Гребень Хорольской балки. С востока лес заслоняет даль. Но с других сторон она открыта. Уходят к горизонту узкие, длинные рощи. Они окаймляют громадные прямоугольники полей. Поля разноцветные — иссиня чернеют пары, свежо, зелено, словно после дождя, сверкают озими. Зелень сейчас только внизу. Леса уже сплошь пожелтели. Темной бронзой мерцают дубы, светятся золотисто березы, липы. Редкими красноватыми пятнами вкраплена дикая груша. Холодно синеет тяжелая гладь «Докучаевского моря» — пруда-великана.
— Отсюда пошла наша Каменная степь, — говорит Шаповалов. — Мы в зоне самых старых насаждений, еще не полезащитных: они противоэрозионные, закрепили овраг. Это девяностые годы.
Леса уходят за горизонт. Они не сплошные, но они везде. Самые длинные протянулись с севера на юг, другие, короче, — с востока на запад. И все пространство вдали разноцветное — синее, зеленое, черное, коричневое, желтое. Поверить трудно, что воды и леса эти — только оазис, что со всех сторон окружили его безлесные безводные степи. Плодороднейшая почва — чернозем почти метровой толщины — создавалась веками: вершок за вершком копились в земле остатки перегнивших трав, некогда густых, буйных, скрывавших всадника с конем. Но это было в давние, очень давние времена.
Тогда днями ехал путник по степи и не встречал жилья. Вокруг безграничная, замкнутая лишь изгибом горизонта, вся в белых всплесках ковыльной пены целинная степь. В недрах ее загоралось утром и угасало вечером солнце. Ночью поднимались из нее на синюю небесную гладь золотые стаи звезд. На рассвете уходили обратно в темно-зеленую глубину. Не отражая их, степь тихо шумела, катя свои непрозрачные сухие волны.
Здесь, на гребне водораздела Волги и Дона, людей было мало — места сухие, безводные, безречные. До речки Битюга — полсотни верст, еще дальше Хопер. Степные балки оживают только весной, в паводок.
…На бесшумном институтском «козле» мы медленно едем по узким проселкам, по межам, по опушкам лесных полос, объезжаем шаповаловскую «епархию». Я попросил показать рощи сначала издали, в перспективе, потом уже познакомлюсь с каждой вблизи. Рельеф не везде ровный — есть понижения, западины. Не появись леса — здесь зияли бы овраги. Теперь землю охраняет лес, защищает от суховеев, от ливневых и паводковых потоков.
На меже что-то сереет. Водитель притормаживает «козла». Оказывается, большой кругляш-валун.
Шаповалов говорит:
— Здесь залегал когда-то древний ледник. Его наследство. В оврагах много валунов, обкатанной гальки. Серые кости земли. От них, верно, и пошло наше название «Каменная степь». А может, не только от них, — в засуху земля высыхала, трескалась, становилась каменно-твердой. Так что смысл двоякий. Но наименована наша степь, думаю я, не так давно.
Да, Каменная степь долго не знала человека. Постоянные селения возникли только в Петровские времена. Работать на земле было выгодно: мощный чернозем приносил богатейшие урожаи. Пахали, сеяли, жали, пока поле хорошо родило. Когда истощалось, бросали, переходили на другое, — земли кругом вволю.
Во второй половине прошлого века урожаи поубавились. Земли стало меньше. Ей давали передышку, пускали под залежь уже не на двадцать лет, как встарь, а на пять, на три, на два года. Степь стала сохнуть. Все чаще случались неурожаи.
В 1891 году разразилась беда невиданная, небывалая. Великий голод охватил целые губернии. Словно от моровой язвы, вымирали села. Царское правительство предприняло жалкие попытки помочь беде — благотворительные сборы среди «имущих классов», столовые для голодающих… Разве этим остановишь беду? О разорении земли надлежало подумать раньше. Но кому было думать-то?
На помощь голодающим крестьянам пришли лучшие люди России: ее писатели — Лев Толстой, Чехов, Короленко; ее ученые — Костычев, Измаильский, Докучаев.
Павел Александрович Костычев — агроном, почвовед, профессор университета — изъездил вдоль и поперек пятьдесят тысяч десятин степи, все выпытывал у нее: почему сохнет? Ухудшился климат? Меньше стало дождей?
И Александр Алексеевич Измаильский, друг Докучаева, годами бился над тем же проклятым вопросом. Неужели же виной климат? Тогда спасенья нет. А может, причины иные?
Очень трудно установить дату и место рождения той или иной науки. Исключением является почвоведение. Точно известно и признано всем миром: генетическое почвоведение родилось в восьмидесятых годах прошлого столетия в Петербургском университете.
Отцу новой науки, профессору Василию Васильевичу Докучаеву, в черный для России год исполнилось сорок пять лет, он был на вершине славы. Уже вышел классический «Русский чернозем», уже были блестяще проведены первые в России почвоведческие экспедиции — Нижегородская, Полтавская; университетские лекции Докучаева собирали огромные аудитории.
Беда, разразившаяся на юге России, застала Докучаева в работе над новой книгой. «Наши степи прежде и теперь» вышла в 1892 году. Гонорар за книгу поступил в пользу голодающих.
Но неизмеримо ценнее была сама книга. Докучаев отвечал в ней на проклятый вопрос: нечего все валить на климат. Виноваты люди — нерадивые хозяева России. Земледелие наше «находится в таком надорванном, надломленном, ненормальном состоянии потому, что оно является биржевой игрой, азартность которой с каждым годом, конечно, должна увеличиваться».
Капитализм с его хищнической системой землепользования — вот кто губит степь! Вырублены почти все старые степные леса. Они росли на водоразделах, в балках, копили снег зимой, задерживали дождевую влагу летом, мешали высохнуть степи.
С Докучаевым согласен Измаильский. Да, все это сделал человек: «Он лишил степь гигантской растительности и уничтожил тот толстый войлок из отмерших растительных остатков, который как губка всасывал воду и защищал почву от иссушающего действия солнечных лучей и ветра».
Как и Докучаев, Измаильский предупреждает: «Если мы будем продолжать также беззаботно смотреть на прогрессирующие изменения поверхности наших степей, а в связи с этим и на прогрессирующее иссушение степной почвы, то едва ли можно сомневаться, что в сравнительно недалеком будущем наши степи превратятся в бесплодную пустыню».
Пустыня! Вот страшное будущее степи. Уже теперь кое-где белеют заросшие полынью пятна бесплодных солонцов. Их будет все больше. Уже теперь суховеи выдувают плодородный слой, черные бури гуляют по степи, наметая земляные сугробы. Они, как снег зимой, останавливают поезда, засыпают сады, поселки; сухие душные тучи пыли несутся над землей. Солнце — багровый шар без лучей — зловеще висит в небе. Твердые земляные крупинки, как дробь, сбивают листья с жалких посевов, вышибают их с корнем.
К Измаильскому, к Докучаеву присоединяется Костычев.
Некогда комковатая черноземная почва, пронизанная тонкими корешками трав, превратилась ныне в пыль, порошок. Сколько бы ни шло дождей, вода не задерживается почвой — уходит в овраги, в балки. Но растению важно не количество выпавших осадков, а количество влаги, впитанной почвой.
Известнейшие ученые России порознь пришли к одному выводу: человек иссушил степь, человек должен ее и спасти.
— …Свернем к колодцу, — говорит Шаповалов.
Приминая палый лист, «козел» неслышно входит под редеющий полог старых дубов, останавливается у решетчатой ограды. Андрей Андреевич открывает дверцу. Входим.
Низкий деревянный сруб. Над ним памятная доска: «Колодец № 1 по наблюдениям за режимом подземных вод в лесных полосах Каменной степи, начатым в 1892 году особой экспедицией под руководством В. В. Докучаева».
Ниже диаграмма изменения уровня грунтовых вод по месяцам и годам. Видно, как кривая набирает высоту, очень медленно, год за годом ползет вверх.
Реликвия? Начало начал Каменной степи? Сейчас — да. Но в свое время — бастион, передний край борьбы. Докучаев сражался на два фронта. Один — власть предержащие, их равнодушие, их уверенность, что против природы не пойдешь.
Другой фронт — ученые. Они искренне болели за судьбу степи; но разве можно спасти степь, как предлагает Докучаев? Сажать лес — это же вконец погубить степь! Лес обводняет только горы, а равнины сушит, забирает из почвы и без того скудные запасы влаги. Поэтому лес и степь — извечные противники, извечная между ними борьба. Где, когда они мирно уживались? Природа не знает такого. Лес в степи — пасынок, оттеснен на задворки, ютится где-то в балках, как огня боится выйти на ровное открытое место. И не зря боится: степные травы тут же заглушают его, им самим едва хватает почвенной влаги. И сильные травы забивают древесные сеянцы, губят, не дав окрепнуть. Скрепя сердце степь терпит только кустарники, одиночные жалкие куртинки — бобовник, ракитник, дрок; они притаились в западинках, живут тише воды, ниже травы. Попробуй подняться — трава немедленно сживет со свету. Посему вводить лесные культуры в степь — это ненаучно, бессмысленно, это действовать вопреки твердо установленным фактам.
