Уезжали и другие. Экипажи таяли, редела толпа. У списков почти никого не осталось, и я подошла ближе. Я заметила в стороне знакомую по экзаменам девушку, Бернардиту. Она тоже держалась особняком и тоже увидела меня.

— Волнуешься? — спросила она. — Твоего имени, кажется, пока нет в списке.

— Я Сара, — представилась я.

— Я помню.

— А ты…

— Дита, — решительно сказала моя новая знакомая. — Предпочитаю, чтобы меня звали так.

— Дита, — кивнула я. — Ты здесь одна?

— Мои родители, — сухо ответила она, — не смогли меня сопровождать. Твои, кажется, тоже не здесь?

— Да, и мои не смогли.

Я не была особенно искушена в вежливой беседе, и Дита, видимо, тоже, так что мы просто молча стояли рядом, время от времени поглядывая на список. Наконец подошёл и Оливер — в тот самый момент, когда наверху загорелась надпись: «Списки сформированы. Поздравляем всех поступивших!».

— Мне жаль, — сказал Оливер и потрепал меня по плечу. — Ничего, мисс Сара, вы сможете попробовать в будущем году.

— Ты смотришь не в тот список, — ответила я и указала пальцем. — Вот, я поступала на театральный — и поступила!

Бернардита, к слову, тоже прошла.

— На театральный? — озабоченно спросил Оливер. — Но разве вы собирались не на бытовой?

— Так уж вышло… И потом, мне не придётся учиться вместе с Голди и Дейзи. Только ради этого стоило выбрать театральный!

Оливер цокнул языком, но я не стала слушать, что он скажет, а вприпрыжку побежала к экипажу и, забравшись внутрь, торопливо перевела рычажок коммутатора в положение звонка. Штепсель уже был вставлен в линию Гринтона, приморского городка, а шнуры — в соответствующие гнёзда, чтобы связаться прямо с папиным гостиничным номером. Оливер только папе и звонил.

Папа страшно гордился тем, что в нашем экипаже установлен коммутатор. Мало кто мог себе такое позволить. Но отчего же он всё не отвечал?..

— Алло? — наконец раздался голос в трубке. — Оливер?

— Папа, это я. Я поступила!

— Хорошо. Молодец, Сара. Тебе стоило позвонить раньше: мы как раз отправляемся на морскую прогулку вдоль побережья. Ты меня задерживаешь.

— Я только-только узнала результат! Так что, раз я сдала, я могу выехать к вам уже сегодня?

Трубка замолчала, и я позвала:

— Папа! Алло!

— Да, Сара, я слышу. Ты думаешь ехать одна? Это неразумно.

— Но мы же договаривались, что если я поступлю…

— До начала занятий всего две недели, и я уверен, тебе стоит подготовиться. Понадобится форма, и что там ещё… Перья… Не в этот раз, Сара.

— Не хватало нам ещё переживаний! А случится что в дороге? — присоединился мамин голос. Видно, она стояла рядом. — Ехать в такую даль, одной, ради недели отдыха? Ещё заболеет перед началом занятий. К чему нам это? Нет, следующим летом поедем все вместе, а сейчас и разговора быть не может.

Но разговор был. И они обещали. И я была уверена, что если успешно всё сдам, то поеду к ним…

— До свидания, Сара, — попрощался папа. — Надеюсь, хоть подготовиться к началу занятий ты сможешь без нас.

И нажал на рычаг.

Я вышла из экипажа и поморгала, чтобы смахнуть слезинку, но слёзы потекли ручьями. Оливер услужливо протянул мне платок. Рядом стояла Дита — видно, они поладили.

— Знаете что? — сказал Оливер. — Садитесь, и поедем праздновать. Вы ничего не имеете против мороженого?

Против мороженого мы ничего не имели.

Две недели пролетели быстро. Даже не верилось, что занятия начнутся уже завтра.

Я сидела на подоконнике в комнате общежития и смотрела на хмурый вечер за окном. Подоконник мне сразу понравился: широкий, не то что дома. Удобно сидеть на таком, подложив под спину подушку, и пить горячий шоколад.

Шоколад в местной столовой варили отвратительный: несладкий, с какими-то частичками, которые не растворялись и хрустели на зубах. И то, что хрустело, было совсем не похоже на сахар. Да и подушка сбилась. Плотная и комковатая, вдобавок она казалась сырой.

Одна радость, что мы с Дитой соседки. В тот же день, как мы поступили, Оливер сходил с нами сюда, чтобы мы записались, ведь мы обе жили не в городе, и нам полагалось место в общежитии.

Родители сразу предупредили, что не имеют возможности снять мне квартиру — они уже делают это для Розали. А сестра сказала, что её квартирка крошечная, места для меня не хватит, к тому же она располагается рядом с её академией, так что мне пришлось бы ездить через весь город. В общежитии удобнее.

Я не возражала. Я подумала, что мне и самой будет приятнее жить отдельно от Розали.

Так вышло, что когда мы приехали регистрироваться, свободных мест оставалось много — видимо, все остальные ещё праздновали поступление, и мы успели одними из первых. Нас без труда поселили вдвоём. Даже позволили выбрать комнату, и мы взяли ту, окна которой выходили на академию художеств и её тренировочную площадку, обсаженную яблонями.

Дита сказала, что ей нравится старинная архитектура, а кирпичные корпусы академии — просто услада для глаз. Я сказала, что без ума от природы, и когда яблони зацветут, буду смотреть на них каждую свободную минутку.

Я думаю, мы обе солгали, а правда заключалась в том, что в Дамплокской академии художеств обучались только юноши. Жаль, что сегодня моросящий дождь разогнал их с площадки. Там не было магического защитного купола, да и над нашим главным корпусом его ставили, как я теперь поняла, только в день экзамена. А потом сняли.

Стекло дребезжало от порывов ветра. Оно неплотно держалось в раме, и ветер задувал в щель. Я поёжилась, отхлебнула ещё глоток, подумав, выплюнула его обратно в чашку и пошла её мыть.

Когда родители узнали, куда я поступила, разразилась буря.

— Ты даже с этим не справилась! — восклицал папа, меряя шагами комнату. — Как ты могла перепутать факультеты?

— Я не путала, — упрямо повторяла я. — Я туда и хотела.

— Она сведёт меня с ума, — простонала мама с дивана. Она лежала там, то прикладывая ко лбу компресс, то тряся над стаканом успокоительными каплями. Розали, моя идеальная сестра, подливала ей воды из графина.

Наконец папа связался с ректором. Увы, перевести меня на факультет бытовой магии не вышло — не было свободных мест, но ректор утешил папу, сказав, что я получу примерно те же знания. Может, чуть более полные.

— Мистер Даркморроу сказал, что бытовым заклинаниям их тоже будут учить, — проворчал папа, вернувшись из кабинета. Он плюхнулся на диван и потёр виски. — Маскировать пятна пота на театральных платьях или то, что у актёров не все передние зубы на месте…

Моё лицо вытянулось. О таком не говорили во время презентации.

— Что? — взвизгнула мама. — Какая пошлость!

— Создавать иллюзию другого лица, если актёр запил и его заменяют…

— Запи-ил?

Голос мамы взлетел и трагически дрогнул. Отточенным движением она опрокинула стакан и опять натрясла в него капель, а Розали подлила воды.

— Какая пошлость, какая мерзость! Как она могла этого хотеть, что с ней не так?.. Или ты поступила так назло нам, Сара?

— Не тревожься, дорогая. Конечно, Сара не будет работать ни в каком театре! Отучится два года, выйдет замуж, а там пусть у мужа голова болит.

Они были так огорчены моим поступком, что сослали меня в общежитие на неделю раньше, чем требовалось. Почти целую неделю я жила на этаже одна, вздрагивая от скрипов и шорохов и на ночь придвигая к двери тумбу.

Все начали съезжаться только вчера. Приехала и Дита, и вот уже второй день тумба стояла на положенном ей месте. На неё мы поставили снимок в рамке: мы смеёмся, обнимаясь, испачканные мороженым, а за спиной у нас танцуют фонтаны. Это Оливер сделал в кафе на память.

Такие снимки не вешают над камином. Если бы родители увидели, то первым делом отчитали бы меня («Как не стыдно! Только посмотри на свой неряшливый вид, Сара!» — «Что подумают люди? Ты бросаешь тень на семью!» — «Ох, она и подругу такую же нашла»). Снимок они, конечно, уничтожили бы, потому дома я его прятала. Мне так хотелось иметь хоть что-то на память о дне поступления!