— Почему? — сказал Миша. — Брали, только редко, это же не для чтения книга — в ней все звезды нашего неба нарисованы.

— И те, что в телескоп видны?

— Нет, только те, что видно простым глазом. Но их тоже будь здоров — три с половиной тысячи.

— Да-а, — сочувственно сказал Ромка, — попробуй пересчитай — глаза на лоб полезут…

Они стали рассматривать атлас. Ромка вдруг строго сказал:

— Неправильно нарисовано: небо белое, звезды черные, получается ненормально, как на негативе. На настоящем небе все наоборот. Слабоватый атлас, недаром ему семьдесят лет.

У Миши даже глаза потемнели от обиды за Мессера.

— Понимаешь ты много! Сразу видно, не сидел еще ночью на крыше. Попробуй при «летучей мыши» рассмотри на темном фоне светлые звезды, другое запоешь.

Но Ромка уже не слушал — он листал атлас, стараясь прочесть латинские названия.

— Ты что ищешь? — спросил Миша.

— Полярную звезду.

— А чего же в Льва залез? Видишь, написано «Лео». Дай я найду, Вот она — в Малой Медведице самая яркая звезда.

Ромка склонился над атласом.

— Смотри, тут и по-русски карандашом написано чего-то… «Кинозура». Что это?

— Греческое имя Полярной. В честь нимфы Кинозуры. У греков были такие богини лесов и рек. Написал дед мой — папин отец, он академиком был. Это его атлас.

— Умер он?

— Давно умер, папа еще студентом был.

Ромка пристально смотрел на Полярную.

— Интересная звезда… Возле нее спутник пролетел недавно.

— Ты сам видел? — быстро спросил Миша.

— Кабы сам… В трамвае какие-то старики между собой разговаривали: мол, спутника возле Полярной видели, а потом он к какой-то другой звезде полетел. Я только забыл к какой. — Ромка отодвинул атлас. — Эх, спутника бы увидеть! А то как сгорит, тогда уж крышка.

— Да, тут увидишь, — Миша кивнул на окно. Дождь утихал, по стеклу короткими перебежками передвигались отдельные капли, они быстро катились вниз, потом на секунду останавливались и бежали опять, но уже не прямо вниз, а наискось — вправо или влево.

В комнату вошел Мишин отец. Он всегда заходил перед тем, как идти на работу.

— Здравствуй, Рома. Как жизнь? Скоро в школу? Вон, обложной дождь пошел, лето кончается.

Ромка робко поздоровался, искоса взглянул на свои следы в елочку, но отец ничего не заметил; увидев раскрытый атлас, улыбнулся Мише:

— Не теряешь надежды? Правильно! Августовские циклоны непродолжительны — к десятому прояснится.

— Ты синоптикам скажи — пусть работают получше, — отозвался Миша.

— Обязательно поставлю им на вид.

Миша помахал рукой:

— До свиданья, папа. Приходи скорей, не задерживайся.

— Постараюсь, — сказал отец, — боюсь только, из-за спецсамолета не пришлось бы в аэропорт ехать.

— Вот опять свое! Хватит! — засмеялся Миша.

Когда в передней щелкнул замок, Ромка сказал:

— Отец у тебя неплохой мужик, хоть и профессор.

— Да, ничего, — согласился Миша. — А у тебя что, плохой?

— Нет, почему? Жить можно. Иногда, если две двойки сразу схвачу, ремня даст. Да мне не больно — ремень-то брезентовый, солдатский; крикну разок: «Ой, больно!» — он и бросит.

— Меня папа никогда не бьет, — сказал Миша, — даже если двойки принесу.

— Ну и правильно: тебя пороть нельзя — ты сирота, без матери растешь…

Ромка взглянул на Мишу, понял, что сказал лишнее, тут же поправился:

— А тебя твой плавать учит? Меня в прошлом году выучил, когда у деда в колхозе жили, — за две недели, пока в отпуске был. Все боялся, не успеет — времени мало. Так мы что? По три раза в день купались. Матери скажем — в лес, а сами на речку.

— Ладно, — сказал Миша, — поболтали, и хватит. У нас работы много. Я буду карты срисовывать, а ты готовь дневник наблюдателя.

— А как его готовить-то?

— Не бойся — покажу. Дело легкое — это не карты чертить.

Миша взял с этажерки «Метеориты» Астаповича, раскрыл «Приложение», там был напечатан образец дневника. Ромка посмотрел — сразу все понял: расчертить лист на графы, в верху каждой обозначить порядковый номер, время появления метеорита, яркость, цвет, продолжительность полета — вот и все.

За окном посветлело. Дождь перестал, но со старого тополя, растущего возле самого дома, временами сыпались тяжелые, крупные капли. Они быстро скатывались по стеклу и исчезали.

Без четверти час Миша отложил карту, сказал, что пора идти в сад на домашнюю метеостанцию — снимать дневные показания.

Они вышли из дома, по знакомой тропинке направились в глубь сада. В темной мокрой зелени забелела метеостанция. Острый железный флажок флюгера молчал, был неподвижен. После дождя природа отдыхала — даже вверху тихо.

Миша открыл ключом сквозную дверцу ящика для приборов, вынул дневник наблюдателя, стал записывать показания.

— А мне что делать? — спросил Ромка.

— Иди к дождемеру, замерь уровень. Я освобожусь — проверю.

Некоторое время они работали молча. Потом Ромка нерешительно сказал:

— В нефоскоп Бессона хорошо бы скорость облаков проверить…

— Как проверишь? — уныло сказал Миша. — Ты на небо посмотри: сплошная пелена — стратусы, как вата, все забили. Я же говорил — циклон на неделю…

Небо действительно тяжелело и опускалось прямо на глазах. С севера медленно тянулись черные, густые дымные пряди, они плыли над самыми верхушками пирамидальных тополей, над железным флажком флюгера, и казалось, сейчас коснутся их, обовьют, скроют от глаз. Вдруг в глубине сада возникло негромкое, частое лопотанье, оно нарастало, приближалось.

— Пошли! Дождь! — крикнул Миша.

Мальчики бросились к дому. Но дождь тут же настиг их. Холодные струи хлестали по спине, по ногам, слепили глаза. Тропинка сразу же превратилась в длинную лужу, на ней вскакивали и лопались тусклые пузыри. Ромка поскользнулся и упал. Он не поднимался — сидел в луже и со смехом бил по воде своими синими новыми тапками.

Миша стоял рядом. Его куртка, штаны, чулки потемнели и липли к телу.

— Вставай! — со слезами в голосе крикнул он. — Чего дурака валяешь?

Ромка поднялся, с него текла вода, будто он стоял под душем.

— Что с тобой, Осокин? — Ромка удивленно смотрел на Мишу.

— Ничего! — Миша вдруг всхлипнул. — Персеиды пропали… — По лицу его катились капли, и было непонятно: дождь это или слезы.

Десятого августа, рано утром, в передней у Осокиных зазвонил телефон.

— Слушаю, — хриплым, сонным голосом сказал Дмитрий Михайлович — он только что проснулся.

— Можно Мишу? — робко проговорила трубка.

— Он спит. Кто это? — сердито спросил Дмитрий Михайлович.

— Это я, Буков Роман, хотел ему одну вещь сказать.

— Какую вещь?

— На дворе совсем распогодилось, солнце светит. И облаков нет — даже цирусов не видно. Можно будет наблюдать Персеиды.

Дмитрий Михайлович засмеялся:

— Ладно, астроном. Сейчас позову.

Но Миша уже выскочил в переднюю, схватил трубку.

— Ромка, здорово! Солнце? Вижу, не слепой. Приходи сейчас же. Ну что ж, что рано? У нас на крыше ничего не приготовлено. Давай скорей.

Весь жаркий, по-летнему еще длинный день они занимались делами. Втащили на крышу табуреты, оборудовали на них наблюдательный пункт, потом упражнялись в определении времени полета метеоритов — размеренно считали: один, два, три, четыре; налили в две «летучих мыши» керосина, без конца гасили и зажигали их: самое главное сегодня фонари, подведут — все пропало!

Миша несколько раз проверил Ромку — тот должен по команде засекать время по карманным часам, потом заносить в журнал наблюдений данные о цвете, яркости, продолжительности полета, которые будет диктовать Миша.

Вернулся с работы отец, неслышно прошел в кабинет — не хотел мешать.

Дневное освещение уже заметно изменилось: скоро равноденствие. Сейчас только седьмой час, а солнце уже вон, за вершинами тополей. Ровный, умеренный ветер медленно колышет их, и солнце то выглянет, то спрячется, на влажной тропинке беспрерывно скачут круглые светлые пятна. Только старая, наполовину засохшая вишня, что растет у самой веранды, почти неподвижна — листья у нее остались лишь на нижних ветках. Остальные ветки коричневые, голые, как зимой, но еще живые — выпустили желтую ка́медь, она янтарно вспыхивает, когда на вишню падает солнце.