Почему именно там?

Рано или поздно колонне придется пересечь Белый Нил, а мостов через него сохранилось немного. Судя по карте, всего два — Ом-Дурман-Хартум и Кости-Раббак. Именно там и будет сделана засада.

Каковы шансы у Джарваля?

Наемники привычны к климату Африки, ибо родились и выросли на континенте. А вот жители Метрополии — нет. Жара, большой перегон, усталость, обезвоживание. Неизбежна потеря бдительности. Внезапное нападение и расстрел колонны на марше из укрытия. Потом добивание раненных и экспроприация груза. Исход поединка изначально предрешен.

— Летовски, — рявкнул Шеридан, — объявляйте подъем. И что там у нас с ужином?

— Все готово, господин майор. Машины заправлены, крепление груза проверил. Остается только пожрать, собрать лагерь и можно ехать.

— Ок. Летовски. Через полчаса выдвигаемся.

— Так точно, господин майор!

И все-таки чутье подсказывало Джону, что шейх не сможет остановить конвой.

25 февраля 32 года

Арсений из опаски всю дорогу помалкивал, а Василь впал в странное полузабытье. Равнодушно-стеклянный взгляд, губы что-то невнятно бормочут. Я попыталась привлечь внимание младшего научного сотрудника: сначала окликнула, затем слегка потрясла за плечо. Отреагировал вяло, втянул голову в плечи и даже не посмотрел в мою сторону. Потрясла сильнее. Василий застонал, закатил глаза и побелел, как больничная простыня. Пульс ниже плинтуса, давление как у пятилетнего ребенка.

Мы уже вернулись в лагерь, а я все еще кипела от ярости и не могла успокоиться. Какими только эпитетами я не вознаградила политрука по дороге, а бедному Арсению пришлось все это выслушать и проглотить. И ничего, хватило ведь терпения.

И вот, заводим мы бедняжку Василя в мою каморку, укладываем на мат, и тут как снег на голову приперся кто бы вы думали?

Правильно. Чернецкий!

Если бы он хотя бы еще полчасика выждал, я, может быть, успокоилась и не отреагировала так бурно. Да и вообще, откуда особоуполномоченному было знать о том, что произошло у побережья? Ну вот зачесалось у него не вовремя. Бывает…

Да и я тоже хороша. Нервы нужно держать в кулаке. Только теперь уже поздно после драки кулаками махать, рвать и без того редкие волосы и посыпать голову пеплом.

В общем, заходит этот выродок в медпункт, как к себе домой, весь такой важный и самодовольный. А у меня внутри буря, шторм и смерчи гуляют.

— У вас что-то болит? — спрашиваю.

Нет, ну мало ли? Все же человек, а не машина. Вдруг живот прихватило, или давление от жары поднялось?

— Нет, — отвечает, — Лидия Андреевна, лапушка, со здоровьем у меня пока все в порядке.

У меня от этой самой «лапушки» аж в глазах потемнело и руки затряслись. Шарю глазами по сторонам, чем бы тяжелым запульнуть в голову особоуполномоченному, и, как назло, ничего подходящего не попадается. Набираю в легкие воздуху, сколько вмещается, медленно выдыхаю через нос и елейным голоском сообщаю, что у меня сейчас вот ни одной свободной минуты нет, чтобы исполнять роль психолога для заскучавшего без женской ласки чекиста.

Молчит, стоит как истукан посредине и без того тесной отгородки и не уходит. Озабот чертов.

Как в старом мультфильме: «меня не слышат это минус, но и не гонят — это плюс».

Ладно, думаю, да черт с ним, с Чернецким! Тут Василек совсем плох…

Переключаюсь на свою работу, особоуполномоченного игнорирую, хотя краем глаза наблюдаю за реакцией. Стоит. Молчит. Чего-то ждет. Тем временем, я ношусь по медпункту, как угорелая, капельницу готовлю и каждые два шага об этого придурка спотыкаюсь. Ну теснота же, как в склепе.

Наконец, не выдерживаю и выдавливаю из себя сквозь зубы:

— Не могли бы вы, Евгений Александрович, оставить меня в покое ненадолго? Мне нужно раненым заниматься.

— Да я вам вовсе и не мешаю, — отвечает, — стою тут тихонечко в уголочке, помалкиваю.

А я никак в вену попасть не могу, руки трясутся.

Вот же сволочь. Достал!

Так, еще раз, вдохнуть-выдохнуть, закрыть глаза, досчитать до десяти, открыть глаза, аккуратно ввести иглу, открыть клапан, закрепить шланг. Получилось! Капает. Через полчасика моему Васильку станет чуточку полегче.

Собираюсь с силами, оборачиваюсь и еще раз спрашиваю, но уже немного грубее.

— Евгений Александрович, что вы хотели?

Стоит, мнется, как школьник на уроке химии, и опять начинает свою бодягу о том, какая я красавица и умница, и как сильно я ему нравлюсь. Ладно, это я уже слышала раз двадцать или тридцать, ничего нового не сообщил.

Но вот когда он второй раз подряд назвал меня «лапушкой», я больше сдерживаться не смогла.

— Никакая я вам не «лапушка», господин Чернецкий. Немедленно покиньте медпункт! Больному нужен кислород. Помещение маленькое, духота невыносимая, а проветрить помещение, чтобы при этом не напустить жары, нет никакой возможности.

«Меня не слышат — это минус…»

Стоит, молчит и не уходит. Делаю еще одну попытку:

— Евгений Александрович, уходите по-хорошему!

— Лидия Андреевна, лапушка…

Вот тут у меня крышу и сорвало. Нащупала на поясе кобуру, расстегнула и вытащила пистолет, сунула враз позеленевшему особоуполномоченному под нос и прошипела, как беременная змея поздней весной:

— Слушай меня очень внимательно, засранец. Если ты, больной ублюдок, еще раз попадешься мне на глаза без веской причины, я тебя или застрелю, или кастрирую. И рука не дрогнет, и глаз не дернется!

Как я давно мечтала сказать ему это прямо в лицо. Аж полегчало на душе.

— Лидия Андреевна, — шепчет вполголоса, — ради бога успокойтесь. Уберите оружие! Не приведи господь… и в мыслях ведь не было вас обидеть…

Да знаю я, что у тебя в мыслях, кобель…

— Проваливай отсюда, — еще раз повторяю и аккуратненько так, пальчиком нажимаю на рычажок сбоку на корпусе. И «беретта», моя красавица и умница, делает такой негромкий, я бы даже сказала какой-то глубокомысленный щелчок, который означает, что теперь даже легкое нажатие на спусковой крючок немедленно отправит в полет тяжелую девятимиллиметровую свинцовую пулю. В очень и очень короткий полет, потому что ствол направлен прямо в морду особоуполномоченному.

Ух как он затрясся, залепетал что-то несвязное и попятился назад.

— Хорошо запомнил? Без веской причины сюда больше ни шагу! Только если руку или ногу откусят, — съязвила я напоследок, и стволом на выход показываю.

Чернецкий весь съежился, даже ростом ниже стал, откинул одеяло и бегом по ступенькам припустил. А я, дура, следом. Смотрю, как он улепетывает,и так мне захотелось придурку ускорения добавить, чтобы навсегда запомнил урок, ну просто сил нет. Тогда я направляю ствол в землю и нажимаю на спусковой крючок.

Зачем я это сделала?

Не знаю!

Поддалась сиюминутной прихоти. Вот стукнуло в мою тупую башку, что нужно делом доказать серьезность намерений. А то ведь не поверит ни черта. Решит, что я ссыкуха, и побоюсь воплотить в жизнь обещанное.

И ведь прав будет на все сто. Актрисой я всегда была паршивенькой…

Негромко бабахнула «беретта», пуля ушла в песок. Не знаю, услышал ли Чернецкий выстрел, он так громко топал и пыхтел, что наверное, мог бы заглушить трактор.

Но услышали другие…

Словно из под земли, передо мной выросли двое здоровенных плечистых штурмовика. Один мгновенно загородил меня собственным телом, а второй обхватил за талию и потащил в блиндаж. Я почти не сопротивлялась, зная по личному опыту, что занятие это бесполезное. Все ждала, что закинет меня на плечо и понесет… Но нет, просто потащил волоком.

С хлопком в небо ушла красная ракета, а потом на весь лагерь противно завыла механическая сирена. Вот только тут до меня потихоньку начало доходить…

Боже мой, что я натворила?

Со всех сторон начали сбегаться «фашисты». Движения деловые, четкие, отлаженные. За несколько секунд организовали полукруг обороны вокруг моего входа. Залегли, приготовившись к стрельбе. Один даже пулемет приволок. Черт его знает, то ли успел смотаться к грузовикам, то ли так и спал с ним в обнимку. Я пыталась что-то кричать, но когда тебя тащат по песку супротив твоей воли, сделать это внезапно оказалось весьма затруднительно.