Мы тихонько спустились.

Миссис Колин сидела к нам спиной, протянув ноги к огню, и ковыряла в зубах. Пустая сковорода на подставке и грязная тарелка свидетельствовали о том, что Персиваль только что проиграл нож.

— Чё, не съест, а? — зашипел Сэм. — Не съест, а, умник?

— Да быть не может! — ошарашено прошептал Персиваль.

Я уже считала эту яичницу своей!

Меня охватил ужасный гнев, даже в глазах потемнело. Я и не знала, что способна на такие чувства. Кажется, я сгребла Сэма и Персиваля за пиджаки и утащила наверх. По крайней мере, когда перед глазами просветлело, я уже находилась в комнате, а они стояли рядом и поправляли одежду, глядя на меня с некоторой тревогой.

— Сэм! — велела я, устремив на него палец. — Рисуй мышь! Гадкую, жирную, облезлую мышь, и пусть она сидит на задних лапах!

— А… — начал было он, но осёкся и послушно нарисовал, притом довольно быстро, и протянул мне блокнот.

— Жди здесь, — сказала я ему и развернулась к Персивалю. — Ты идёшь со мной.

— Почему он? — спросил Сэм с некоторой обидой.

— Да, почему я? — польщённо спросил Персиваль.

— Тебе хорошо удаётся писк, — отрезала я.

Его лицо вытянулось, но спорить он не стал.

Миссис Колин всё ещё сидела у огня, погружённая в мечтательную дремоту. Она поставила греться чайник, а тарелки мыть не спешила.

Я вгляделась в эскиз, а затем, вытянув руку, прошептала, вкладывая в заклинание весь свой гнев:

— Ripeti avedo, imagina, mossa!

У тарелки появилась мышь, но миссис Колин пока её не заметила. Персиваль слабо пискнул.

Я закрыла глаза и представила, как мышь водит носом, принюхиваясь. Она чует, как от тарелки пахнет яичницей. Тарелка ещё тёплая, там остались крошки. По дну размазан желток, его можно слизать. У бортика темнеет забытый кусочек бекона. Мышь ступает на край тарелки маленькими лапками, бросает вороватый взгляд на миссис Колин и тянется к бекону…

Раздался дикий вопль, грохот, а потом — я даже глаза не успела открыть — Персиваль схватил меня под руку и уволок под лестницу. Миссис Колин пробежала над нами, визжа:

— Виктор!.. Виктор, что творится, почему ты не следишь!..

— Мисс Сара Фогбрайт, — торжественно сказал Персиваль, — вам высший балл за практику!

Но я теперь была так сердита, что даже радоваться не могла.

— Путь чист? — спросила я. — Так чего мы теряем время?

Мы со всех ног бросились в кладовую и схватили, что под руку попало: ветчину и хлеб. По пути я успела бросить взгляд на тарелку. Миссис Колин расколотила её сковородой.

Рядом уже слышались голоса, высокий женский и ворчливый мужской. Они приближались, так что мы шмыгнули на узкую чёрную лестницу и ушли по ней, друг за дружкой, и окольным путём вернулись в комнату, где с надеждой и нетерпением нас ожидал Сэм.

Мы не взяли ни тарелок, ни вилок. Мы резали хлеб складным ножом и подрумянивали в камине прямо так, на ноже. Мы клали ветчинные ломти на превосходную, высокого качества бумагу для чертежей. Мы честно разделили всё натрое — попробовал бы кто сейчас заикнуться, что девушки едят меньше юношей!

Жирные руки мы утёрли о простыню, а потом решили её сжечь. На ней остались дыры с тех пор, как Сэм изображал вазу, а теперь ещё появились и пятна, и я не знала, как это объяснить, если кто-нибудь спросит.

От простыни повалил едкий дым. Мы надеялись обойтись раскрытым окном, но вскоре стало ясно, что придётся отворить и дверь, если мы не хотим задохнуться. К тому же с той стороны кто-то учуял вонь и требовательно застучал.

Я открыла. За дверью стоял граф Камлингтон, и у него явно имелись вопросы.

— Что это, Бернардита? — гневно спросил он. — Что вы устроили?

О, я устроила ему ещё и не такое!

— Мыши! — вопила я, размахивая руками. — Помёт! Видит Первотворец, эту постель никто не проветривал давным-давно! Чем занимаются твои работники, папа? Зараза! Здесь всё заражено! Бельё нужно сжечь теперь же!

Граф растерялся, дрогнул и отступил.

— Миссис Колин! — воскликнул он растерянно и сердито. — Миссис Колин, где вас носит? Разберитесь!

Поскольку миссис Колин сама теперь находилась в расстроенных чувствах, виновным назначили Виктора. Он без особой радости принялся раскладывать по дому самодельные клетки из грубо оструганных дощечек, проржавевшей проволоки и длинных гвоздей. Мыши полагалось туда войти, соблазнившись запахом сыра или бекона, а шаткая дощечка сперва опустилась бы под её весом, а затем поднялась, отрезая путь наружу.

Но я своими глазами видела, что Виктор прилагал немалое усилие, пытаясь заставить дощечку качаться туда-сюда. Он перебрал штук пять мышеловок, прежде чем отыскал и дал мне ту, которая хоть немного работала. Мышам в графском особняке ничего не грозило, если только они не весили столько же, сколько и Виктор, чтобы дощечка под ними опускалась.

Мне удалось добиться разрешения, чтобы на ночь нас троих оставили в одной комнате.

— Хильди может спать на кушетке, а мы с Кэтрин будем по очереди следить, чтобы ни на кого не забралась мышь, — заявила я. — Не думаю, что иначе мне удастся хоть на миг сомкнуть глаза.

Граф махнул рукой и сказал, что я вольна делать что хочу.

Ужинали мы в столовой, полутёмной и слишком большой для четверых. Нас рассадили так, что мы и словом не могли перемолвиться. Миссис Колин с любезной улыбкой плеснула нам бульон с овощами и запахом мяса.

— Юным девушкам полезны овощи, — сказала она.

Мясо досталось графу. Я уверена, что и миссис Колин себя не обделила. К бульону подали ломтики хлеба, каждому по одному, до того тонкие, что у Сэма хлеб обломился и с плеском упал в тарелку. Граф сделал вид, что ничего не заметил.

Конечно, ни о каких пяти сменах блюд или чём-то подобном и речи не шло.

Мы довольно быстро покончили с едой и ушли, напоследок получив напутствие не жечь лампу слишком долго и непременно советоваться с миссис Колин, если нам в голову придут ещё какие-нибудь нелепые идеи вроде уничтожения простыней. Мы обещали. Следовать этим советам мы, конечно же, не собирались.

Заперев дверь и устроившись у камина, мы принялись готовиться к похищению документов.

Как человеку, лучше всех постигшему тонкости каллиграфии, мне выдали самопишущее перо и велели сочинить два или три каких-нибудь письма, совершенно любых, чтобы ими можно было подменить настоящие и это на первый взгляд не слишком бросалось в глаза.

Письма! Никогда не любила их писать. По мнению мамы, я всегда нарушала какие-то негласные правила — то здоровалась недостаточно тепло, то мало расспрашивала о собеседнике, или тон казался ей неприветливым. Письма, адресованные бабушке, исправлялись и переписывались, как сочинения. Я была так рада, когда в доме бабушки и дедушки появился коммутатор, и мы стали просто им звонить!

— Только не письма, — взмолилась я.

— Да напишите хоть что угодно, мисс Сара, — махнул рукой Сэм. — Ежели вглядятся, так всё одно поймут, что письмо не то. Нам лишь бы конверт не пустой бросать и не вкладывать чистую бумагу.

Я погрызла кончик пера и написала: «Здравствуйте, дорогая, милая, уважаемый, достопочтенный!».

И ниже, с новой строки: «О, алая роза на чёрных камнях мостовой!» — и так на весь лист, много-много раз. В конце я вывела: «С уважением, с пожеланиями, примите мои сердечные, до скорой встречи!». Вышло не так плохо и действительно напоминало письмо, если только не начинать его читать.

Сэм и Персиваль в это же время трудились над чертежом. Они собирались изобразить аркановоз, но теперь отчего-то развеселились. Я пригляделась. Эти умники обвели жирные пятна, оставленные ветчиной, и теперь подписывали их: «Щедрость лорда Камлингтона (масштаб: один к одному)», «Гостеприимство лорда Камлингтона», «Ужин в графском особняке».

— Не очень-то это похоже на чертёж, — сказала я.

— Ничего, на пустом месте нарисуем ещё что-нибудь, — легкомысленно ответил Персиваль.

— Комнату, где граф Камлингтон прячет тела гостей, умерших от голода? — мрачно предположила я.