Я судорожно втянул воздух и хрустнул костяшками пальцем, пытаясь сдержать ярость, клокочущую внутри.

— Угостить?

Я молча кивнул и привычным движение вытащил из карманов брюк старую зажигалку. Многообещающая надпись «Мы прорвемся» практически стерлась, потеряв «орв», но мозг автоматически подставлял туда совершенно другие буквы. Вытащив сигарету из полупустой пачки, я щелкнул огоньком.

— Ты же, вроде, бросил? — Отвлеченно протянул Толя, ковыряя сорванный ноготь.

— Видимо, уже не сегодня…

— С нашей работой… Бросить трудно, пальцы автоматом ищут какой-то отвлекающий фактор, — он выдохнул плотный белый дым. — Вот почему все привычки такие?

— Какие?

— Вредные…

— Не понял вопроса, — я склонил голову, смотря вдаль.

— Почему человек в стрессовые ситуации пытается убить себя? Алкоголь, никотин, еще какая-нибудь пакость? Нет, чтобы достать из кармана крючок и начинать вывязывать узоры на коврике?

— И как ты себе это представляешь?

— Вместо комнат для перекуров должна быть комната вязальщиков. Или оригамистов. Или вышивальщиков. Или на губной гармошке пусть играют…

— Я бы с удовольствием на такое посмотрел, — я невесело усмехнулся.

— Не посмотришь. Человеку нужно себе вредить, мы без этого не можем, понимаешь? Нам нужно себя за что-то наказывать, — хлопок от резинки. — Платить за придуманные грехи похмельем, рассчитываться за ошибки раком легких… Альтернативная версия линчевания, только без плеток.

Я в очередной раз проводил глазами движение его рук. Эти щелчки, словно отдельный ритуал, который он проводил ежеминутно, всегда заставляли меня морщиться. Привычка Анатолия, которую мы с Максом прозвали «вытрезвителем», была притчей в нашем заведении. Макс говорил, что у Толи в квартире хранятся всевозможные плетки и палки, а я скромно считал, что он и без оборудования грызет себя за что-то изнутри.

— Мы и так себя наказываем, дополнительные атрибуты не всем нужны…

— И то правда, каждый наносит себе раны самостоятельно, — он закашлялся. — Просто у всех разные степени самобичевания. Кто-то действительно заслуживает наказания, но все, что он делает, это щипает себя за кожу, морщась от укуса комара. А тот, кто и мухи не обидит, тот бьет себя за каждый неверный шаг, убежденный в том, что он заслуживает за это самой мучительной кары.

— Что тогда заслуживаем мы?

— Минимум — моей резиночки, которая отрезвляет болью. А максимум — отдельного котла, наполненного нашими самыми потаенными страхами…

Я пожал плечами, ощущая, как такой знакомый туман заволакивает мозги, унося часть проблем на второй план. Губы стали сухими, в горле заскребли, а отвратительный дым попал в глаза. Но это ощущение…

— Вот, правильно, — Толя протянул мне салфетку. — Накажи себя и плачь. А потом бросай все и отправляйся грешить по новой.

Анатолий бросил в грязь окурок, щелкнув резинкой на запястье, направился внутрь дома. Его руки подрагивали, заставляя неизменный чемоданчик позвякивать, словно металлические цепи. Я продолжал втягивать горький дым, позволяя ему заполнять легкие, а глаза — непроизвольно слезиться. Хотелось закашляться, выплевывая легкие, но я старательно держал все в себе. Дым, боль и панику. Анна жива и с другими людьми. Моего друга убили. Он точно не мог сам пустить себе пулю в лоб, прервав жизнь. Не такой человек он был. Макс запланировал свою жизнь на ближайшие десятилетия, он не мог просто покончить жизнь, осознавая, что план не завершен. Я в это не верил.

Сердце сжималось, а ноги сами по себе несли от этого страшного места. Последнего прибежища Макса, который клятвенно обещал, что доживет до дня победы нашей сборной в лиге чемпионов. Человек, который хранил в темном шкафу бутылку дорогого виски, приговаривая, что так он со временем станет не «восемнадцатилетним», а «тридцатилетним», а может, и больше. Я шел по темным улочкам и прокручивал в голове события последней недели. Если бы тогда Макс не вытащил пушку в «Мусорке», если бы персонал и посетители не стали трепаться, если бы…

Тысячи «если» и миллионы вариантов развития событий крутились в голове, сменяя одно на другое. Я винил себя, винил Эдика, винил того парня с двумя родинками. Винил всех, чьи имена приходили на ум. Но больше всего я ругал Макса. Самовлюбленный идиот. О мертвых обычно говорят либо хорошее, либо ничего, но сейчас я был готов обозвать его любыми словами, выполнить все желания, лишь бы все это оказалось ложью.

Я нашел скучающего таксиста, уже не надеющегося найти клиента в забытом мэрией города районе. Кое-как добравшись до дома, который промерз изнутри из-за забытого открытым окна, я уселся на кухне, наблюдая за проезжающими машинами и редкими прохожими, спешащими домой.

Ужасное чувство одиночества и безнадежности охватили меня. Я не мог двигаться, придавленный собственным горем и страхом. Найдя на кухне старую заначку на черный день, который, кажется, настал, я бездумно курил сигареты одну за другой, не заботясь о рекомендациях врачей и здоровом образе жизни, о которых кричали на каждом углу. Макс тоже смеялся над всеми этими спортсменами, заказывая жирный стейк и запивая его крепким алкоголем. Он говорил, что жить и чувствовать нужно сейчас. Я тяжело вздохнул, стряхивая пепел на сияющую плитку. Хотелось кричать, но тонкие стены квартиры не позволяли такой роскоши. С полки над столом на меня смотрела мама, грустно склонив голову налево, слегка улыбаясь. Одна из моих любимых старых фотографий. Она была сделана отцом до того, как я родился. Единственное напоминание о ней, которое я оставил себе. Отец долго пытался выбить из моей головы ее образ, но у него не получилось.

Я улыбнулся матери в ответ, стыдливо пряча сигарету. Она бы осудила. Если бы отец не убил ее. Одернув себя на автомате, я чиркнул зажигалкой в очередной раз. Таблетки приняты, снотворное отказывалось работать, а запасы кофе в квартире закончились. Голова гудела тупой болью, не давая забыть о себе, в то время как спина потихоньку отпускала, лишь изредка напоминая о своем существовании. Незаметно я отключился, уронив голову на стол, и уснул.

Трель телефонного звонка выдернула меня из беспокойного сна. Это уже было смешно. Я лениво посмотрел на вибрирующий телефон, надрывающийся на кухонном столе. Потянувшись к нем, я увидел, что звонит Лидия Владимировна, управляющая «Мусорки». Искренне надеясь, что она сейчас скажет, что бар сейчас находится в огне, я ответил на звонок:

— Да, Лидия Владимировна, слушаю вас!

— Виктор, простите, что так поздно беспокою, но у меня не было выбора, пришлось вас побеспокоить…

— Говорите уже, — я внутренне сжался, ожидая чего-то такого, что просто выбьет пол из-под моих ног.

— У нас нехватка персонала и завтра я не вижу возможности просто-напросто открыть заведение, работать некому, сами знаете, девчонки…

— Да, да, понимаю… — Я выдохнул, ведь новости не так плохи, чем те, что были раньше.

— Новых не находим, два официанта заболели, Вера пропала, на звонки не отвечает…

— Вера?

— Да, до вашего отца не дозвониться…

— Не открывайтесь завтра, набирайте персонал, я объясню отцу.

— Хорошо, спасибо вам, вы…

— Доброй ночи.

Я грубо прервал звонок и откинулся на спинку стула. В груди что-то зашевелилось и закричало, утягивая меня обратно в пучину неконтролируемой паники.

Теплые, родные руки гладят меня по волосам, ласково задевая горящие щеки. Я нежусь в незатейливой ласке, ощущая, как замедляется дыхание и постепенно приходит в норму сердечный ритм, возвращаясь к привычному темпу.

— Ты завтра в вечернюю, да? — Тихий голос вырывает меня из размышлений.

— Да, Слав, увидимся только под утро, когда ты пойдешь на работу, а я вернусь…