.

— Сара, постой! — раздалось за спиной.

Я узнала голос Диты, но останавливаться не стала. Что она может сказать? «Всё будет хорошо»? Неправда! «Так тебе и надо, ведь я говорила»? Это я знала и так. Я сама виновата. Мне никогда ни в чём не везло, так почему я подумала, что это изменилось?

Придверница ахнула и всплеснула руками. Я пробежала мимо. Уже с лестницы я слышала громкие голоса внизу. Кто-то бежал за мной по ступеням, настиг у самой двери на этаж и поймал за руку.

— Сара! — воскликнула Дита, задыхаясь. — Подожди…

Она была рядом, румяная от бега. Тёмные кудри, подвязанные зелёной лентой, рассыпались по плечам. Я видела, Дита хочет меня обнять, но медлит, опасаясь, что краска с моего лица испачкает её наряд.

Я оттолкнула её, врезалась в дверь спиной и ввалилась в коридор.

— Уходи! — прокричала я. — Веселись, пляши! Оставь меня! Оставь меня!

Но она, конечно, вошла следом, заламывая руки. За её спиной маячила Хильди, нагруженная сумками. Одна казалась знакомой. Ах, я выронила свои туфли, пока бежала, и даже не заметила…

— Давай я помогу тебе умыться, — сказала Дита, подходя ближе. — Само собой, мы тебя не оставим, и не плачь, нашла из-за кого огорчаться! Ничего, всё наладится.

— Ничего не наладится, ничего! — воскликнула я, давясь слезами. — Он не любит меня, он смеялся надо мной, они все смеялись! Посмотри, что со мной сделали. Я уродина, посмешище! Все видели меня такой, все, и он видел!

— Да наплюнь и разотри! — посоветовала Хильди. — Ничё не уродина, ток умойся, а я те полотенце принесу.

— Подожди, Сара, не смотри в зеркало! — тревожно воскликнула Дита, протягивая руки, но я отступила на шаг, и ещё на шаг, и оказалась у комнаты с общими умывальниками.

Потом я шагнула влево и развернулась к зеркалу.

— Э-это я? — только и сумела я спросить дрожащим голосом, и всё затопило слезами.

Я уже видела, что сделали с моим лицом, но мельком и по частям. Всё вместе смотрелось кошмарно. Нос покраснел от слёз, волосы были всклокочены и торчали дыбом. Кое-где в них вставили перья. Посмешище! И в таком виде я стояла, гордясь собой — как долго я стояла там, во дворе? Остался хоть кто-то, кто меня не заметил?

Голди, Дейзи и все их соседки, должно быть, обладали немалой выдержкой, если ни словом, ни жестом не выдали себя, глядя на этот ужас.

— Я не переживу, — всхлипнула я. — Не переживу! Я ведь просто хотела быть красивой, хотела танцевать, я… За что они так со мной?

Хильди принесла полотенце. Дита помогла мне сбросить накидку. Она отмывала моё лицо, а я могла только держаться за края умывальника и плакать, отплёвываясь от мыльной пены.

— Я отчислюсь, — повторяла я. — Отчислюсь. Я не смогу его видеть. Не смогу видеть их вместе. Никого не смогу видеть — я стояла там, как дура, в таком виде! Теперь все, все будут надо мной смеяться. Они уже смеются. Я не знаю, как жить, я не знаю, как жить дальше!

— Полотенчиком утрись, — хлопотала надо мной Хильди.

Но я и правда не знала, как жить, и никакое полотенце не могло впитать моих слёз. Сегодня Дейзи будет танцевать с Кристианом, и это для них распустятся цветы в вечернем небе и закружит снег. Это её он будет обнимать и целовать, и она станет его женой. Для меня не будет больше записок в библиотеке, свиданий под лестницей и поцелуев у старого дуба. Мне останется только ходить, отводя глаза, мимо тех мест, где всё напоминает о былом счастье и моей глупости.

Тут в уборной что-то зашумело, и ручка двери повернулась.

— Ты всегда оказываешься не там, где следует, Сара Фогбрайт, — с досадой сказала Шарлотта из темноты. — Здесь никого не должно было быть в это время! Я надеялась переждать, но, видимо, буду вынуждена вечно сидеть взаперти и слушать твои причитания, если сама не положу этому конец.

Она вышла, зачем-то закрывая половину лица ладонью, и сердито спросила:

— Что же с тобой такого случилось, что ты не хочешь жить? Посмотри на моё лицо!

И отвела руку.

Я ахнула, увидев сморщенный розовый провал вместо её левого глаза, а потом заметила, что у Шарлотты нет кончика носа, и ноздри глядят наружу. Её щека была густо испещрена шрамами, будто кто-то взял нити, белые и багровые, и беспорядочно вышивал одними поверх других, зацепив и угол рта, так что он ушёл влево.

— Ничё се, — присвистнула Хильди.

Дита выронила мыло, и оно заскакало по цветочным плиткам и гулко ударилось о жестяное ведро под умывальником.

— Посмотри на меня и скажи, что ты не хочешь жить, — жёстко повторила Шарлотта. — Скажи, что ты некрасива, давай! Всё, что тебе мешает, можно смыть, а ты попробуй всю жизнь прятаться под иллюзией! Прятаться и жить с вечным страхом, что она развеется раньше срока, и помнить, что это лишь видимость, и если хоть кто-то к тебе прикоснётся, он узнает правду. Меня и так не считают красивой, а видели бы они это!

И Шарлотта указала на своё изуродованное лицо.

— Скажи, что ты некрасива, — повторила она.

Я не смогла.

Шарлотта оттеснила нас от зеркала, вынула из кармана моментальный снимок и, поставив его на умывальник, с досадой сказала:

— Уйдите же, наконец! Вы мне мешаете.

— Это ты? — спросила Дита, указывая на снимок. — Это… это случилось недавно?

— Моя сестра, — неохотно ответила Шарлотта. — Она позволила воспользоваться её лицом. Своё я потеряла слишком давно. Вы уйдёте или нет?

Я даже на миг позабыла о своих горестях. Мне хотелось увидеть, как Шарлотта накладывает иллюзию, но она была права: мы мешали, не стоило смотреть ей под руку.

Хильди глядела, раскрыв рот. Дита потрепала её за плечо, подтолкнула, и мы ушли.

В комнате я наткнулась взглядом на портрет, и волна боли и гнева опять поднялась в груди. Я схватила его и бросила изо всех сил. Рамка треснула, и стекло разлетелось со звоном.

— Зачем он рисовал меня, если не любил? — воскликнула я. — Это чтобы сделать мне больнее? Но ведь не я первая к нему подошла! Я даже не знала, кто он такой. Почему виновата осталась я, а не он?

— Да есть уж такие гнилые люди, — с упрёком сказала Хильди. — Ну, они друг дружку стоят, вот и пущай живут долго и несчастливо.

Я села на пол и заплакала.

Теперь я понимала многое. Я с самого начала была для него только забавой. Разве тот Александр, с которым, по слухам, проводила ночи сама Эдна Хилл, мог всерьёз увлечься такой, как я? Ведь даже первое свидание он назначал, уже зная, что не явится на него, потому что уезжал домой на пикник. И он, конечно, знал, что будет помолвлен с Дейзи, просто не упустил возможности развлечься с наивной дурой, которая сама упала ему в руки.