Пощупал подушечки.

— Кайф! — вынес вердикт и повторил мамино предложение. — Может все-таки здесь заночуешь? Смысл тебе туда-сюда мотаться?

— Нет, Сережа, — улыбнулась Вилка, поднялась со стула, подхватила с кресла пиджак, накинула на себя. — Мне еще отчет писать, душ принимать… — стрельнула в меня глазками.

— Ну иди тогда, — разрешил я, проигнорировав «цеплялку» — стояка в штанах больше уже все равно не станет.

— А вдруг я бы согласилась? — спросила она, имея ввиду не высказанное мной спермотоксикозное предложение пойти в душ прямо сейчас и вместе.

— На что? — «не понял» я и снова зевнул. — Рубит — жесть, — пожаловался Вилке. — Вопиющее нарушение режима, чреватое дерьмовым самочувствием завтра. Больше так делать не будем, мне так-то четырнадцать, и я из больницы три дня как вышел. А самое тупое — могли вообще этим не заниматься, все равно раньше июня не напечатают — «Юность» же не мой персональный ежемесячник, — грустно вздохнул на переработавшего лишнего ленивого себя.

— Устал? — застегнувшая пиджак Вилка подошла ко мне, наклонилась, с теплой улыбкой глядя сверху вниз и погладила по голове. — Ты — огромный молодец, Сережа, очень хорошо потрудился за эти дни.

— Иди уже, человек-поллюция, — простонал я, мягко убирая ее руку с головы. — И профессиональную деформацию смиряй, я не хуже тебя знаю, что сонный и усталый человек к различного рода воздействиям более податлив.

— А причем здесь «деформация»? — хихикнула она. — Ты ведь и вправду молодец! Проводишь?

— Только до двери, дальше дорогу ты знаешь, — ответил я, и мы пошли в коридор.

Вилка надела пальто, застегнула сапожки, подхватила сумочку, пожелала мне спокойной ночи и ушла. Заперев за ней дверь, забил на стояк и пошел сразу в комнату — и так усну.

— Ой лихо мне, ой лишенько, — имитировал я старческое кряхтенье, помешивая варящийся в турке кофе.

Знобит, шатает, голова болит — таблетку уже выпил.

— И надо оно тебе было? — сочувственно задала риторический вопрос мама. — Совсем плохо?

— Нормально, это я так, поныть маленько, — обернувшись, улыбнулся я ей.

Вовка с утра прибегал, но я, из-за недееспособности и стремясь выкроить себе немного лишнего сна, попросил родителей принять тридцать две привезенных рыжим бутылки. Добрая мама от «схемы» пришла в настоящий восторг — ну какой сыночек молодец, всех детей района облагодетельствовать хочет!

Таня уже в школе, дядя Толя — на работе. На следующие три дня у него свадебный отгул.

— Раз уж у меня плохое самочувствие и вызванное этим плохое настроение, давай поговорим о неприятном, — выключив газ, перелил часть кофе в чашку, бахнул три ложки сахара и уселся напротив родительницы к тарелке с бутербродами с бужениной.

— О чем? — напряглась родительница.

— Позавчера Акиф звонил и рассказывал удивительные вещи, — откусив кусочек, прожевал — научился у деда Юры нагнетать драмы. — Оказывается, ты ему не звонила аж с конца февраля. А еще — в продуктовые никто из нас не ходит. Однако еду все равно привозят с завидной регулярностью. Откуда?

— А ты как с матерью разговариваешь? — откинувшись на спинку, мама сложила руки над животиком.

— Очень прошу тебя ответить, и, если ответ хороший — я перед тобой извинюсь и больше так делать не стану, — пообещал я.

— Павел Анатольевич номер дал, туда и звоню — уж в КГБ-то поди еда не хуже рыночной! — фыркнула она.

— Понимаю, — грустно вздохнул я. — Платишь?

— Он платит. Наверное, — не особо уверенно ответила мама.

— А мы спросим сейчас, — отложив бутерброд и кружку, пошел в коридор и набрал номер Судоплатовых-старших.

Трубку сняла Эмма Карловна.

— Доброе утро, бабушка Эмма, — поприветствовал ее я. — Это Сережа.

— Узнала тебя. Доброе утро, — ответила она.

— Мама говорит, что вы нам номер дали, который при звонке на него еду выдает. Мы им уже давненько пользуемся, а ни копейки не заплатили.

— Какие деньги, Сережа? — неподдельно удивилась она. — Павлу Анатольевичу по должности снабжение по высшему разряду положено!

— Понял, — не расстраивая бабушку, жизнерадостно откликнулся я.

Попрощался, повесил трубку, взял пришедшую со мной в коридор маму за руку и повел на кухню.

Расселись.

— Генералом в Советском Союзе быть офигенно — просто звонишь «подсосу», и в любое время дня и ночи получаешь желаемое. Деньги? А какие нахер деньги? — издал грустный смешок. — Но жратва-то из неоткуда не берется. Кто-то все равно за нее платит. И, если это делаем не мы и не Павел Анатольевич, значит записывают это все на счет государства, у которого, если что, денег своих нету, оно просто оперирует деньгами народными. И вот скажи мне, моя милая, добрая, недавно выбравшаяся из нищеты мама, какого бы тебе было узнать год назад, что на народные деньги содержат кучу барствующих перерожденцев?! — повысив голос, демонстративно отодвинул тарелку с бутербродами. — Нахер, я это жрать не буду, буду с собой привозить — лучше в серую Акифью зону деньги заряжать, чем на шее у народа сидеть!

— Гордый стал? — протянула родительница тоном «мамин ругательный». — Лучше других себя считаешь?

— Если честно платить за то, чем питаешься — значит быть лучше других, тогда да, стал, — спокойно подтвердил я и отхлебнул кофейку — он из старых, еще добольничных запасов, лично купленный.

— А я, значит, хуже? — прибавила она громкости.

— Если ты за никчемные полгода перестала интересоваться откуда и что у тебя берется, и, имея бесконечные деньги, радостно села народу на шею, да, хуже, — спокойно подтвердил я.

Мама осеклась — ругать меня сложно, потому что я, во-первых, как правило прав, а во-вторых — всегда спокойный.

— Все так живут, — не очень уверенно попробовала она сослаться на определяющее сознание бытие.

— Все — это кто? Полпроцента страны? — с любопытством поинтересовался я. — Народ нас, мама, кормить не обязан. Это мы, как совершенно неуместные социалистические богачи, должны ему помогать. Вот ты подарки всем подряд даришь утилитарного свойства — это хорошо и правильно. Школам мы немножко помогаем — тоже хорошо и правильно. А раз мы такие хорошие и правильные — так может так и будем продолжать?

— Все у тебя не как у людей, — тоскливо вздохнула мама.

— И такое положение дел меня устраивает полностью, — ответил я. — Если нравится генеральскими харчами питаться — требуй чеки отбивать, и аккуратно их оплачивай. И следи, чтобы там был такой пункт как «оплата доставки», а цены были те же, что и магазинах. Не забыла еще как магазин-то выглядит?

— Не забыла, — раздраженно дернулась мама.

— Ты же у меня хорошая, — вздохнул я. — Ну разве я не прав? Разве то, что я говорю — не справедливо?

— Я не знала! — жалобно пискнула она.

Во, совесть вернулась в полной мере!

— Это я не знал, — мягко улыбнулся я. — Паттерн-то тот же: утром мама диктует в телефон список, а к обеду все уже приехало. А ты — не захотела узнать и приняла как должное. И это — главная проблема. Ничего из этого — я обвел здоровой рукой помещение. — Нельзя принимать как должное! Так — живет никчемно малая часть! И если другим плевать, мне — нет! Вот тебе вира — примерно прикинь на сколько мы тут нажрали за эти месяцы, для верности накинь пять тыщ и потрать все на детдома, и не сберкассой, где хер пойми куда уходит, а лично съезди и с заведующими поговори. Хорошо?

— Хорошо, — горько вздохнула она. — После свадьбы можно?

— Зачем ты из меня врага делаешь? — расстроился я. — Ты же и сама все прекрасно понимаешь.

Раздался звонок в дверь, я залпом допил кофе, чмокнул маму в щеку:

— Ты же кандидат в члены Партии! Вот и будь настоящей коммунисткой!

— Тоже мне политрук нашелся, — хихикнула мама.

Вот и хорошо, вот и помирились.

Пошел открыл дверь Виталине.

— Выспался? — первым делом спросила она.

— В рамках физиологически приемлемой нормы. А ты? — ответил я, запуская девушку внутрь.