— Ты опять таращишься на меня, майор.
Он встряхнулся.
— Я думаю, это уже вошло в привычку. Приношу свои извинения.
— В этом нет необходимости. На самом деле меня это не беспокоит. Просто бывает трудно понять, о чем ты думаешь, и я задаюсь вопросом, не сказала ли я или не сделала чего-то, что могло бы тебя обидеть.
— Никогда. Я просто увлечен тобой.
— Снова лесть?
— Нет, правда.
— Правда или нет, но мне приятно это слышать.
— Не поужинать ли нам?
— Если только наш ужин это не скиллигали или лобкурс.
Скиллигали было фирменным блюдом Союза, которое готовилось из сухарей, вымоченных в воде и обжаренных в свином жире. По утрам воздух в лагере наполнялся их хрустящим ароматом.
Рэймонд улыбнулся.
— Удивительно, что у наших солдат вообще хватает сил сражаться, учитывая, что они вынуждены есть. Нет, сегодня вечером не будет ни скиллигали, ни лобкурса.
— Слава господу.
На блюдах, накрытых крышками, был вкусный картофель и сладкая, хорошо приготовленная рыба. К ним прилагались замечательные бисквиты и кусочки фунтового пирога.
Для Сэйбл, которая в лагере придерживалась щадящего рациона, все эти блюда казались божественными на вкус.
— Разве это плохо — все время хотеть вот так вкусно поесть?
— Когда война закончится, я угощу тебя самыми потрясающими блюдами, какие только можно себе представить.
— С испорченными овощами или без них?
Он ухмыльнулся.
— Без них, конечно.
— Тогда я заставлю тебя сдержать и это обещание, даже если мне понадобится десять лет, чтобы найти тебя снова.
— Это не должно быть так сложно. Особенно, если ты согласишься с тем, что я задумал.
— Чем именно?
— Я хочу отправить тебя домой к моей матери в Луизиану, пока повстанцы не сдадутся.
Сэйбл изо всех сил старалась скрыть свое смятение.
— Зачем?
— Чтобы ты была в безопасности.
Она оглядела освещенную факелами комнату.
— Ты часто здесь бываешь?
— Только иногда. Я прихожу сюда, когда мне нужно отдохнуть от лагеря. Ты не собираешься мне отвечать?
— Когда-то этот дом, должно быть, был прекрасным.
— Уверен, что так оно и было. Кованая лестница напоминает мне о доме моей матери. Сэйбл?
— Как ты думаешь, Юг когда-нибудь восстановят?
— Ты не можешь вечно откладывать ответ.
Он был, конечно, прав, поэтому она посмотрела поверх свечей в его ожидающие глаза и ответила:
— Майор, я польщена твоим предложением, но нет.
— Почему нет?
— Я не могу так навязываться твоей матери. Что она подумает обо мне, если я появлюсь у нее на пороге, как подкидыш?
— Она встретит тебя с распростертыми объятиями и будет заботиться о тебе до моего возвращения.
— А потом?
— Я сниму тебе комнаты, чтобы иметь возможность навещать тебя, когда захочу. Нам нужно будет договориться, что ты будешь видеться исключительно со мной.
— Угу.
Она изучающе посмотрела на него, прежде чем весело спросить:
— Ты предполагаешь, что я соглашусь стать твоей любовницей?
— Ну, конечно.
Она покачала головой.
— Майор, майор, майор. Иметь в своем распоряжении столько женщин на протяжении стольких лет определенно было вредно для твоего здоровья. У меня нет желания быть твоей любовницей или чьей-либо еще.
— Почему нет?
Сэйбл притворилась, что глубоко задумалась.
— Что ж, давай подумаем. Я была рабыней в течение тридцати лет, подчиняясь прихотям того, кто владел мной. С какой стати я стала бы менять свою недавно обретенную свободу на другой вид рабства?
Ее ответ, казалось, удивил его.
— Я никогда не рассматривал это с такой точки зрения, — неохотно признался Рэймонд.
— Я знаю. Женщины в твоей жизни, должно быть, ужасно балуют тебя.
Он усмехнулся, осушая свой кубок.
— Вы суровая женщина, моя королева.
— А вы очень соблазнительный мужчина, сэр рыцарь. По-моему, слишком соблазнительный.
Он опустил свой кубок и искренне произнес:
— Хорошо, тогда, может быть, у меня еще есть надежда.
Воздух вокруг них, казалось, потеплел. Она поймала себя на том, что ее внимание приковано к его полным губам. Воспоминание о поцелуях, которыми они обменялись, пробудило в ней чувства.
— Но мне нравятся твои поцелуи.
— Правда? — спросил он голосом, мягким, как усыпанная звездами ночь.
— Да, нравятся.
— Тогда иди сюда. Давай посмотрим, понравится ли тебе этот…
Приглашение обдало ее жаром. Ее сердце учащенно забилось, когда она отложила столовые приборы и салфетку. Она поднялась на дрожащие ноги и сделала несколько шагов, необходимых для того, чтобы оказаться рядом с ним. Ей хотелось только одного — перестать дрожать.
Все еще сидя, Рэймонд протянул руку и легонько провел ею по ее губам, наполняя ее сладостным желанием. Первый поцелуй был мягким, нежным. Его теплые, понимающие губы, казалось, заново изучали ее, исследуя ее, искушая присоединиться к нему в поцелуе, который обещал нечто большее. Он нежно провел языком по уголкам ее рта, и ее губы раскрылись, как африканские цветы.
— Я тоже наслаждаюсь твоими поцелуями… — выдохнул он. Властно положив руку ей на поясницу, он притянул ее ближе, углубляя поцелуй. Он обнимал ее, как любовник, его мужское естество пульсировало в ответ на ее страстную сладость. Ее губы, крепкие, как испанское вино, плели чары, которые связывали их воедино. Девственница или нет, она должна была принадлежать ему здесь и сейчас.
Он усадил ее к себе на колени, продолжая касаться ее губами, двигаясь к мочке ее уха и завиткам волос на виске. Его рука начала описывать круги по ее спине, и он почувствовал, как она задрожала в ответ под его ладонью.
— Я бы никогда не поработил тебя, бижу. Никогда.
Сэйбл знала, что произнесенное шепотом французское слово «бижу» означает «драгоценность». И именно так она чувствовала себя, сидя у него на коленях, словно драгоценный камень. Она догадывалась, что он постоянно использует это мощное сочетание слов и поцелуев, и теперь понимала, почему женщины так обожают его. Мысль о том, что она, вероятно, была всего лишь одной из сотен женщин, которые были у него, немного охладила ее пыл и заставила медленно прервать поцелуй, чтобы перевести дыхание.
Рэймонд решил, что ошеломил ее, поэтому ограничился тем, что провел пальцами по коже на ее подбородке, ожидая, пока она придет в себя. Он думал, что ему будет достаточно просто прикасаться к ней, но теперь понял, что этого будет недостаточно. Подстегиваемый желанием обладать ею, он запечатлел мимолетные поцелуи на ее подбородке, лбу и виске, молча доставляя ей удовольствие таким неторопливым способом.
— Я не могу ясно мыслить, — тихо призналась она.
— Это только справедливо. Я не могу ясно мыслить с того дня, как мы встретились…
Он медленно завладел ее губами; этот поцелуй был таким властным. Не имея возможности защититься от него, Сэйбл снова добровольно сдалась.
Когда он наконец отстранился, она могла поклясться, что комната закружилась. Ее ноздри раздувались, губы приоткрылись, а он улыбался, глядя на нее сверху вниз, как пресловутый довольный тигр.
Взглянув в его красивое лицо, она без стыда призналась:
— Я понимаю, почему женщины так и бросаются на тебя.
Он усмехнулся в ответ.
— Наконец-то ты проявляешь ко мне должное уважение. Мне следует чаще целовать тебя.
Он именно так и сделал, отчего комната закружилась еще больше, а затем медленно и неохотно оторвал свои губы от ее.
— Теперь ты можешь идти доедать свой пирог.
Ошеломленная Сэйбл вернулась на свое место и съела свой фунтовый пирог под пристальным взглядом его горящих тигровых глаз. Каждый раз, когда их взгляды встречались, ее вновь пробудившаяся страсть бесстыдно вспыхивала. Находясь здесь, с ним, она вспомнила о Бриджит и обо всех их диких и скандальных разговорах о мужчинах, и о том, как стать волшебницей невообразимых наслаждений. По его поцелуям она поняла, что Левек — человек опытный. Он, несомненно, мог бы многому научить ее в том, что касается страсти, которую Бриджит называла необходимым элементом в жизни мужчин и женщин, — если бы она только захотела. Она подумала, что могла бы. Она сомневалась, что когда-нибудь найдет мужчину, который будет ухаживать за ней так же пылко, как майор, независимо от его намерений, и без слов знала, что воспоминания женщины о страстной встрече с таким мужчиной, как он, останутся на всю жизнь. После того, как за последние несколько лет она столкнулась с суровой реальностью выживания, часть ее была рада таким воспоминаниям.
