— А где ж хвост?
— Хвост — не штука: вырежем из драной простыни, — мать дала. Главное — нету хороших ниток. На обыкновенной не запустишь — оборвет. Нужно нитку суровую, крепкую, а где ее взять?
Я задумался — как же помочь делу? Может, у мамы найдутся суровые нитки? Раньше, когда был жив отец, она любила рукодельничать; в особой корзинке было полно нитяных катушек, мотков гаруса, всяких лоскутков, обрезков. До сих пор все это было мне ни к чему, но сейчас стоит порыться в корзинке.
Я спросил, много ли нужно ниток.
Мишка вздохнул.
— Много, брат: целый моток. На короткой нитке не запустишь.
— Ладно, постараюсь достать, — неуверенно сказал я, — поищу кое-где.
— Ищи, старайся, — вяло сказал Мишка. По голосу я понял: он не верит, что мне удастся достать суровые нитки. Это действительно было делом почти безнадежным: магазинов нет; на базаре продают только продукты из соседних деревень, да по воскресеньям действует толкучка; жители Куранска выносили какие-то совершенно никчемные вещи: пустые багеты, медные дверные ручки, ключи без замков и замки без ключей. Однажды я видел даже черный шелковый корсет. Твердые, желтые, как кость, пластинки китового уса прорвали ветхую ткань, жалко топорщились, словно корсет скалил длинные зубы.
В воскресенье я пошел на толкучку. Поиски в маминой корзине, разумеется, ничего не дали.
Я проследовал по недлинному ряду, сначала по правой, потом по левой стороне. Конечно же суровых ниток не было. На земле лежали вещи, несусветные по своей ненужности.
Тогда я еще не слышал о Блошином рынке в Париже, где за сходную цену можно приобрести железную оправу от очков, «лысую» щетку, дырявый зонтик и даже старые зубные протезы.
Таких редкостей на куранской толкучке не было, но были стеклянные бусы, театральные бинокли, много вышеупомянутых пустых багетов, а также товар наиболее ходкий — разрозненные номера старых журналов «Нива» и «Родина». Они шли на курево.
Кое у кого товар был разложен на ковриках ярких расцветок. Здесь, как правило, покупатели останавливались. Владельцы товара знали: умело поставленная реклама — залог успеха.
До конца ряда оставалось совсем недалеко. Я уже было собирался идти домой, когда услышал сзади шамкающий голос:
— Мальчик, ты что ищешь?
С досады на неудачу мне захотелось ответить грубостью — что-либо вроде «покупаю вчерашний день» или «срочно необходимо птичье молоко», но тут я увидел — спрашивает крошечная старушка калека; злая болезнь пригнула ее к земле; чтобы увидеть меня, старушка повернула голову как-то вверх и вбок. На меня смотрели выцветшие, почти белесые глаза, они светились такой редкостной добротой, что я не смог ответить дерзостью и пробормотал — ищу, мол, суровые нитки.
— Небось для лука или для удочки? — Оказывается, старуха кое-что понимала.
— Нет, для воздушного змея.
— Вон что — для змея… — Старуха не смеялась надо мною, нет, она задумалась, смотрела в землю. — Для змея немало нужно…
— Да, целый моток… — Я перевел взгляд на жалкий товар старухи — он был под стать товарам соседей.
— И когда же тебе нужно?
— Поскорее надо бы — пока ветер и сухо, а пойдут дожди — тогда все пропало: придется ждать до весны.
— Это верно: после Покрова задождит, все приметы на мокрую осень. Бабьего лета в этом году не жди. — Старуха снова попыталась меня увидеть. — Ты где живешь-то?
Я сказал.
— На Нагорной? Так мы почти соседи: я с Усовской. Приходи вечером, спросишь Акимовну — ту, что с козами, всякий покажет. Будут тебе суровые нитки.
Я еле дождался конца дня. После захода солнца отправился на Усовскую и сразу же нашел домик Акимовны. Это была ветхая, наполовину ушедшая в землю хатка, кособокая, с высокой пожухлой лебедой на соломенной крыше, но два маленьких окошка были очень чистые, светлые от зари. Акимовна должна была жить именно в такой вот хатке. По двору ходили на привязи три козы — кормилицы хозяйки и ее дочери, пожилой вдовы.
Акимовна ждала меня, заговорила о нашей семье.
— Чумаковых знаю. Дедушку твоего еще помню: он в Куранск приехал перед самой японской войной, до того в Сенькове учил ребят, потом к нам перевелся в высшее начальное. И папу твоего видела: он к отцу на лето приезжал, когда учился в Харькове.
Она вынесла из дома большой моток суровых ниток.
— Вот тебе подарок от бабушки Акимовны. Нитки хорошие, крепкие, давно куплены. Мне они уже ни к чему, хотела продать, да вот тебя встретила.
Я не осмелился спросить, сколько стоят нитки, понял: это кровно обидит Акимовну. Тихо пробормотал «спасибо» и с драгоценным мотком выбежал на улицу.
В дом близнецов я вошел неторопливо. Братья еле взглянули на меня. С легкой руки сурового Мишки оба давно считали меня человеком мало приспособленным к жизни. Сейчас близнецы были погружены в глубокую печаль: совсем готовому к полету воздушному змею предстояло еще долго пребывать в бездействии.
— Ну, как змей? — свысока спросил я.
— А ты что, хочешь принять работу? — в голосе Мишки звучала горькая насмешка. — Давай принимай. Может, еще забракуешь…
— Да, делать надо на совесть, — нахально сказал я, — небо — не земля.
— Сперва подыми его в небо, — раздраженно заметил Алешка.
Мишка презрительно молчал.
— Поднять-то подымем, — я старался говорить спокойно, но по лицам братьев увидел: тянуть дальше невозможно.
— Достал? — в один голос крикнули близнецы. — Давай показывай!
Ах, как хотелось мне продлить этот неповторимый миг своего торжества! Но любое торжество, любая радость столь же редки, сколь и кратки…
— Вот он! — высоко над головой я поднял подарок Акимовны.
Братья кинулись к мотку. Теперь все внимание было отдано только ему. Обо мне тут же забыли.
— Ну и нитки! — восторженно сказал Мишка. Он отмотал с аршин, натянул, потом подал моток брату: — Попробуй порви. Сразу руки порежешь. Железные нитки!
Мы с Алешкой поочередно попытались разорвать нитку. Это было нелегко — нитка врезалась в пальцы и поддалась только при сильном рывке.
Мишка тут же привязал нитку к голове змея. Запускать его было решено завтра утром.
Томительно-сладостны эти долгие часы ожидания! В мыслях ты уже ясно представил себе грядущее счастливое событие — поездку на рыбную ловлю в туманный рассветный час, или скачки аллюром «три креста» на военных конях через весь Куранск, или вот, как теперь, запуск воздушного змея. Впрочем, нет, это событие было непохоже на остальные, оно было совсем-совсем особенное, исключительное — ведь я никогда не запускал воздушного змея и даже не представлял себе, как это делается.
Как сейчас помню этот бодрый, ясный, уже по-осеннему прохладный день. С севера дует ровный, но довольно сильный ветер. На горизонте лежат круто взбитые, холодные облака с синим «тучевым» подбоем.
Сразу после завтрака я пошел к близнецам. У них все уже было готово для запуска.
Вскоре из дома близнецов выступила процессия. Впереди шел Мишка. На вытянутых руках он торжественно нес голову змея. За ним следовали мы с Алешкой. У меня в руках был моток суровых ниток, короткий конец прикреплен к змеевой голове. Алешка, словно шлейф, поддерживал длинный матерчатый хвост.
Мы вышли на выгон, где летом боец Петро пас с нами военных коней. Здесь вдали от деревьев и телеграфных столбов должен произойти запуск.
Посредине выгона змей был бережно опущен на землю. Я взглянул на него. Все в нем было пока обыденно, буднично. Близнецы ее нашли чистой бумаги и склеили голову из каких-то исписанных, хотя и плотных листов. Планки посредине и по бокам были шероховатые, неумело оструганные кухонным ножом. Но особенно жалким казался хвост — длинная полоска неровно, с фестонами вырезанная из старой простыни. На конце хвоста были даже две-три дырки.
В последний раз с особым вниманием мы осмотрели змея. Все в порядке.
— Начнем, — коротко сказал Мишка. Его треугольное веснушчатое лицо, кажется, даже побледнело от волнения.
