Маккенна

Я вбежала в комнату и закрыла за собой дверь, прижимаясь к ней лбом. Сердце колотилось — и от жёсткого, почти жестокого поцелуя, который оставил меня опустошённой и разбитой, и от последнего сообщения от доктора Грегори. Я пыталась вернуть себе равновесие, то внутреннее спокойствие, которое позволяло мне проходить через каждый день без потерь.

Очередное мерзкое сообщение пришло с нового незнакомого номера — и оно было самым ужасным из всех. Часть меня почти сказала бы об этом Мэддоксу — просто чтобы кто-то знал, если случится самое худшее. Просто чтобы сказать вслух, что меня преследует человек, который возненавидел меня за то, что больше не может пользоваться своим сыном.

Но что бы Мэддокс мог сделать, если бы я рассказала ему? Если доктор Грегори использовал одноразовые телефоны, а я почти не сомневалась, что так и было — он ведь не дурак, — доказать, что сообщения исходят от него, было бы невозможно. Он наверняка покупал их за наличные. Это не сериал, где детективы находят какую-то чудесную зацепку и всё разворачивается в их пользу. Нет, у меня оставался только один путь — ждать, пока расследования со стороны опеки и больницы завершатся.

Я стянула свитер, оставшись в майке и нижнем белье, и залезла в кровать. Провела пальцами по губам, всё ещё ощущая на них этот поцелуй, который уничтожил не только воспоминания обо всех поцелуях других мужчин, но даже наши с Мэддоксом поцелуи из юности. В этом было что-то более дикое, более первобытное, чем раньше — будто наши тела ждали этого момента годами. И когда мы снова сошлись, между нами вспыхнул огонь.

То ощущение разбитости, что поселилось во мне с момента приезда в Уиллоу-Крик, никуда не исчезло. Сердце казалось выжатым до последней капли, и всё же оно было полным.

Я вспомнила лицо Мэддокса, когда он рассказывал, как нашёл Милу. Он влюбился в мою сестру в тот самый момент, когда поднял её с пола. И, судя по всему, она тоже влюбилась в него. Она не отпускала его, не позволяла никому забрать себя. Она, наверное, просто знала, что он её защитит… так же, как когда-то пытался защитить меня.

Мне понадобились часы, чтобы заснуть. И когда я наконец провалилась в сон, мне снился Мэддокс. Его руки. Его губы. Его прощение.

Во сне мы были вместе, потерянные в этих прекрасных, наполненных покоем и безопасностью мгновениях. Я не знала, жива ли я или нашла своё небо.

Проснуться было мучительно. Я была одна, а все проблемы, что окружали меня накануне, никуда не делись. Я ненавидела это. Я хотела снова вернуться в тот сон, в это счастье, и забыть обо всём.

Но вместо этого я встала, потянулась и отправилась в гостевую ванную, приняла душ, переоделась в джинсы и голубой свитер. Нужно было заняться стиркой — вещей уже почти не оставалось.

Я слишком долго стояла перед зеркалом, раздумывая, что сказать Мэддоксу, когда снова его увижу.

Вчера, когда я вернулась в комнату, мне казалось, что поцелуй был ошибкой. Что это просто сдерживаемые эмоции, которым мы дали волю — выплеснули через губы, через руки. Но после сна… После сна я снова хотела этот рай.

Я вышла из комнаты, неуверенно ступая по полу. В воздухе витал запах кофе и корицы. И звонкий девчоночий смех. Что-то внутри меня сжалось. Я снова захотела того, чего никогда раньше не хотела… пока не вернулась в Уиллоу Крик.

Когда я вошла на кухню, Мила сидела на табурете у острова. Её волосы были заплетены в две длинные французские косы, а на ней были свитер, джинсы и резиновые сапожки, которыми она барабанила по шкафчику, размахивая ногами. Она смеялась с кем-то по другую сторону кухни — с кем-то, чьё лицо было мне знакомо, но кого я не могла сразу вспомнить. И это был явно не Мэддокс.

— Вот и она. Доброе утро, — сказала женщина.

Она была уже немолодой, с тёмно-коричневой кожей, морщинками у глаз и рта и с проседью в густых чёрных волосах, скрытых под платком, покрытым рисунками из мультяшных индюшек.

— МакКенна! — Мила соскочила со стула и бросилась ко мне, обхватив мои ноги в крепком детском объятии — так же, как сделала вчера.

Я наклонилась, осторожно обняв её в ответ, но мои кулаки сжались, а зубы впились в щёку изнутри. Горло сдавило, в груди разлилась боль. Её объятия были такими лёгкими, такими искренними… Слишком похожими на те, которые когда-то дарил мне её отец. И это снова отправило меня в прошлое.

Я свалилась с турников на школьной площадке — локоть был разбит и опух. Медсестра подозревала, что я могла отколоть или сломать кость — травма, за которую, на этот раз, я действительно была ответственна сама. В школе позвонили маме, и она ворвалась в кабинет, растрёпанная, в мятой одежде, жуя жвачку, чтобы заглушить запах алкоголя.

— Где мой ребёнок? — спросила она у секретаря.

Та указала на меня — я сидела в кресле у открытой двери медпункта. Мама рванулась ко мне, на ходу оглядываясь на женщин в кабинете, которые за нами наблюдали, а затем заключила меня в объятия. Её руки были жёсткими, неуклюжими, и я застыла, не привыкшая к такому. Она прижалась губами к моим волосам и прошептала так, чтобы никто не услышал:

— Если я потрачу хоть доллар на врача, ты об этом пожалеешь.

Она тут же сжала мой больной локоть, и слёзы выступили у меня на глазах. Я стиснула зубы, чтобы не застонать.

— Пойдём, сахарок, — сказала мама, выпрямляясь и улыбаясь медсестре и секретарю. — Она у меня такая неловкая! Хоть бы я могла удержать её от всех этих трюков. Моё сердце разрывается, когда она так вот калечится.

Она даже всхлипнула, будто это я причиняла ей боль.

Я стояла, мечтая, чтобы мне не пришлось идти с ней. Зная, что здесь мне окажут больше заботы, чем там, куда она меня потащит. Зная, что она будет с наслаждением тыкать в мою рану, пока та не заживёт.

Мама схватила меня за здоровую руку, ногтями впиваясь в ладонь, и вытащила из кабинета.

Снаружи нас догнал Мэддокс. Увидев, как мама держит меня, он широко раскрыл глаза. Не обращая на неё внимания, он заключил меня в настоящее, тёплое объятие. Объятие, которое я почувствовала всей душой.

Мама не дала мне насладиться этим моментом. Она резко рванула меня от него, сверкая на него злым взглядом.

— Держись от неё подальше, — прошипела она, прежде чем потащить меня по улице.

— Ты проснулась! — звонкий голос Милы выдернул меня из тяжёлых воспоминаний.

— Подожди, правда? А ты уверена, что я не лунатик? — поддразнила я, и она захихикала.

Она взяла меня за руку и, приплясывая, потянула к стойке.

— Это мисс Рианна. Она заботится обо мне, когда папа на работе, и она печёт самые вкусные булочки с корицей. Только не говори бабушке, что я так сказала, потому что она уверена, что её булочки лучшие. Они даже устраивают соревнования, и мы голосуем, не зная, чьи булочки чьи. Бабушка всегда злится, когда побеждает мисс Рианна.

— Дыши, Мила, — Рианна вышла из-за стойки и протянула мне руку. — Ты можешь меня не помнить, но я Рианна Барри. Была твоей учительницей в третьем классе.

Всё сложилось в голове — ободки, её тёплые глаза.

— Ты была у неё в классе?! — Мила аж подпрыгнула. — Папа тоже был у неё в классе! Тебе так повезло! Хотя, наверное, мне повезло больше, потому что теперь мисс Рианна только моя, и мне не нужно делить её с другими учениками.

Я не смогла не улыбнуться, прежде чем пожать протянутую руку.

— Я вас помню, — сказала я, и это была правда.

Я почти уверена, что она звонила в органы опеки из-за мамы в тот год, когда я училась у неё. Может, даже не раз. Она видела меня насквозь, замечала то, что я скрывала, и, глядя в её тёмные глаза сейчас, я была почти уверена, что, если пробуду рядом слишком долго, она снова увидит больше, чем я хочу показать.

— Кофе в кофейнике, если это твой утренний яд, а булочки с корицей в духовке, греются, — сказала она, а потом повернулась к Миле. — Иди, надевай куртку и собирай рюкзак.