— Я и толкаю на себя, — ответила я, едва не плача. — Закрыто!
— Так вы потяните на себя!
Я потянула, и это помогло.
С той стороны мне уже спешила на помощь женщина, немолодая, полная и уютная, с густой проседью в тёмных волосах, в коричневом платье. Видно, придверница.
— Входи, милая, — кивнула она и тут же поправила круглые очки, сползшие на кончик носа, широкого и короткого. Похоже, сказалась гномья кровь. — Входи, все уже там.
Она указала рукой на дверь в конце холла, а потом, с сомнением окинув меня взглядом, сопроводила меня и сама открыла.
В зале было темно, лишь сцена освещена. Я вошла под грохот аплодисментов, пробралась боком и заняла одно из последних свободных мест.
Все пришли с родителями! Даже больше того: казалось, вокруг одни только родители. Я встревоженно вертелась, пока не заметила, наконец, девушку своего возраста, а тогда посмотрела на сцену.
— Вот чему вы научитесь на факультете бытовой магии! — торжественно завершил старик с длинной бородой и обширной лысиной. Я прежде видела на портретах его худое лицо с крючковатым носом и знала, что это ректор, мистер Даркморроу.
Нарядная девушка, стоявшая рядом с ним, поклонилась. Я пропустила всё, что она показывала, но не беда: и так знаю.
— Однако иллюзию можно применять не только в быту, — продолжил мистер Даркморроу, когда аплодисменты затихли. — Вы все бывали в театре…
Он отступил, сделав указующий жест рукой, и стена за его спиной стала небом, утренним, розовым, стала горами со снежными вершинами. Пол превратился в озеро, берега зазеленели, закачались высокие травы. Мистер Даркморроу стоял на дощатом причале, и белые птицы кружили вокруг. Они опустились на воду, подплыли ближе, как будто ждали, что их покормят, а потом вспорхнули опять — и полетели в зал.
Все заахали. Кто пригнулся, кто вскинул руки, отмахиваясь. Я протянула ладони, чтобы коснуться перьев, хотя и знала, что ничего не почувствую, ведь это иллюзия.
А с неба пошёл снег. Озеро замёрзло, схватилось коркой льда. Ветер тут же намёл сугробы, и мистер Даркморроу поёжился, обхватив себя руками — притворялся, конечно. Небо побелело, и горы стали почти неразличимы. Только тёмные метёлки сухих трав покачивались над снегом там и сям.
Но засияло солнце, и снег растаял, потёк ручьями — прямо со сцены. Вода сломала лёд, а после растопила, и на тёмных берегах проклюнулись юные травы, расцвели цветы, лиловые и белые. Мне казалось, я чувствую их запах.
— Этому вас научат на театральном факультете, — сообщил мистер Даркморроу и осторожно ступил с причала прямо в воду, которая на глазах стала обычной дощатой сценой. — Если вы умеете видеть красоту этого мира и хотите показать её другим, вас ждут на театральном факультете! А наиболее одарённым мы предложим окончить пять курсов и служить государству…
Но я не слушала. Я видела, как ветер качает головки цветов, как летят белые птицы и как горит рассвет в водах горного озера. Я не запомнила, что ректор говорил дальше, и не ощущала, как меня толкают, когда все поднялись и пошли на выход. Отстояв очередь, я назвала своё имя и получила жетон, а потом вложила его в прорезь под табличкой «Театральный факультет».
Разве я могла поступить иначе?
Кажется, я бывала в театре в детстве, на представлении для самых маленьких. И уж точно там не было подобного волшебства, я бы запомнила. А вот это — о, это я хотела видеть и хотела творить!
Я даже забыла о мокрой туфле и о том, что нужно придерживать подол платья, чтобы прятать в складке грязное пятно (наиболее изощрённая иллюзия, которой я владела). Театр! Отчего я раньше не знала об этих чудесах? Почему мы не ходили в театр?
Нас развели по кабинетам, выдали листы и самопишущие перья.
— Сочинение, — объявила остроносая дама. — Тема: «Мой самый добрый поступок». Время пошло.
И перевернула высокие песочные часы.
Мой самый добрый поступок!.. А говорили, велят писать о том, как прошли два месяца лета, о семье или о первом детском воспоминании. К этому я готовилась. А добрый поступок? Ох, однажды я сшила кукольный наряд из маминого нового платья, которое она ещё не надевала. Мама собиралась в нём на вечер к друзьям, но после такого, конечно, не пошла, а на вечере случился пожар, и, кажется, кто-то пострадал. Выходит, я спасла маму. Считается ли это добрым поступком?
А ещё я однажды натянула верёвку внизу лестницы. Думала, будет смешно, если кто-то упадёт, вот только упала я сама. Мы спускались к ужину, и верёвка была плохо видна, я о ней совсем забыла. Другие увидели, как я лечу носом вперёд, и не попались в эту ловушку. Ох, нет, это совсем не добрый поступок.
Оглядевшись в поисках вдохновения, я наткнулась взглядом на девушку, сидящую через проход от меня, темноволосую, с тёмными бровями и совсем чёрными глазами. Она жевала кончик пера. Похоже, в её жизни тоже не было добрых поступков. А все остальные уже о чём-то писали!
Соседка заметила мой интерес, и мы с ней обменялись понимающими взглядами.
Поразмыслив ещё немного, я решительно закусила губу и сочинила историю о старушке, которую перевела через дорогу, полную экипажей. Что-то написала и соседка.
Магический помощник — парящий над полом ящик — проехался между рядами, собирая листы. Он брал их тонкими руками и вкладывал в прорезь, пока не набил брюхо, и каждый раз говорил басом: «Спасибо!». Голос не подходил ему, и мне стало смешно. Я видела, как соседка слева морщится, тоже пытаясь сохранить серьёзный вид. Надеюсь, у меня это вышло успешнее, потому что у неё не вышло совсем.
Нас пригласили в другой кабинет. Там, выстроившись в круг, мы сделали простейшую вещь — светлячка. Ладони чашечкой на уровне груди, ощутить тепло, призвать огонёк. То, что умеют и пятилетние дети, если только Первотворец одарил их искрой.
Я удивилась, заметив, что у кого-то светлячки жёлтые, а у кого-то красные. Были зелёные, оранжевые и даже один розовый. В ладонях моей недавней соседки плясал зелёный шарик. Мой светлячок был голубым, как у всех в моей семье, и я думала, других и не бывает. Размерами они тоже отличались. Вот об этом я как раз была осведомлена, ведь мой огонёк совсем небольшой. Сара-неудачница, что с неё взять.
— Хорошо, хорошо, — кивал экзаменатор, обходя нас по кругу. Видно, один из преподавателей, но если он представлялся, то я пропустила. — Хорошо, недурно, хорошо…
Неужели хорошо? Впервые доброе слово о моём светлячке!
Одной из девушек совсем не повезло. Её огонёк, бесцветный, почти прозрачный, вспыхивал на мгновение и тут же исчезал. Бедняжка кусала губы, заламывала тонкие пальцы, пробовала снова, но ничего не выходило.
— Не волнуйтесь так, — сказал экзаменатор, похлопав её по плечу. — Время ещё есть.
Но девушка расплакалась. К ней тут же подлетел магический помощник и достал из своих недр платок (сперва я приняла его за чьё-то сочинение). Девушка утёрла лицо, отказалась от стакана воды и торопливо вышла за дверь.
У остальных получалось по-разному: у кого лучше, у кого хуже, но мне показалось, этот этап мы все прошли.
Нас пригласили в следующий кабинет. Там перед невысокой сценой рядами выстроились стулья. Сцена была пуста, не считая небольшой трибуны с прозрачным экраном, приютившейся с краю. Экзаменатор, уже знакомый нам по прошлому испытанию, молодой, невысокий и полноватый, пригладил и без того гладко зачёсанные назад светлые волосы, попросил всех присесть и стал звать по одному.
— Мисс Бернардита Харден, — сказал он, глядя в список, и со стула поднялась та самая темноволосая девушка, с которой мы вместе страдали над сочинением. Вот, значит, как её зовут.
Тут я поняла, что даже не обратила внимания, с кем поступаю, и оглядела зал. Ни одного знакомого лица! А ведь я была уверена, что Голди Гиббонс и Дейзи Когранд тоже поступают на факультет бытовой магии. Должно быть, они прошли испытания в какую-то более престижную академию!
Моё сердце упало.
В зале сидели одни только девушки, что было неудивительно, ведь академия женская. Судя по одежде, не все из богатых семей… хотя не мне судить. По моему виду тоже не особенно скажешь, что я из тех самых Фогбрайтов.
