Рядом со мной Рафаэль теребит рукав пиджака, так же раздраженный, как и я. — Мне это не нравится, брат, — комментирует он поверх края своего стакана, делая вид, что отпивает, пока его глаза блуждают по толпе. — Как ты думаешь, сколько здесь людей, которых мы знаем?

— Один слишком много, — неопределенно отвечаю я, глядя на мужчин, одетых в строгие костюмы, чьи лица скрыты морем масок. Меня бросает в дрожь не мысль о том, что нас могут окружать знакомые люди, а количество женщин, сопровождающих их. Как они могут закрывать глаза на то, что вот-вот случится с другими женщинами, мужчинами… детьми? Они должны знать, за что их мужья собираются их купить. Но, может быть, им это тоже нравится. Женщины могут быть такими же темными и извращенными, как и мужчины. Иногда даже больше.

Из динамика раздается мужской голос, предлагающий нам занять свои места, так как аукцион вот-вот начнется. Мы с Рафаэлем находим два свободных места в заднем ряду, где на кроваво-красной бархатной подушке лежит брошюра, рядом с пронумерованным аукционным знаком. Я сажусь и открываю тройную бумагу, сразу же пожалев об этом.

Различные варианты перечислены, как варианты в меню. От извращенных описаний каждой категории у меня по спине пробегает холодок.

Предподростковый: выбор в возрасте от 8 до 12 лет. Гарантированные девственницы.

Молодой: выбор в возрасте от 16 до 21 года.

Взрослый: уникальный выбор всех полов старше 21 года.

Кого я должен спасти? В какой категории она будет? Разве я не могу просто спасти их всех и убить каждого больного ублюдка в комнате, оградив при этом будущих жертв от их жестокости? А затем я хочу найти ублюдков, стоящих за всей организацией, и убить их тоже.

Свет тускнеет над толпой, прежде чем на сцену выходит высокий худой мужчина. Громкие аплодисменты Звучали для меня как гвозди по доске. С широкой улыбкой на лице он кланяется толпе, словно собирается устроить представление.

— Добро пожаловать, приветствую, мои друзья, и спасибо за то, что пришли. Надеюсь, вам понравится выбор, который мы подготовили для вас сегодня вечером. Как всегда, всего несколько правил, прежде чем мы начнем. Правило первое: вам разрешено купить только две вещи. Правило второе: нет возвратов, возмещений или обменов. И правило третье: никаких образцов вашей покупки, пока не будет получена оплата, — он хлопает в ладоши, и огни мигают, проносясь по толпе, как в начале игрового шоу, прежде чем снова собраться вместе, чтобы осветить сцену.

— Без лишних слов. Дети десятилетнего возраста!

Это именно так ужасно и душераздирающе, как я себе представлял. Одна за другой молодые девушки и парни продаются тому, кто заплатит больше, их будущее неопределенно, но ужасно. Аукционные знаки небрежно поднимаются в воздух, как будто для них это просто еще один день.

Пока жертвы рыдают, я даже замечаю, как некоторые мужчины вокруг нас неловко ерзают, их руки двигаются, чтобы поправить брюки так, что я чувствую себя грязным.

Это дети. Они невинны. Независимо от того, как они оказались здесь, на этом аукционе, они все еще чьи-то дети и не заслужили ни единого мгновения этого кошмара. Каждый раз, когда опускается молоток со словом «Продано», это похоже на то, как судья выносит смертный приговор. Потому что это именно то, что есть. Аплодисменты после этого заглушают рыдания жертв, которые затем превращаются в душераздирающий вопль, когда их уводят со сцены и заменяют следующим невинным.

Между сетами небольшой перерыв, и я быстро встаю, решив уйти с главной сцены.

— Иисус Христос, — Рафаэль присоединяется ко мне в пустом углу. — Что, черт возьми, здесь происходит? Не менее пяти человек делали ставки на этого мальчика. Этот отвратительный ублюдок собирается изнасиловать этого ребенка сегодня вечером и убить его, когда он насытится и больше не будет полезен.

Только чтобы пойти на следующий аукцион и купить еще одного невинного ребенка. Ужас в глазах этого мальчика, когда он осознал ужасающее будущее, — это то, чего я никогда не избавлюсь от ужаса в глазах этого мальчика.

— Я полагаю, ты никого из них не узнал? — рискнул Рафаэль.

Я качаю головой. — Нет. Я хочу сжечь все это чертово здание дотла вместе со всеми, кто в нем находится.

Аукционист возвращается к динамику, и мы снова занимаем свои места. Каким-то образом я блокирую следующие несколько сетов, становясь все более злым и отчаянным с каждым ударом молотка. Я пока не узнал ни одной женщины, мужчины или ребенка, и пока продолжается отбор, в моей голове проносится темная мысль, что, возможно, Доминик был прав. Может быть, все это просто сложная интрига, чтобы заманить сюда Рафаэля и меня? Потому что это определенно начинает выглядеть именно так.

— А теперь для наших взрослых. Начнем с дам, ладно? — аукционист жестом указывает на первую жертву, и из-за занавеса раздается громкий шум. Появляются двое крупных мужчин, таща между собой женщину. Она отчаянно сопротивляется. Большинство сопротивлялось, но что-то в этой женщине мне знакомо, и я наклоняюсь вперед, внезапно желая увидеть ее лицо.

Наконец, ее вытаскивают на середину сцены, и мое сердце замирает. Я узнал бы эту женщину где угодно.

— О, черт. Это…? — шепчет Рафаэль рядом со мной.

— Роуз.

Роуз

На первом курсе университета я посещал курс «Введение в философию», где узнала все о Кюблер-Росс и ее модели пяти стадий горя. Изначально она была создана для людей с неизлечимыми заболеваниями, чтобы они могли смириться со своей надвигающейся смертью, но с тех пор эта идея была адаптирована для тех, кто страдает от горя в целом. Пять стадий — это отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие. Их можно переживать в любом порядке, смешивать, повторять или, в моем случае, все сразу.

В первый день моего путешествия обратно в Майами на этом богом забытом куске дерьма я нахожусь где-то между отрицанием и депрессией. Это длится до тех пор, пока не появляется первый охранник с подносом жалкой еды и бутылкой воды. Я пытаюсь торговаться с ним, но он либо не говорит по-английски, либо ему все равно. В любом случае, его нежелание разговаривать со мной сразу же толкает меня в гнев.

В течение нескольких часов я проклинаю имя своего отца, пока не посинею и не заболит горло. Для меня этот ублюдок мертв. А еще есть Коннор. То, что мужчина, за которого вышла моя сестра, такой же продажный и бессердечный, как наш отец, — мой самый большой страх, который сбывается. Я в ярости на него за то, что он ничего не сделал, чтобы остановить моего отца. Но больше всего на свете я расстроена на себя за то, что думала, что смогу уйти. Что смогу когда-нибудь освободиться от него.

Принятие — это сложный этап. В основном потому, что, хотя я прекрасно понимаю, что происходит, я не хочу это принимать. Отец продал меня в сеть торговцев людьми, словно я всего лишь кусок скота, ожидающий отправки на рынок. Я могу сколько угодно желать, чтобы кошмар исчез, но сколько бы раз я ни закрывала глаза и ни мечтала об обратном, реальность остается.

Единственная надежда, единственное, что не дает мне утонуть в отчаянии, — это Лиам. Я могу только представить себе ужасные мысли, которые пришли в голову Анетт, когда я не вернулась, как обещала. А что насчет Эвелин? Мы должны были встретиться в Милане. Поехала бы она в город искать меня? Рискнула бы она забрать Лиама?

Мысли о моем сыне снова заставляют меня проходить через пять стадий, но я задерживаюсь на гневе, отказываясь принять тот факт, что больше никогда его не увижу. Я полна решимости освободиться. Я отказываюсь оставлять Лиама одного без кого-либо из его родителей, таких молодых. Его жизнь только началась.

Я его мать, и я обязана ему продолжать бороться, выживать и найти дорогу обратно к нему. Поэтому я клянусь не сдаваться без борьбы. Несмотря ни на что, я не стану еще одной статистикой или забытым лицом, потерянным в неизвестности.