Я оторвала этикетку от бутылки и принялась складывать её. Думала о пузыре, в котором жила столько лет, о стене, за которой пряталась… даже от него.

— Я тогда была совсем не в себе, Мэддокс. Долго этого даже не осознавала. Когда Керри ушёл, я наконец обратилась за помощью. Терапия многое изменила. Я начала понимать, как отгораживалась от всех в своей жизни и почему отталкивала тех, кто пытался заглянуть за эту завесу. Но… я всё равно сломанная.

Голос предательски дрогнул, и я ненавидела себя за это. Я не хотела снова расплакаться, как в тот день в машине.

Он подался вперёд, опустил ноги на пол и на мгновение поднял руку, будто собираясь коснуться моего предплечья, но в последний момент остановился. Между нами повисло молчание. Не неловкое, но полное напряжения. И не только того, что искрило между нами с самого моего приезда. Напряжение ожидания. Мы оба ждали, кто первый сделает шаг.

— Расскажешь, как у тебя появилась Мила? — спросила я, пытаясь увести разговор в другую сторону, подальше от нарастающего желания.

Он вздохнул, провёл рукой по затылку, как будто внезапно занервничал.

— Джейни Уизерс выращивала травы на заброшенной ферме Кроссов. Однажды она была там и услышала, как в доме плачет младенец, а потом — как разбилось стекло. Она испугалась зайти внутрь и позвонила в 9-1-1. К тому времени я уже два года работал в департаменте шерифа, меня и отправили проверить. Когда я подъехал, ребёнок буквально заходился от крика, как будто его пытали. Я выбил дверь и увидел Милу.

Он замолчал на мгновение, будто заново проживая этот день.

— Она была с головы до ног покрыта грязью, в отвратительном подгузнике, орала изо всех сил. Худющая до ужаса, у неё виднелись все рёбра. Сидела прямо на полу, заваленном мышиным помётом. Но когда увидела меня, вдруг замолчала и протянула руки. Это было… чертовски странно.

Его голос оборвался, захлебнувшись эмоциями, словно он снова оказался в том доме, снова увидел её — крошечную, измождённую, брошенную.

От этого мне стало плохо. Я ненавидела мать. И себя тоже. Если бы я была здесь, смогла бы я предотвратить это?

Скорее всего, нет. С того момента, как мы с матерью разошлись, я больше её не видела. Она просто исчезла, а я и не пыталась узнать, куда. Даже если бы я осталась в Уиллоу Крик, я бы не знала, что она беременна. Не знала бы о существовании Милы, пока её не нашёл Мэддокс.

Но это не облегчало чувство вины. Казалось, что я должна была узнать. Будто бы в тот момент, когда появилась эта связь, вселенная должна была мне об этом сообщить.

Это было глупо.

Но всё же я была благодарна за то, что нашёл её именно Мэддокс.

Мэддокс

Я снова оказался на ферме Кроссов, переживая тот день заново, будто за тысячи миль от своей гостиной, от МакКенны, от Милы, которая сейчас была в безопасности, всего в комнате по коридору. Но я чувствовал запах мочи, рвоты и гнили, слышал, как капает дождь через треснувшую крышу, ощущал ледяной холод, пробирающий до костей. Мне самому тогда было невыносимо холодно в полной одежде, а когда я поднял Милу, крошечную, в одном грязном подгузнике, она была такой ледяной, что почти синей.

— Где была Сибил? — мягко подтолкнула МакКенна.

И я снова оказался в том доме, сжимая Милу на руках, а в другой руке держа пистолет.

— Нашёл её в соседней комнате. Она была без сознания, валялась в собственной блевотине. В какой-то момент я подумал, что она мертва.

Я вспомнил облегчение, которое испытал тогда. А потом ненависть к себе за это чувство. За то, что пожелал кому-то смерти. Но когда она застонала, вместо облегчения пришла ярость.

— Я отвёз их обеих в участок, отмыл, привёл в порядок. Когда Сибил пришла в себя, она отрицала, что Мила её дочь. Сказала, что это ребёнок её подруги, которая оставила девочку у неё, пока ездила в Ноксвилл за дозой.

Я допил пиво, не желая возвращаться в эти воспоминания.

— Почему опека не забрала Милу?

— Она не отпускала меня. Каждый раз, когда я пытался передать её кому-то или кто-то пытался взять её на руки, она кричала так, будто с неё живьём сдирали кожу. В итоге решили, что на одну ночь так будет проще.

— Ты мог просто дать ей накричаться, — настаивала МакКенна.

То же самое мне тогда сказала соцработница. Говорила, что Мила просто травмирована, что она в конце концов перестанет плакать. Но во мне было что-то, что не позволяло мне её отпустить.

И, несмотря на то, что я говорил МакКенне в баре накануне вечером, я уже тогда видел в Милe что-то знакомое. Что-то в её взгляде тянуло меня, напоминало о другом человеке, который когда-то смотрел на меня испуганными глазами, умоляя не выдавать её.

Когда я нашёл МакКенну восьмилетней, её взгляд тоже безмолвно просил меня не говорить, где она спряталась. Тогда Сибил шла через дорогу, пьяно размахивая бутылкой виски, и кричала, не видел ли я грязную девчонку. Я просто покачал головой.

А МакКенна и правда была грязной — в рваной ночнушке, с босыми, чёрными от дороги ногами, с нечесаными, спутанными волосами, закрывавшими лицо. Я был тогда ещё ребёнком, но уже знал — сделаю всё, чтобы ей помочь.

— Это было неправильно, — тихо сказал я.

И вдруг понял, что МакКенна придвинулась ко мне, оказалась совсем рядом. Она взяла мою руку и сжала.

От этого касания внутри меня что-то взорвалось. Будто ток прошёл по нервам, которые я давно пытался заглушить. Острое, болезненное желание, такое сильное, что казалось, грудь вот-вот разорвётся от тоски и потребности.

— Спасибо, — прошептала она. — За то, что заботился о ней так же, как когда-то обо мне.

Я ничего не сказал. Просто кивнул. А потом осторожно убрал руку, потому что, если бы оставил её там, не смог бы удержаться от того, чтобы не коснуться её ещё где-нибудь.

— Когда ты узнал, что она не дочка её подруги, а… её? — спросила она.

— Официально? Через пару недель. Мы нашли её подругу в Ноксвилле, и она просто рассмеялась, когда услышала, что Сибил заявила, будто Мила не её. Судья заставил их обеих сдать тест на ДНК, чтобы решить, на кого из них заводить дело о халатности и оставлении ребёнка.

— Официально? — повторила она, поддевая меня за выбор слова. Но я не ответил. Она и так знала, что я имею в виду.

— Я тогда тебе позвонил, — сказал я, глядя на неё, стараясь не дать голосу выдать обиду.

Она сморщилась, будто от боли.

— Керри пришёл в ярость, когда увидел твой номер. Он думал, что я врала, когда говорила, что больше не хочу, чтобы ты звонил. Думал, что всё это время я общалась с тобой за его спиной. Он купил мне новый телефон с новым номером и сказал, что если я его не возьму, значит, я несерьёзно отношусь к нам.

— Он вёл себя как полный придурок. Как человек, с которым я никогда бы тебя не представил.

Она усмехнулась, но в этой улыбке было слишком много боли.

— Думаю, именно это меня в нём сначала и привлекло. Я хотела стать кем-то другим. Тогда… его ультиматум насчёт телефона и нашей пары попал прямо в мои уязвимые места. Я испугалась, что он станет ещё одним человеком, который меня не хочет.

— Это бред, — резко бросил я, не сдержавшись. Меня переполняла злость. Я отдёрнул руку и встал, глядя на неё сверху вниз. — Это ты ушла, МакКенна. А для меня ты всегда была всем. Я всегда тебя хотел.

Она тоже вскочила, сложив руки на груди, сверкая глазами.

— Правда? Я была для тебя достаточно важна, Мэддокс? Ты правда хотел меня больше, чем свою семью и этот город? Я сказала тебе не приближаться, и ты не стал. Сказала не звонить, и ты не звонил. Ты даже не попытался за меня бороться.

Её голос дрогнул, в глазах блеснули слёзы, и моя злость сменилась разочарованием… а может, даже сожалением. Потому что я вдруг понял, с болезненной ясностью, что она права. Я не боролся за то, чтобы остаться в её жизни, когда она меня оттолкнула. И уж точно не был готов оставить всё, что любил, чтобы удержать её.