Мои соски все еще болят, и есть часть меня, маленькая, но настойчивая, которая скучает по ощущению этих пальцев. Той же части любопытно посмотреть, что он собирается сделать дальше. Я облизываю губы, ошеломленная его затяжным вкусом, и он спешит принести мне стакан воды. По крайней мере, в его присутствии я всегда буду увлажненной.

Я смеюсь над этим, коротко и резко. Габриэль останавливается на пути из ванной, и вода переливается через край стакана, разбрызгивая его на деревянный пол. Мы оба смотрим на лужу.

— Ты заставишь меня убрать и это? — мой голос звучит громко, и вау, это высокие, хрупкие слова. Я не хотела этого. Это не похоже на меня, как и грубый комментарий. Откуда это взялось? Я понимаю, что дрожу и падаю с колен в неуклюжее положение, руки на полу.

— Черт, — голос Габриэля раздается эхом, странно резонируя. Он становится на колени рядом со мной и подносит стакан к моим губам. — Выпей это, а потом я принесу тебе еды. У меня в холодильнике есть фруктовая тарелка.

Так обыденно. У него есть холодильник. Он потратил время, чтобы приготовить фруктовую тарелку. Я снова смеюсь над сюрреалистическим образом моего похитителя, выбирающего между зеленым и фиолетовым виноградом и стучащего по дыне, чтобы проверить, свежая ли она. Он человек — человек, который ест и, вероятно, делает множество других обычных вещей — и он просто заставил меня проглотить его сперму.

Я снова смеюсь, но на этот раз это почти рыдание.

Габриэль обнимает меня, прижимая к груди, и поднимает на кровать. Из моего горла вырывается еще один всхлип. Почему я плачу? Причин много, но я не могу точно определить, по какой именно. Габриэль не отпускает меня, крепко прижимая к себе. За первыми следуют новые всхлипы, и слезы льются, пропитывая его рубашку.

Я не могу не вдыхать его успокаивающий запах. Он — причина моего внезапного приступа страданий, но также и моего единственного возможного утешения. У меня больше нет никого и ничего в этом месте. Может быть, если он продержит меня здесь достаточно долго, я уговорю его завести кошку, чтобы она меня развеселила. Мама ненавидит кошек — она говорила, что они принадлежат дьяволу — а в доме, который я делила с Билли, было строгое правило «никаких домашних животных».

Может быть, мне стоит попросить кошку, прежде чем он заставит меня сделать ему минет.

Вырывается еще один истерический смех, за которым следует новая волна рыданий. Габриэль просто держит меня, качает и шепчет, как будто я ребенок. Ненавижу, что это успокаивает меня. Ненавижу, что даже когда я успокаиваюсь, я не отталкиваю его. Что со мной не так?

В конце концов, у меня ничего не осталось. Каждая частичка эмоций растаяла, оставив после себя только усталость. Габриэль, должно быть, чувствует перемену, когда опускает меня на кровать и укрывает меня одеялом. Он выскальзывает из кровати достаточно надолго, чтобы выключить свет, оставляя только один тусклый свет в ванной. Внимательный.

Он снимает рубашку и джинсы, но я не могу многого увидеть в тусклом свете, кроме того, что у него такое поджарое тело, которому я всегда завидовала. Не то чтобы Габриэль, похоже, заботится о своем теле. Совсем наоборот.

— А как насчет фруктовой тарелки? — бормочу я, когда он садится рядом со мной.

— К черту фруктовую тарелку. Тебе нужен отдых, — он двигается ко мне, шарит в темноте и нежно целует меня в лоб. — И на всякий случай, если у тебя возникли какие-то идеи, дверь спальни заперта на отпечаток моей руки. Если ты прикоснешься к ней, сработает сигнализация. Тебе это не нужно. Здесь нет острых или тупых предметов, а окна из армированного пуленепробиваемого стекла. Короче говоря, просто засыпай.

Я не думаю, что могу сделать что-то еще. Тьма весит тысячу фунтов, и она утягивает меня вниз. Его рука защитно лежит на моем бедре, пока я уплываю.

***

Дневной свет. Он проникает откуда-то, черт возьми, и я хочу, чтобы он ушел и оставил меня в покое. Как бы я ни старалась игнорировать его, за моими глазами он становится ярче с каждой минутой. Обрывки предыдущего дня проигрываются по кругу, приводя меня в состояние полной готовности с силой электрического разряда.

Рука Габриэля больше не лежит на моем бедре. Я открываю свои затуманенные глаза, чтобы увидеть, как солнце струится в панорамном окне, через которое теперь я не вижу ничего, кроме зеленого и коричневого, уходящего вдаль.

Лес поглощает все и выглядит как что-то прямо из Властелина колец. Это только усиливает тревожное чувство, что я больше не живу своей жизнью. Я тру глаза и ищу Габриэля.

Он, конечно, наблюдает за мной. Он когда-нибудь делает что-то еще? Он стоит в дверях ванной, одетый только в пару боксеров. Они обтягивающие, но покрыты мультяшными лобстерами, тот глупый дизайн, который люди покупают в качестве рождественских подарков. Он ловит направление моего взгляда и бормочет: «Блядь», прежде чем отвернуться и пойти в ванную.

— Душ, — он хрипло рявкает это, но я уверена, что это в основном для того, чтобы скрыть свое смущение. Абсурдное тепло поднимается по моей груди. Это очевидная ошибка и, возможно, проблеск человека под всей темной таинственностью, которую он любит проецировать. Это смягчает острые края моего гнева.

Смешно.

Вода течет. — Ева. Сейчас.

Определенно смущенно. Я подумываю проигнорировать его, но моя кожа липкая, и от меня исходит странный, затхлый запах. Мне также очень нужно почистить зубы. Я набираю полный рот воды и глотаю ее, прежде чем последовать за Габриэлем в ванную.

Он уже под душем, кипяток льется ему на голову. Он пристально смотрит на меня, и одна сторона его губ кривится, когда я колеблюсь на пороге. Заходи. Я просто собираюсь тебя помыть. Никаких забавных вещей. Не перед завтраком.

Улыбка становится шире, обнажая намек на зубы, и я подхожу, стараясь не пялиться. Оскорбительных боксеров нигде не видно, и теперь во внешности Габриэля нет ничего забавного. Вода струится с его поджарого тела. Поджарый, но сильный, как бегун на длинные дистанции. Линия волос спускается к его члену, который даже сейчас находится в полустоячем положении.

— Мои глаза здесь, — злобное веселье капает с его слов, когда я поднимаю взгляд, задыхаясь. Я пялилась. Больше для отвлечения, чем для чего-либо еще, я захожу в душ. Теплая вода — это объятия давно потерянного друга, и я вздыхаю, когда распыляю ее по своим грязным волосам. Даже в самой худшей возможной ситуации душ помогает.

— Чувствуешь себя хорошо?

Он втирает шампунь в волосы, когда спрашивает, затем смывает его за пять секунд, как это делают люди с короткими волосами. Затем он тянется за гелем для душа, и мне приходится отвернуться, прежде чем я снова опозорюсь.

— Да, — бормочу я. Играть наверняка. Непринужденный разговор. Я не хочу делать ничего, что могло бы поставить под угрозу мою сегодняшнюю экскурсию по комплексу.

— Хорошо. Теперь руки на стекло. Я собираюсь тебя помыть.

Его голос снова стал командным. Я начинаю подозревать, что это притворство или роль, которую он любит играть. Это не похоже на него настоящего. Но независимо от этого, это работает. Что-то в этом глубоком тоне волнует меня прямо в центре. Эта часть требует, чтобы я сделала так, как он говорит.

Я прижимаю руки к стеклу. Он выдавливает немного геля для душа — моего геля для душа, понимаю я, когда меня обдает запахом. Того, который я купила четыре флакона, когда они были на распродаже. Это настоящий гель из моего душа или он наблюдал за мной на камеру и купил любимый бренд?

На камере.

Вчера он признался, что у меня дома по всему дому камеры. Сколько раз он уже смотрел, как я принимаю душ? Что он делал, пока смотрел на меня?

Дерьмо.

Поднимается жар, знакомый румянец смущения, когда его руки опускаются на меня. Он начинает с безопасных мест — рук и ног — прежде чем перейти к более интимным местам. Однако, как он и обещал, он ничего не делает, кроме как моет меня. Может быть, он задерживается немного дольше, чем нужно, на моей груди или между ног, но ненадолго.