Потому что женщинам в кабуки играть нельзя.

— Ты просчитался! — драматично выкрикнула «гейша» с миной неземного спокойствия на покрытом белилами лице. — На самом деле Гиндзи, Мясник из Эдо — это я! — самодовольно озвучил сюжетный твист.

Поднявшись на ноги, он вытянул руку к луне и плачущим, жалобным, полным надежды голосом спросил:

— Видел ли ты это, отец?

И рухнул на сцену. Умер, получается.

— Браво! — начали аплодировать зрители-аборигены.

Гайдзины на такое редко ходят. А чего это актер-старик с такой улыбкой смотрит на отомстившую «главную героиню»? Ты же должен играть труп! Ладно, почти незаметно, а актеры уже поднимаются на ноги — немая сцена, в которой все умерли, продлилась буквально секунд пять.

Дядя Вадим вручил мне проволочный круг, на который солнечными лучами были приклеены купюры достоинством десять тысяч йен. Не могу же я ударить в грязь лицом, заслужив упреки в неуважении к древнему виду искусства? Куросаве, по словам Эйдзи-доно, билеты сюда достались очень нелегко.

— Примите мое искреннее восхищение вашим мастерством, Окава-сенсей, — повесил я местный аналог цветов (гораздо практичнее на мой взгляд) на шею молодому актеры.

От женщины не отличить!

— Спасибо большое за столь высокую похвалу, Тукачеву-сенсей, — поклонился он.

Я посторонился, пропуская других желающих наградить актеров денежными ожерельями и направился к своим.

— Как тебе спектакль, Сергей? — спросил Куросава, поднимаясь с подушки.

— Мастерство актеров достойно высочайшего восхищения, — ушел я от прямого ответа. — За видимой легкостью их движений скрываются тысячи часов упорного труда, — и от греха подальше перевел тему. — В самом финале Ямада-сенсей едва заметно улыбался, глядя на Окаву-сенсея.

— Не многие способны разглядеть эту улыбку! — вроде как проникся ко мне чуть большей симпатией Акира. — Ямада-сенсей подобрал трехлетнего Окаву на улицах Осаки и воспитал как своего собственного сына. Теперь он может по праву гордиться тем, что отыскал такой талант. У вас остались силы на ресторан?

— Я молод, поэтому полон сил, — улыбнулся я.

— Общаясь с вами, быстро забываешь о вашем возрасте, Сергей, — направившись к выходу, улыбнулся в ответ Куросава.

— Вы очень добры, Куросава-сенсей, — поблагодарил я.

Выбравшись из театра под темное, из-за смога лишенное звезд, но напитанное огнями Токийское небо и в коробочке из охраны прошествовали к лимузину.

— «Shueisha», похоже, очень ценит ваше сотрудничество, — прокомментировал транспорт Куросава.

— Я даже не чиновник, но мне оказали огромную честь, выделив настолько хороший паланкин, — отшутился я отсылкой к «Телохранителю».

Куросава радостно заржал и поделился инсайдом:

— Больше всего мы веселились именно во время съемок приключений Сандзюро.

— Я еще молод и неопытен, но однажды мне бы хотелось попробовать снять фильм в жанре Тямбара [кино про самурайские бои на мечах], и мне очень важно знать, не возненавидят ли на меня за это ваши соотечественники.

— Ни в коем случае, Сергей, — по-отечески улыбнулся он. — Самурайские фильмы в нашей стране снимают каждый день, и большая часть из них никуда не годится. Еще от одного фильма хуже никому не станет, и не важно, снял его японец или русский. Я смотрел твой деревенский сериал — потенциал у тебя есть, и, если ты поклянешься и дальше усердно взращивать свой талант, я помогу тебе выбрать актеров. Но, боюсь, в этом году все мастера уже заняты, — тонко намекнул обращаться, когда стану поважнее.

— Клянусь, — пообещал я.

А чего мне!

— Написание сценария потребует времени, не говоря уже о том, что мне нужно набраться опыта, чтобы раскрыть потенциал подобранных вами мастеров, — подтвердил понимание намека.

Район Кабуки-Тё — сосредоточение японского загнивания — светился вывесками и рекламой как весь остальной Токио вместе взятый. Несмотря на полицейский кортеж, нам пришлось немного постоять в пробке прежде чем войти под светящуюся неоновыми иероглифами арку на пешеходную улицу. Коробочка телохранителей стала совсем тесной — народу просто чудовищное количество, в том числе прибывших на фестиваль и по делам гайдзинов и даже индусов.

Прошествовав пару десятков метров, мы добрались до открывающегося прямо на улицу лифта. Куросава и пара дядей составили мне компанию в путешествии на двенадцатый — последний — этаж высотки, и мы попали в украшенный ковровой дорожкой и освещенный позолоченными светильниками, обитый деревянными панелями коридор, на выходе из которого нас встретили еще пара дядей, японский коп и очень низко поклонившийся администратор. Следом за ним поклонились выстроившиеся шеренгой пятерка милых японских дам в передниках поверх белой рубашки и черной, до колен, юбки и белых чепчиках.

Отвесив ответный, средней уважительности поклон, я осмотрелся: ресторан был полупуст, но наполнен огнями стилизованных под свечи ламп в тяжеленных люстрах — вот под такую попасть прямо не хочется! — белыми скатертями и живой музыкой — на сцене в противоположном конце зала выводила рулады японская певица средних лет в красном платье.

А неплохо! Вид тоже нравится:

— В этом ресторане хорошая кухня и приличная музыка, — прокомментировал выбор места Куросава.

Само собой, на кухне тоже имеются КГБшники и сотрудники охраны дворца — Император оказал огромную честь, одолжив кадры. А заодно это попадает в газеты, немного поправив пошатнувшуюся после моего выступления в Будокане репутацию спецслужбы.

Наш стол очень разумно располагался вне зоны поражения люстр и близко к сцене, подальше от окна. Все равно вид не очень — пара рядов крыш высоток на противоположной стороне улицы — дальше все скрывает смог.

— Мне немного неловко, что человек вашего возраста оплачивает счет, — заявил Куросава, вполне решительно открывая меню.

Формальность.

— Мне известно, что в вашей стране считается неприличным для людей меньшего ранга приглашать куда-то старших. Позвольте мне оплатить счет в качестве извинений.

Подошедшая официантка записала наш заказ — дяди кушать не будут во избежание массовых отравлений. Куросава наклонился над столом и с заговорщицким видом поведал:

— В этом ресторане работал официантом писатель-неудачник по фамилии Нагаяма. Осенью шестьдесят восьмого года он похитил из жилого дома какого-то американца с военной базы пистолет и полсотни патронов. Из него он застрелил четверых. Девятнадцать лет — а уже столько ярости, — он удрученно покачал головой.

— Нарушать законы нельзя, — похвастался я твердыми моральными принципами.

Заказ принес почему-то официант-мужчина с крайне знакомой внешностью. Совсем молодой и еще не заимел нервный тик! Профессионально поставив на стол рамен, суши, тонкацу и тушеная картошка с мясом и овощами. Вот у япошек с «пожрать» все хорошо — еще бы, при режиме максимального экономического благоприятствования со стороны первой экономики мира. Не будь Лучшая Корея обложена санкциями похлеще нас, там бы тоже голода не было. А мы вот сами себе сельское хозяйство зачем-то поломали, теперь механизированным звеном тащить приходится.

— Как вам музыка, Китано-сан? — спросил я официанта, сверившись с бейджиком, когда он закончил сервировку — Куросава решил приголубить коньячка, которого Такеши ему принес целую бутылку.

Сосредоточенно наливая коньяк в бокал, он ответил:

— В месте с плохой музыкой я бы не работал.

— Знаешь себе цену, а? — поощрительно фыркнул Куросава.

— Это хороший ответ, — одобрил и я. — Будет ли уместно пригласить Китано-сана поужинать с нами?

— Уместно — мне нравятся люди с сильным характером, — не подкачал Акира.

Потому что такие встречи — судьба.

Утро второго дня в посольстве началось привычно — с чтения телефонированной с Родины выжимки из свежей «Правды», среди которых обнаружилось эхо старой доброй «инфобомбы», который Виталина за кофепитием под печеньки прямо в номере (душа покоя просит — напряженный вчера был день, а сегодня будет еще тяжелее) мне и зачитала: