— Сильно в этом сомневаюсь, особенно после этой бумажки, — он достал что-то из кармана и потряс ею. — Ранняя деменция? Провалы в памяти? Серьезно?

— Не знаю, не помню…

— Это нам только на руку, девочка моя, — он почти ласково потрепал меня по плечу. — Меньше знаешь, крепче спишь, правда?

Я сжалась в комок, стараясь казаться меньше, исчезнуть и раствориться под его тяжелым взглядом. Уткнувшись лбов в колени и запустив пальцы в спутанные кудри, я поняла, что начинаю задыхаться от внезапно подкравшейся паники.

— Ну что, девочка! — Мужчина приобнял мне, массируя плечи. — Ты отслужила нам хорошую службу, помогла стольким девчонкам найти свое место в жизни, вот и настала твоя очередь, да?

— Просто отпустите меня, прошу!

— Нет, дорогая, мы теперь переносим тебя к типу неустойчивых, опасных, — он поправил прядь моих волос, — можно было бы тебя просто убить, но тогда мы бы не смогли отплатить тебе в полной мере за всю ту помощь, которую ты оказала нашей империи. А я бы не хотел показаться неблагодарным, да, дорогая?

Я попыталась отстраниться от него, но сил не хватало. Голова разрывалась на части от боли, вернувшейся столь внезапно, словно тысячи клинков пронзили меня изнутри, закручиваясь в шипованный узел, раздирая нервы. Я с силой сжала пальцы за спиной, разминая запястья, которые начинали кровоточить от усилий освободиться. Веревки пережимали кожу. Отвращение. Горький металлический привкус во рту. Я судорожно втянула затхлый воздух, но запах только усугубил ситуацию, заставляя желудок взбунтоваться.

— В твоих интересах начать повиноваться, дорогая Вера, — мужчина криво усмехнулся. — Подумай хорошенько, хочешь ли ты провести время здесь, в собственных нечистотах и грязи, умирая от жажды и голода или просто напросто стать еще одной девушкой в моей коллекции, но не просто девушкой, а той, кто помог создать целую империю!

— Я…

— Не нужно торопиться с ответом, — влажная рука накрыла мои губы. — Подумай хорошо, потом изменить решение не получиться, имей ввиду. Я не меняю решения просто так!

Мое тело оцепенело, а ребра словно сжались вокруг легких, заключая их в невидимые тиски. Еще одна игла ворвалась в сознание, пронзая изнутри. Красная точка на секунду замерла и заполнила все ярким, ослепляющим светом. А потом темнота вернулась на свое место, избавляя меня от давящего присутствия мучителя…

— Вера, поймите, вашей матери нужен постоянный уход, присутствие рядом сиделки с медицинским образованием, если что-то пойдет не так, вы сами не сможете помочь! — Врач качал головой и сжимал в руках толстую папку с анализами. — Мы можем порекомендовать вам государственный хоспис, но вы сами знаете, как там обстоят дела…

— Что еще я могу сделать для нее?

Я сжимала тонкую руку, покрытую морщинами. Мама не приходила в себя уже долгое время. Сердечко билось, надрывно и с перебоями, заставляя меня дергаться каждый раз, стоило аппарату издать писк, как я просыпалась от беспокойного сна. Маленькое кресло в одиночной палате противно скрипело, а мама на открывала глаза на секунду и проваливалась обратно в мир сновидений. Доктора разводили руками, не давая точных диагнозов, образно отмеряя срок ее жизни. Но мама держалась.

В краткие моменты бодрствования, она непонимающе смотрела на меня, но не узнавая. Я была для нее кем угодно, но не дочерью. Соседкой, тетушкой, двоюродной сестрой. Смерть отца сильно ударила по ее психике. Я винила себя в том, что оставила ее одну в доме, полном воспоминаний, где горе придавило ее, прибив воспоминаниями о прошлых, счастливых днях. Но мне нужно было учиться, потом работать. Редкие визиты в родительский дом не давали мне в полной мере понять, что она действительно провалилась в те времена, когда все было так просто.

— Ваша мама, она сейчас, как вам сказать, она подросток, — тихо сказал сельский доктор мне. — Вера, если вы сейчас не останетесь с ней, не окажете помощь, она может навредить себе…

Я тогда не придала значению, так как в мои визиты она всегда находилась в хорошей фазе. Не идеальной, но воодушевляющей. До того переломного момента. Я всегда буду помнить тот звонок в ночи, когда ее нашли на развалинах деревенской школы, изнуренной и потерянной. Сжимая в руках старый отцовский портфель, она виновато рассказывала селянами, что опоздала на урок из-за болезни матери, которую потеряла еще сорок лет назад.

Быстро собрав немногочисленные вещи, я в экстренном режиме перевезла маму к себе, в свою маленькую квартиру, где она проводила дни, сидя у телевизора, время от времени осознавая кто она и где. Но таких проблесков становилось все меньше и меньше. Она все чаще спала, забывая ходить в туалет, кушать и просто теряя осознание того, кто она. Я приходила с работы, уставшая и разбитая, меняла постельное белье, купала маму, смазывала кремом пролежни на теле и кормя ее с ложечки, улыбаясь и говоря ей о том, насколько сильно я ее люблю. А потом уходила на кухню, падала ничком на раскладушку и тихо плакала от безысходности.

Работа. Дом. Мама.

Работа. Больница. Мама.

Мама.

Я смогла прожить так около года. Пока не случилось то, чего я так боялась. Весной, когда снег только начал таять, мама пропала. Просто ушла. Я проснулась после ночной смены, зашла в ее комнату и не обнаружила ее на продавленном диване. Ее новая куртка висела на крючке двери, а домашние тапочки исчезли.

Поиски продолжались неделями. Я практически потеряла веру в ее возражение, как ночью меня разбудил звонок от незнакомого оперативника, Славы. Он нашел ее на теплотрассе, изнемогающую от холода. Позвонил мне, встретил в больнице. Поддерживал за плечо, когда я ревела у двери в реанимацию.

А потом начался ад. Она больше не могла двигаться, вставать и хоть как-то функционировать. За недели скитаний она потеряла в весе, итак тонкие ножки превратились в кости, обтянутые кожей. Она все чаще впадала в маразм, зовя мать и раня криками мое сердце. Она, по словам врачей, перенеслась в раннее детство, когда все было просто и легко. Завидя меня, она улыбалась и тянула ко мне руки, что-то бессвязно лепеча. Приняв непростое решение, а продала родительский дом за маленькие деньги и нашла клинику, где ей будет комфортно.

— Вы все правильно сделали, для нее так будет лучше, — твердили врачи. — Вы сможете приезжать в любое время, так часто, как получиться. По крайней мере, здесь ей не будет больно.

Я понимала, что доктор прав. Но внутри, в глубине души, мне было стыдно. Я чувствовала себя так, словно предала ее, отказалась от заботы о ней. Отреклась. Поэтому я вкалывала на работе, собирала деньги, стараясь оплатить все самое лучшее для нее, чтобы хоть как-то облегчить ее последние дни, принести в них радость. Но денег не хватало. Их всегда не хватало.

Пока мне не встретился Евгений Анатольевич…

Пятьдесят семь. Я распахнула глаза, чувствуя жжение. Не хватало воздуха, а из горла вырывались рыдания. Хотелось вытереть слезы, но руки оставались связанными. Я лежала ничком на тонком матрасе, дрожа от холода и до боли закусывала губы, ощущая металлический привкус во рту. Сил не оставалось.

— Мама, мамочка, — шептала я, заглушая рвущийся наружу крик.

Воспоминания кружились в голове, вытесняя жестокую реальность. Мне страшно. Мне больно. Мне стыдно. Пропавшие девушки, мама, счастливая призрачная Света, оскал Евгения, Слава, не готовый принять все это… Все смешалось, оставляя лишь догадки и давящее чувство вины.

Догадки о том, кто я на самом деле.

И перед тем, как темнота снова поглотила меня: