Персиваль сделал вид, что держит в руке воображаемое письмо. Он высоко поднял брови, раскрыл рот и так нелепо бросил взгляд поверх очков, что я не выдержала и рассмеялась, но смех вышел немного нервным.

— Это была миссис Тинкер, — пояснила я. — Та самая миссис Тинкер. Изабелла Росси. Я думала, комиссар уже поймал её в Дамплоке и посадил за решётку! Я думала… Но она на свободе, и она опасна!

Они посерьёзнели.

— А что хоть за письма? — спросил Персиваль. — Что в них такого?

Я вынула из кармана мятые листы и, кое-как их расправив, принялась читать вслух.

— «О, Иза, моя несравненная роза… сводишь меня с ума всё больше… Помню тот день, когда впервые увидел тебя на сцене. Ты была будто алый цветок на чёрных камнях мостовой, яркая и до того нежная и хрупкая…» Тьфу! Это любовные письма, и такие глупые. Этот мужчина не придумал ничего лучше, кроме как цитировать нелепые…

— Бессмертные строки Кеттелла! — сурово перебил меня Персиваль. — Сколько бы лет ни прошло, этот язык всегда будет понятен влюблённым…

— А кто писал-то? — спросил Сэм и потянул письмо к себе. — Отчего-то ж ей оно важно.

Он перевернул бумагу, и на другой стороне мы увидели подпись: «Навеки твой, Томас».

— Томас Твайн! — ахнула я, догадавшись. — Комиссар!

За окном серел день — один из тех неприятных зимних дней, когда толком не светлеет, и утро похоже на сумерки, и полдень похож на сумерки, и определить время без часов решительно невозможно. Огонь в камине давно погас, и лампа не горела. Мы разглядывали письмо, до того старое, что бумага пожелтела от времени, а чернила выцвели, и в бледном свете казалось, будто буквы ползут по листу, меняясь местами.

— Так что же, выходит, комиссар заодно с актрисой? — нахмурившись, предположил Персиваль.

Сэм, такой же хмурый и озадаченный, покачал головой.

— Мисс Шарлотта бы знала, — неуверенно сказал он и встряхнул письмо, расправляя его. — А это как понимать?

Я уже догадалась. Я вспомнила портрет, стоявший у комиссара на столе, и теперь с нетерпением заявила:

— Я уверена, мистеру Твайну грозили оглаской! У него довольно взрослые сын и дочь, я видела моментальный снимок в его кабинете. Наверное, он уже был женат, когда это писал.

Сэм засопел и сказал с осуждением:

— А как заливался-то! Как он там поучал мистера Хардена? «Заведи, мол, настоящую семью, как вот у меня с Мэри…» То-то небось он обрадовался тем записям, что дала ему мисс Шарлотта…

Тут он задумался, смешно шевеля бровями, изменился в лице и воскликнул с немалой тревогой:

— Ну, бьюсь об заклад, комиссар прижал миссис Тинкер, чтоб отправить её за письмами, да сам с нею сюда и прибыл. Сейчас поглядит, что она ему принесла, да как явится по наши души! Отчего-то мне думается, что нам влетит.

— Даже спорить не стану, — кивнул Персиваль. — Мы получили всё, что нужно, и нам лучше уйти, да поскорее.

Сэм уложил бумаги к себе в сумку. Я осмотрела комнату, убеждаясь, что мы ничего не забыли, и выглянула в окно. Упавшие подушки теперь исчезли. Снег раскис и сделался ноздреватым, и перепутанные ветви старых лип были мокры и черны. По улице, лежащей за голым парком, время от времени проезжали экипажи, и над вывеской банка, подсвечивая её, горели огни. Их свет расплывался в туманном воздухе.

Сумки мы сбросили вниз, чтобы выйти из дома налегке, не вызывая лишних вопросов. Скажем, будто хотим прогуляться по парку или постоять у крыльца — разве кто-то станет возражать?

В это время внизу прозвенел колокольчик. Громкий, долгий звук походил на тот, каким в общежитии нас созывали в столовую.

— Неужто завтрак? — оживился Сэм. — То есть, я хотел сказать, до чего некстати! Однако поздно тут завтракают, уж время обеда.

— Нам бы не задерживаться, — тревожно сказал Персиваль.

— Это само собой, — кивнул Сэм.

Мы заторопились вниз, на ходу выдумывая причину, чтобы выйти хоть ненадолго. Увы, это нам не удалось: у лестницы, преграждая путь, стоял граф Камлингтон, явно утративший доброе расположение духа после встречи с незваной гостьей. Виктор и миссис Колин тоже были тут.

— Запомни, Бернардита, — сурово произнёс граф, — в это время в моём доме возносят хвалу Первотворцу. Не знаю, как ты воспитана, однако приучайся спускаться к этому часу. Идёмте же, возблагодарим его за ниспосланную пищу и за доброту, с которой он неусыпно и усердно о нас заботится. После сядем за стол.

Проклятье! Видимо, граф был из тех, кто неукоснительно соблюдает все обряды. Неужели после всего, что с ним случилось, он ещё хотел благодарить Первотворца?

— Идёмте же, — настойчиво повторил граф.

— Так а я другой веры, — сказал Сэм. — Я тут останусь.

Кажется, он придумал, как нам выпутаться, потому что с виду был крайне доволен собой. Но не успела я обрадоваться, как граф смерил его долгим взглядом и сказал:

— Пока ешь и пьёшь в этом доме, ты будешь благодарить Первотворца. Насколько я помню, даже гномы не отрицают его существование. Это он, так или иначе, создал нас всех, и его милостью мы проживаем каждый день. Или в тебе нет ни капли благодарности и уважения?

Я пришла в отчаяние. Мы встанем у алтаря, сложим ладони чашечкой, разожжём искорки… и у Сэма и Персиваля, само собой, ничего не получится, и станет очевидно, что они вовсе не те, за кого себя выдают. Вовсе не студентки из академии иллюзий! Ох, нет!

— Мы только ненадолго выйдем, папа, — взмолилась я. — Это займёт мгновение, не больше. У меня опять кое-что выпало из окна…

— Корсет, — услужливо подсказал Персиваль.

Я была в таком отчаянии, что ухватилась даже за эту чушь.

— Да, папа! Нельзя допустить, чтобы он промок. Мы сейчас же вернёмся…

— С ним ничего не случится, — отрезал граф. — Следуйте за мной.

Про себя я воззвала к Первотворцу так отчаянно, как никогда прежде. Только он один и мог нас теперь спасти. Нам требовалось чудо!

Тут раздался громкий стук дверного молотка.

— Кто бы это ещё мог быть? — нахмурился граф Камлингтон. — Виктор, узнай. Меня ни для кого нет дома, если только это не что-нибудь из ряда вон выходящее.

Я воспряла духом. Первотворец ниспослал нам спасение! Без разницы, каким путём…

— Это комиссар Твайн, — вернувшись, доложил Виктор. — Изволите принять?

Ох, нет. О Первотворец, я просила вовсе не об этом! Хорошо ещё, мистер Твайн не заметил сумки, брошенные нами, и не догадался в них заглянуть, не то письма и документы уже попали бы к нему в руки. Ведь не догадался же?..

Мы с Сэмом и Персивалем обменялись тревожными взглядами.

Граф неразборчиво что-то пробормотал, дрожа от возмущения, и махнул рукой. Виктор понял его без слов, исчез и спустя мгновение привёл комиссара. Тот выглядел невозможно довольным. Казалось, ещё чуть, и примется насвистывать. Должно быть, он всё же прибрал бумаги к рукам! Чем ещё объяснить его радость?

Моё сердце так и упало.

Комиссар остановился, заложив руки за спину. Он был ниже графа и теперь вытянулся и вскинул подбородок, прежде чем заговорить.

— Я лишь пришёл сказать, милорд, что письма уничтожены, и вы больше не можете диктовать мне свои условия, — сообщил он с усмешкой. — Не хотел, чтобы между нами осталось недопонимание. Что касается вашей последней просьбы…

Мистер Твайн бросил на нас долгий взгляд.

— Вы говорили об иллюзии, которую нужно снять.

— Если это иллюзия, — мрачно сказал граф таким тоном, что меня прошиб ледяной пот. — Признаться, я не до конца уверен. Вы можете сказать точно?

— Поглядим, — ответил комиссар, не отрывая от нас взгляда. — Что ж, я окажу вам эту последнюю услугу. В комнате будет удобнее. Проводите меня, мисс.

— Не понимаю, к чему куда-то идти, — возразил граф. — Покончите с этим здесь же, да поскорее.

— Вижу, вы лучше меня знаете, как надлежит действовать, — холодно сказал комиссар. — Раз так, пожалуй, сами справитесь. Не смею вам мешать.